Его руки подлезли под ее тело, ловко приподняли. Маша оказалась у него на коленях и уткнула зареванное сопливое лицо ему в ключицу.
– Я все сделаю, Алекс, я все сделаю. Сейчас… Сейчас я возьму себя в руки. Только будь рядом, все время рядом, я тебя прошу.
– Конечно, милая, конечно. – Он гладил ее по волосам, чуть покачивал, будто баюкал, шептал ей на ухо что-то хорошее и поторапливал без конца.
Еще через полчаса Маша спустилась на первый этаж к нежданным визитерам, уже немного успокоившись. Она была в черном обтягивающем платье, ее чуть припухшее, невероятно бледное лицо оттеняли крупные серьги с черным жемчугом, гладко зачесанные наверх волосы перевязаны черной атласной ленточкой. И по тому, как мгновенно вывернулись толстые губы ее золовки, она поняла, что выглядит просто превосходно.
– Даже горе тебя не способно испортить, дорогая, – вежливо заметила свекровь, прикладываясь ледяными губами к Машиным щекам. – Как ты, Мари?
От ее вежливого холодного участия Маше сделалось еще горше. Она взглянула на золовку. Та, как обычно, не мигая, словно змея, рассматривала каждую складочку, каждую пуговку на ее платье, завидуя, негодуя, ненавидя Машу за ее головокружительный успех в их обществе.
– Спасибо, стараюсь, – едва кивнула она. – Татьяна, добрый день.
Не повернулся у нее сегодня язык назвать золовку этим идиотским, придуманным для надутой «пущей» важности именем, и все. И не каприз это был вовсе с ее стороны, не злой умысел. Просто вдруг захотелось простоты, и все. К тому же Маринка всегда, стараясь позлить рязанскую дуру, как они называли между собой Таньку, обращалась к ней – Татьяна.
Бесилась та, конечно, а что поделаешь?
Сейчас взбесилась тоже, даже головой не кивнула в ответ на Машино «здравствуй». Сузила бесцветные глазенки до крохотных щелей, прокашлялась. Не иначе чистила свое гадкое горло с целью озвучивания каких-нибудь мерзостей.
– Что случилось, Мари, ты можешь объяснить? – осторожно начала Татьяна.
– Марина погибла, – ответила та коротко, понимая, что главный вопрос еще прозвучит.
Она не ошиблась. Танька раздула толстые ноздри, вскочила с кресла, в которое едва вмещалась, встала, широко расставив ноги-столбы. Совершенно по-крестьянски подбоченилась.
– Почему тогда из-за твоей погибшей Маринки треплют нервы нам, ты можешь ответить?!
– Кто треплет вам нервы?
Маша едва заметно дернула губами с явным недоверием, чуть выше приподняла подбородок, сделавшись похожей на наследную принцессу. Маринка, во всяком случае, всегда утверждала, что вид у нее в такие моменты – один в один.
Перепалки с золовкой давно закалили Машу, и если бы не теперешнее горе, она даже испытала бы обычное удовлетворение от того, как Танька бесится. Бесится, негодует, а сделать ничего не может. Алекс раз и навсегда указал сестренке ее место и велел оттуда не высовываться и не пытаться как-то повлиять на уклад их семейной жизни.
– Ма, как его там, а? – Танька повернула к Лие Эдуардовне, по паспорту Лидке, некрасивое рябое лицо с раздувшимися от гнева толстыми ноздрями. – Горелов, что ли?
– Да, милая! – Свекровь будто только что об этом вспомнила, тронула кончиком указательного пальца висок, покосилась на Машу с явной обидой. – Сегодня, едва лишь рассвело, как он принялся колотить в нашу дверь, задавать странные вопросы… С чего бы это вдруг?!
– Не знаю. – Маша пожала плечами.
Она и правда не знала. Самого Горелова она помнила весьма смутно, поскольку вчера во время беседы с ним ее постоянно тошнило. Она, кажется, ботинки ему заблевала и поэтому все время стыдливо прятала глаза. Потом приехал Алекс, посадил ее в машину, снабдив фляжкой с коньяком. И все дальнейшие переговоры Алекс уже сам вел с этим Гореловым. А Маша сидела на заднем сиденье, пила коньяк и ревела, размазывая по лицу тушь и сопли.
– И вопросы такие нехорошие, Мари! – чуть строже продолжила свекровь. – Как это объяснить, дорогая?!
Сколько фальши было в этих двух взрослых тетках, сколько ненужной, отвратительной фальши! Дай им волю, они бы уже добрый час гоняли Машу по дому, брызгая слюной, колотили бы ее по горбу, царапали лицо, рвали волосы и ругали бы на чем свет стоит, совсем не церемонясь в выражениях.
