— Вот теперь я имею повод опасаться за твою жизнь, — помрачнел Джеймс. — Меня конечно же не приглашают?

— Джек, я тебя умоляю, не подставляйся, — Галка никогда не боялась за себя, но очень хорошо знала, что такое страх за близких. И сейчас этот страх ледяной рукой стиснул ей горло. — Если с тобой хоть что-нибудь… я…

— Эли, — Эшби прижал её к себе и погладил по непослушным волосам. — Я не могу прятаться за спину любимой женщины.

— А я не могу тебя потерять.

— Не бойся, Эли. Мы ещё долгие годы будем вместе…

— Они целовались?

— Да, мадам. Я видел это собственными глазами.

— Какое бесстыдство!

— Более того: они переписываются, обмениваются подарками — пока ещё вполне невинного толка, но, полагаю, на этом они не остановятся.

— О-о-о! Что же мне делать? Я ещё не оправилась после родов, и потому действие порошка может оказаться вовсе не тем, что обычно!

— Есть и иные порошки, мадам.

— Я вас не понимаю.

— Вы правы, об этом лучше не говорить. Но Вуазен — большая мастерица, когда речь заходит о столь деликатных вещах. Доверьтесь ей, как доверялись в иных делах, и ваша соперница получит своё.

— Эй, Хайме! Куда опять Воробушка утащили, хотел бы я знать?

Хайме, с помощью рисунков на земле объяснявший юнгам, почему фрегат может быстро ходить бейдевиндом, а галеон нет, без особого удовольствия отвлёкся от своего занятия.

— Чего тебе, Жером? — спросил он.

— Где капитан? — Меченый, если судить по его роже, находился не в самом лучшем расположении духа. — Опять её таскают на эти… приёмы, чёрт их дери? Почему мы битых три недели протираем штаны в раззолоченных комнатах, а не направляемся в Сен-Доменг?

— Мне это тоже не нравится, но я молчу, — крякнул Хайме.

— А! — Жером махнул ручищей. — Ну и молчи себе дальше. А я молчать не стану! Я и к королю пойду, если надо, и всё ему выскажу! Мы, морские волки, должны тянуть слабенькое винцо и любоваться тут, понимаете ли, видами, вместо того, чтобы делом заниматься!

— А что ты подразумеваешь под словами «делом заниматься», приятель? — на шум, поднятый Жеромом, явились Граммон и Джеймс, от нечего делать упражнявшиеся в фехтовании на соседней лужайке. И шевалье де Граммон снова был отменно неучтив. — Грабить испанцев?

— Да хоть бы и испанцев грабить! — бушевал Меченый. — Мне тут скоро задницу кренговать придётся, если мы задержимся ещё на месяц-другой. А ты, штурман, — он невежливо ткнул в Джеймса пальцем, — вообще рискуешь отрастить немалые рога!

— Замолчи, — негромко, но гневно проговорил Эшби.

— Я-то могу замолчать, только это уже ничего не поменяет! Пока ты тут шпагой машешь, король уже твою жену…

Жером не договорил. От сильнейшего толчка в грудь он попросту сел наземь.

— Не смей так говорить о ней, — в голосе Джеймса, всегда таком приятном и ровном, прорезалось плохо сдерживаемое рычание. — Не смей, слышишь? А если ты ещё раз рот раскроешь, я тебя убью, и плевать, что ты мой друг.

Вбросив одним красивым движением шпагу в ножны, Эшби развернулся на каблуках и ушёл — быстрым пружинящим шагом, выдававшим крайнюю степень ярости.

— Ну и дурак ты, Меченый, — ухмыльнулся Граммон. — Хоть и умный, а всё равно дурак.

— Когда пьёшь, закусывай, — добавил от себя Хайме. — Вот первая заповедь настоящего морского волка, парни. — Эти слова он обратил вроде бы притихшим юнгам, но глазом всё равно косил на Жерома. — Выпивка, конечно, дело стоящее, но всё должно быть в меру. А то получится как… не буду говорить, с кем.

Жером вскочил и, ни слова не сказав, раскачивающейся моряцкой походочкой продефилировал к отведенному им флигелю.

…Улыбайся, дорогуша. Ты попала в такое место, где все улыбаются, даже если на деле готовы растерзать друг друга. Улыбайся им. Не то сожрут, и косточек не оставят.

