У нее стая оборотней сожрала всю семью, включая шестерых внуков, и эта дура не нашла ничего лучшего, как обвинить в этом барона Грондига. Дескать, крестьяне подали челобитную еще за семь недель до того, как оборотни напали на Дальние холмы и устроили пиршество. Ну, естественно, барону было не до того, чтобы просматривать всякие там писульки от черни. К тому же иногда оборотни посылают в так называемый «поход за мясом и силой» свой молодняк, и обычно дело ограничивается лишь разорением пары-тройки домов да умерщвлением двух-трех десятков крестьянских душ. Совсем не повод поднимать солдат и гнать их в какую-то глушь. Все равно эта чернь плодится как кролики. А знаете, сколько стоит подготовленный солдат? Да три десятка крестьян не окупят расходы на возмещение потерь и за пять лет! Ну а горшечник просто вел «неправильные» речи. Дескать, в столице нет таких ограничений на торговлишку и житье, как с него требуют. За это и поплатился. На примере этого самого горшечника герцог еще раз убедился, что милосердие – вещь крайне вредная, проблем после нее только становится еще больше, и зарекся когда-либо впредь его проявлять. Стража бургомистра всего-то и сделала, что разнесла горбуну лавку да побила все его горшки. И дурака, считай, почти не покалечили – только сломали два пальца на левой руке.
То есть мог бы взяться за ум и спокойно доживать свой век под милостивой дланью герцога Эгмонтера. Так нет же – собрал в котомку свой скарб и ушел в леса. И потом почти четыре месяца тревожил Королевский тракт налетами. Да так, что герцогу и барону пришлось лично, отложив в сторону другие дела, озаботиться поимкой смутьянов. Барон к тому моменту успел потерять десяток солдат, так что, как ни крути, его стремление к экономии ни к чему не привело. Если бы сразу отправил солдат на поиски стаи – вероятно, потери были бы такими же, а может, даже и меньше. Все ж таки оборотни ограничились только мельницей и еще парой крестьянских домов, так что это, скорее всего, был-таки поход молодняка, и полурота солдат справилась бы с ними без всяких проблем, а так… Ну вот, когда палач герцога закончил, барон не преминул выразить герцогу свое восхищение талантом этого самого палача и признался: он ожидал, что пытаемые отдадут богам душу часа на полтора-два раньше, чем это произошло на самом деле…
– Хорошо, Хлыст, только в конце ты сработал грязно. Рот пытуемого должен до самого последнего мига быть готовым извергнуть слова, а он у тебя захлебнулся собственной кровью. Если еще раз такое случится, будешь наказан.
Палач подобострастно закивал головой и скорчил виноватую мину: мол, все понимаю, исправлюсь, впредь никогда… но герцог не обратил на его ужимки никакого внимания. Он просто развернулся на каблуках и вышел из пыточной. Отдавать какие-то особенные распоряжения Хлысту необходимости не было. Он был достаточно вышколен и сам знал, что делать, поэтому герцог не сомневался: несмотря на то, что пока у него нет никаких планов относительно новых допросов, к полуночи весь пыточный инструмент будет вычищен, пыточный щит и полы начисто вымыты, очаг убран и заполнен свежим углем. Пыточная – это такое помещение, которое всегда должно быть в полной готовности. Мало ли как повернутся дела?
Герцог поднялся по крутой винтовой лестнице и, пройдя узким кривым коридорчиком, толкнул маленькую дверцу и вошел в свой кабинет. Попасть в ту часть подземелий замка, где располагались пыточная, сокровищница и еще несколько приватных помещений, можно было только из этого коридорчика, в который выходили потайные двери из кабинета, личных покоев герцога и библиотеки. Кабинет был ярко освещен лучами заходящего солнца, пробивавшегося сквозь высокое стрельчатое окно, забранное свинцовой решеткой с вставленными в переплеты кусочками дорогого стекла. Герцог окинул кабинет цепким взглядом (хотя, казалось бы, чего опасаться в самом сердце собственного замка), удовлетворенно вздернул левый уголок рта и, обойдя большой стол, уселся в массивное кресло с высокой спинкой. Герцог Эгмонтер любил подобные кресла, они очень напоминали трон…
Итак, стоило еще раз хорошенько обдумать, что ему сегодня стало известно нового по тому делу, которое вот уже пять с лишним лет занимало герцога более всего. Этот упрямец, несколько минут назад скончавшийся на пыточном щите, очевидно, умер с мыслью, что он ничего не сказал герцогу. Святая наивность! На пыточном щите невозможно ничего не сказать. Даже если пытуемый всего лишь орет и матерится, он все равно не может не выдать хоть каких-нибудь сведений внимательному и умелому взгляду и уху. Если допрашивающий достаточно опытен, он сумеет выудить информацию из случайных оговорок, проклятий, того, при каком вопросе пытуемый скажет «не знаю», при каком – «не скажу», а при каком просто стиснет зубы. Вот и этот упрямый монах тоже предоставил герцогу обильную пищу для размышлений. Правда, для этого еще нужен умелый и вышколенный палач. Вышколенный в соответствии с ясно поставленными целями и задачами. Тот же барон Грондиг восхитился искусством герцогского палача, но ему и в голову не пришло, что палач сумел постичь это искусство лишь благодаря твердой и умелой направляющей руке герцога. И потому палач самого барона никогда не сможет достичь подобных вершин, ибо сам барон слишком нетерпелив… и находит удовольствие в чужой боли. А герцог не находил в боли никакого удовольствия, боль была всего лишь средством, чтобы добиться поставленной цели. И, видят боги, если бы этой цели легче и проще можно было достигнуть иным способом, он бы непременно это сделал. Но, к сожалению, такого способа нет.
Если ты хочешь получить информацию либо заставить человека сделать что-то, но не уверен в его желании это делать, или хотя бы готовности, то нет ничего лучше боли. Боль – лучший способ управления людьми. Боль и страх… И тот, кто, будучи облачен властью и правом суверена, в силу каких-то убеждений отказывается или не смеет пользоваться столь сильными вожжами, взнуздывающими чернь и направляющими ее в нужную сторону, всего лишь трус и тряпка. Облеченный властью не имеет права выказывать слабость и отказываться от бремени ответственности. В этом герцог был твердо убежден. Правда, иногда встречаются особо упрямые или тупые особи, на которых боль оказывает не столь сильное воздействие, как на остальных, вроде сегодняшнего монаха. Что ж, в этом случае стоит признать свою ошибку и выбросить ее из головы, ведь никто, кроме богов, не может предвидеть будущее, а то, что боль действует на ту или иную особь не так, как на остальных, невозможно установить, пока не попробуешь. Тем более что какую-никакую информацию вырвать у них все равно удается, и герцог сильно сомневался, что иные методы с такими упрямцами были бы сколь-нибудь более эффективны. К тому же столь упорные особи попадались чрезвычайно редко. Разве что один на сотню. Герцог еще не набрал достаточного статистического материала, чтобы утверждать это с необходимой точностью.
В этот момент кольцо, надетое на мизинец левой руки герцога, на мгновение уменьшилось, чувствительно сжав палец. Это означало, что кто-то пересек тонкую магическую паутинку, натянутую над последней ступенькой лестницы, ведущей в его личные покои. Нет, пока пересечение этой паутинки ничем не грозило посетителю, более того, тот, скорее всего, даже не заметил, что прошел сквозь заклинание, но именно пока. Если бы у герцога были основания предполагать, что доступ к его кабинету могут получить некие враждебные ему люди или иные существа, достаточно было сделать всего лишь несколько движений пальцами, чтобы паутинка превратилась в этакий спусковой рычаг арбалета. Другое заклинание, присоединенное к этому простенькому, могло бы вмиг испепелить дерзкого, рискнувшего проникнуть в святая святых замка, а если бы их было несколько, то досталось бы всем. Впрочем, у герцога на этот случай было готово несколько заклинаний, например трехминутный крохот. Противостоять на узкой винтовой лестнице этой твари с четырьмя пастями, заполненными десятками острых саблевидных зубов, треть из которых несла в себе яд, было почти невозможно. Из-за узости коридора, ведущего в личные покои, развернуться она не могла, а трехминутный срок ее существования служил гарантией того, что тварь, если слишком уж быстро расправится с нападавшими, не ринется по лестнице вниз, в общедоступную (ну, это только так называлось) часть замка и не наделает там бед, потому что ей все равно, кого рвать в клочья.
