Как выбраться? Вот в чем вопрос. Никита знал, что по всему периметру Сектор наглухо изолирован от Внешнего мира. Легально выехать или выйти отсюда он сможет, только получив персональное разрешение полковника или Рыковой, а это невозможно.

Есть ли другие пути отхода? Как предупредить Вику? Сможет ли ему помочь Лебедев? И если не Лебедев, то кто? На что может пойти полковник, если заподозрит, что Чагину известны его намерения? Как защитить Лешу?

В сущности, это и был самый важный вопрос. Как защитить сына?

Все эти мысли в несколько мгновений пролетели в голове Чагина за то время, что он шел к телефону, расположенному на барной стойке. «А сейчас, – подумал Никита, подойдя и успокаивая дыхание, – мне нужно взять трубку и как можно спокойней поговорить с Еленой Сергеевной».

За плечом Чагина пыхтел от неутоленной злобы обиженный бармен. Никита помахал ему рукой, чтобы он отошел и не подслушивал. Бармен еще больше налился кровью и напряг плечи, но, подумав, отошел.

– Да, – сказал Чагин в трубку.

– Никита, – послышался голос Рыковой. – У нас тут твоя жена…

Пол бара качнулся под ногами Чагина.

– Я сейчас приеду, – сказал он.

– Не надо, – сказала Рыкова.

Адамов

Произвел смотр лекарствам. Продержусь сутки. Дальше придется экономить, а экономия в моем положении будет означать сепсис, гангрену и отсроченную ненадолго мучительную смерть.

Есть доза адреналина, достаточная, чтобы поднять в бой небольшого умирающего носорога. Главное – не пропустить тот момент, когда я еще в состоянии буду вколоть его и когда это будет оправдано хотя бы чем‑нибудь кроме желания «умереть стоя». Укол даст мне силы выбраться наружу и заставит функционировать мышцы. Вопрос в том, выдержит ли сердце?

Как бы то ни было, в моем случае не следует рассматривать эти ампулы как эффективное лекарство. Скорее это что‑то вроде хорошо заточенного клинка для выполнения харакири.

Пакет из коричневой бумаги, так называемый manila envelope, мне передали экспедиторы, приехавшие из Сектора за продуктами. В нем были два чистых листа бумаги формата А4, сложенных вдвое, и с десяток черно‑белых фотографий, отпечатанных на дешевой фотобумаге и не глянцованных. Тот, кто посылал мне фотографии, очевидно торопился. Обратного адреса и подписи не было.

На снимках была моя Катя, по какому‑то дикому недоразумению (это не было новостью для меня) превратившаяся в Секторе в эстрадную певичку, дешевую, но очень популярную.

На первом она сияла во всей славе Катьки‑мегавспышки: микрофон в руках, голая грудь, эстрадный костюм, состоявший из трусиков в блестках и розовых тапочках без каблука. На втором она, с каким‑то мученическим выражением лица, уже в халате, сидела в больничном кресле, у которого была ножка, как у вазочки для мороженого. Рядом стояли какие‑то медицинские работники: один с тетрадкой и ручкой в руках, другой с блестящим медицинским инструментом непонятного назначения.

На третьем Катя, стриженная под машинку, лежала на операционном столе.

Далее следовали снимки ряда последовательных медицинских операций с омерзительными деталями надругательства над телом моей дочери. Я много чего повидал, я таскал за волосы отрубленные головы, но руки мои ослабели и дрожали, когда я добрался до шестого снимка. А дальше было хуже: крупный план глубоких надрезов и вшиваемого в них мужского члена вызвал у меня приступ головокружения и рвоты.

На последней фотографии то, что осталось от Кати, сидело на инвалидной коляске, рядом с которой позировал человек, одетый с извращенным лоском работника шоу‑бизнеса. Поза и улыбка этого человека как бы приглашали полюбоваться на содеянное. На лице человека был болезненный восторг эксгибициониста и надменное ожидание денег и славы. Вероятно, это был продюсер.

Через десять минут я уже собирался в Сектор.

Встретиться с теми, кто сделал это, и найти тех, кто прислал мне пакет, было моим личным делом. Делом, которое не касалось на Земле абсолютно никого. Поэтому под надуманным предлогом всем нашим ребятам я дал приказ покинуть территорию Сектора и не входить в него как минимум десять дней. Анжеле и Хабарову сказал, что еду на Север проверить, приходили ли в порт новые корабли, Лену заставил переехать к тем из ее друзей, которые дальше всех жили от ее дома, а Анжелу перевез к людям, у которых она не жила раньше никогда.

Первым я нашел продюсера, узнал у него адреса врачей и перерезал ему горло.

Тот, кто выманивал меня в Сектор, был уверен, что я приду.

В клинике трансплантаций меня поджидало человек восемь бойцов. Бура среди них не было.

Это была тяжелая, жестокая работа на пределе моих возможностей, и я только частично выполнил задачу. Я уничтожил двух врачей и нескольких бойцов, но не сумел выяснить один мучавший меня вопрос. Чья это была идея – изуродовать Катю? Были ли это сделано насильно теми же, кто убил Сашу Попова, или Катя и сама была не прочь, а они только подтолкнули?

И если верно последнее, то как сильно должна была она меня ненавидеть.

Сейчас, когда маленький мир моего тела стал огромным миром боли, мне приходит в голову, что…

Не то чтобы Бога не было. Даже наоборот. Мне кажется, что их два. И второй тоже Бог, а не дьявол. Дьявола‑то точно нет. Дьявол это человек.

Да, Богов два. Не меньше. Во всяком случае, я за свою жизнь имел дело с двумя.

Один – это бог моей боли, бог трехлетней Кати, гуляющей в парке с Региной с пластилином под ногтями, и бог человеческой крови, которой я, Игорь Адамов, несколько дней назад залил коридоры клиники пластической хирургии.

Этот бог всегда молчал. Молчит он и теперь.

Другой – бог Большого Ответа. Он начал разговор. Но поняли ли мы его? Должны ли мы отвечать? И как?

Будут ли еще реплики с Его стороны?

…Греки были ближе к истине, когда считали, что богов много и каждый отвечает за что‑то свое. А тот, Большой и Непознаваемый Бог евреев, Бог Отец, Бог Единства и все такое, он ни за что не отвечает, ему ни до чего нет дела. Он занят тем, что стережет Вечность, то есть себя самого, как и я пять последних лет был занят тем, что стерег Анжелу и воображаемое будущее человечества, и мне не было никакого дела до моей дочери.

…Анжела никогда не говорила о Боге, но только рядом с ней я понимал…

…Под окном дерганые подростки танцуют хип‑хоп. Бедные неуклюжие мальчики! Видели бы вы, как ловко это делают пацаны в Тихой Москве!

Леша

В подъезде стояла жуткая вонь – пахло гнилью, мочой и еще чем‑то незнакомым, отдаленно напомнившим Леше запах внутри теплиц, если их долго не проветривать.

Было темно, на ступеньках под ноги то и дело попадались шуршащие пакеты, осколки стекла и какие‑то склизкие очистки.