Почему девять из десяти собравшихся готовы съесть меня без соуса? Мотив первый: жилплощадь. Нас, посольство, поселили в Министерском флигеле[118] и я грешным делом подумала, что тут все живут так роскошно. Оказывается, не все. Между прочим, я познакомилась с одной немолодой, недалёкой, но очень доброй женщиной. И так же между прочим наведалась к ней в гости. Мамочки! В такой конуре и кошке было бы тесно! А ведь дама не из последних: из свиты королевы… Когда я узнала, что придворные живут в таких вот… гм… условиях, тогда мне и стало понятно, почему на нас косо смотрят. Не все же тут такие добрые и совершенно не завистливые люди, как моя новая знакомая.

А вообще-то тут считается нормой подонковский лозунг: «Наш девиз четыре слова: тонешь сам — топи другого». Друг друга поедом едят, что уж говорить о чужаках?..

Мотив второй… Как бы это помягче выразиться… Запах. Точнее вонь. Я такой, прошу прощения, «букет» в последний раз нюхала на «Ле Арди» Граммона, и то там не так ядрёно «благоухало». Его морские волки хотя бы время от времени вынужденно моются во время ливней и штормов. Тут народ попросту месяцами не купается и неделями не меняет, пардон, нижнее бельё. А чтобы не так сильно разило, поливается духами. Представляете себе амбре? Женщины, знатные дамы и девицы, смердят ничуть не лучше мужиков! Но и это ещё не всё: тут, понимаете ли, не предусмотрено никаких общественных туалетов. Ночные горшки есть только у королевского семейства, мадам де Монтеспан и у нас, послов. Благородные господа и прекрасные дамы справляют малую и большую нужду за ближайшим углом, где приспичит. И нам приходится внимательно смотреть под ноги, не то недолго «подорваться на мине»… М-да… Когда по Версалю разнеслись слухи о том, что мы раз в три дня заставляем прислугу таскать горячую воду в наши апартаменты и с той же частотой обращаемся к прачкам, над нами начали потешаться. «Варвары», мол. Я терпела недолго. Высказалась. Откровенно и без прикрас. «Мадам, вы в каком году в последний раз мылись?» — «Фи, как вы невежливы, генерал!» — «Уж лучше быть невежей, чем свиньёй…» Дама немедленно хлопнулась в обморок, а за мной закрепилась репутация скандалистки. Надо отметить, что маркиза де Монтеспан на этом удручающем фоне выглядит очень даже пристойно. Еженедельно принимает ванну. Король вряд ли следует её примеру, но воняет от него не так мощно, как от окружения. Видимо, бельё меняет чуток почаще прочих. А после скандала… Словом, весь двор приметил, что его величество изволил в тот же вечер вымыться. А я приметила, что после этого мне стали чаще кланяться…

Мотив третий: внимание короля, будь оно неладно. То, от чего меня с души воротит, любая из этих графинь и маркиз сочла бы за невозможное счастье, и сама задрала бы юбки перед королём. Впрочем, некоторые так и делают. А король продолжает свои ухаживания: то цветы пришлёт, то какие-нибудь деликатесы (которые мы с удовольствием уплетаем всей компанией), то вот вчера догадался подарить великолепнейшую толедскую шпагу. Дошло наконец, от чего я не в состоянии отказаться: от отличного клинка. А когда я явилась на прогулку с этой шпагой на перевязи, сиял как новый пятак… Придворные всё это прекрасно видят, и делают свои, придворные выводы. Мол, восходит новая звезда, и не грех к этой звезде заранее подольститься, дабы она могла составить протекцию и выбить из короля какие-нибудь милости для просителя… Ненавижу эти согнутые в поклоне спины, эти подобострастные улыбочки, эти заискивающие взгляды. Ненавижу, потому что знаю, какова их оборотная сторона. Эти сволочи — людьми их язык не поворачивается назвать, — думая, будто мне сие приятно слышать, начинают всячески хаять королевскую фаворитку де Монтеспан. Рявкнула на одного, на второго. Остальные усвоили урок, заткнули свои вонючие (во всех смыслах) пасти. Но страх, который я стала замечать в их взглядах, ненавижу ещё больше. Стоит мне оступиться, допустить ошибку, или король даст понять, что я его больше не интересую — тут же ринутся затаптывать всей весёлой толпой. И не спасёт даже весь флот Сен-Доменга…