Они обе ненавидели Машу, люто ненавидели. Танька – за Машину красоту, за ее стремительный успех, удачливость, за умение поддерживать хорошие отношения с людьми, великолепное чувство стиля, за образованность к тому же. У самой-то Танаис только педагогический колледж в запасниках и имелся. И даже брат с его деньгами тут оказался бессилен – сестрица далее первого семестра не продвигалась, куда бы ни лезла за высшим образованием.
Свекровь ненавидела Машу за все это же самое плюс за то, что дрянная девчонка Машка «забрала» у нее ее милого Алекса. И сын не спешит больше за советом к матери, не делится с ней своими радостями, да и вообще ничем не делится! Все деньги спускает на эту дрянь!!! А он ведь может и должен им помогать, у него ведь та-а-а-кие деньги…
Все это каждым нервом чувствовала Маша. Все это каждым нервом чувствовала Маринка и, к слову, отвечала этим двум теткам взаимностью.
Все это невозможно было припорошить никакими хорошими манерами, вежливыми речами и милым обращением.
«Дорогая! Милочка! Деточка!..»
Тьфу, противные жабы!
– Он спрашивал нас о наших с тобой отношениях!!! – трагически шепнула Лия Эдуардовна.
– Да вы что? – неискренне изумилась Маша. – И что же вы?
– Что – мы?! – Обе быстро переглянулись и опустили, как по команде, головы.
– Что вы ему сказали?
– Что у нас все хорошо. У нас ведь все хорошо, Мари? – медленно выговаривая каждое слово, будто проводя урок по коррекции устной речи, проговорила свекровь.
– Разумеется, – еле заметно кивнула Маша. – Иначе и быть не может.
– Какого черта тогда этот Угорелов или Горелов, как там его, намекал на всякие гадости?! – взвилась все же Танька, оставив всю свою манерность, даже шиканье матери не возымело действия, и она продолжала визжать: – Он начал про отношения, потом плавно перешел к тому, кто и что унаследует, тварь!!! Кто ему позволил?!
– Ничего не понимаю! – Маша резко поднялась.
У нее сильно ломило в висках, хотелось выпить, подумать о том, какую одежду подобрать для мертвой подруги, и главное – не слышать, не видеть и вообще забыть об этих двух толстухах, извергающих ненависть, словно вулканическую лаву.
– Если позволите, я вас оставлю. – Она шагнула в сторону столовой, где опасливо погромыхивала посудой Соня.
– Не позволю! – заорала Танька, проковыляла на своих толстенных ножищах мимо Маши и преградила ей дорогу. – Ты чего ему наговорила, сука?! Чего такого наговорила про нас с мамкой?!
Какое-то мгновение Маша рассматривала отвратительное лицо своей золовки, даже посмела заглянуть в змеиные ее глаза, попыталась, быть может, пожалеть ее и как-то понять, но ужаснулась тому, что увидела, и быстро отвела взгляд.
Диагноз был следующим: это заболевание не лечится.
– При чем тут вы вообще-то? – сморщила она лоб, не понимая, ну совсем, куда Танька клонит. – Погибла Марина. При чем тут вы с мамой, наши с вами отношения, какое-то наследство?! Погибла Марина, понимаешь?! Марина, а не я! И стреляли в нее, не в меня! Никто не промахнулся, не обознался…
– Ага! Сама об этом же подумала, да? – радостно взвизгнула Танька, когда Маша неожиданно запнулась и попятилась от нее. – Брякнула языком-то – и тут же все поняла, да, сучка?! Ну, колись давай, кому ты дорожку перешла? Любовник твой тебя заказал, да? Алексу рожки ставишь, пока он деньги зарабатывает? С гадиной своей, подружкой, по городу мотаетесь целыми днями, нашли себе каждая по хахалю, да? Тот небось тебя всю целиком захотел, а ты – ни в какую? Вот он тебя и приговорил! Ты догадывалась, да, сучка? Догадывалась, потому и куртку свою норковую на Маринку напялила, да?
Маша застонала и кулем грохнулась к Танькиным ногам. Все вокруг загремело тут же, завизжало, заходило ходуном. Голос Алекса отдавал какие-то отрывистые приказания, видимо, скандал привлек его внимание, и он вышел из своего кабинета. Громко возмущалась свекровь, истерично ржала Танька, всхлипывала Соня, пытаясь влить Маше в рот воду. Но лила только за шиворот, и Маше было противно, мокро и холодно. Потом Алекс поднял ее на руки, уложил на диван, легонько пошлепал ее по щекам, позвал:
