Армия в бир Эль-Вахейди насчитывала пять тысяч сто верховых на верблюдах и пять тысяч триста пехотинцев, с четырьмя крупповскими горными пушками и десятью пулеметами, а для транспорта у нас было триста восемьдесят вьючных верблюдов.

Наше выступление было назначено на 18 января после полудня, и в этот час подготовительная работа Фейсала была закончена. После завтрака палатка была сложена. Литаврщик ударил несколько раз в литавры, и все замерло. Мы наблюдали за Фейсалом. [60]

Он поднялся с ковра, на котором давал последние указания Абд эль-Кериму, взялся за седло и громко сказал:

— Уповайте на Бога!

Затем он сел на своего верблюда. Когда он двинулся вперед, мы последовали его примеру, и вся масса одновременно пришла в движение.

Наш путь в этот день был легок, так как он шел через крепкие песчаные скаты и длинные, отлого подымающиеся валы дюн. Когда мы выехали на широкую равнину, слева легким галопом подъехали двое всадников, чтобы приветствовать Фейсала. Я узнал одного. Это был грязный, старый, с гноящимися глазами шериф Мухаммед Али эль-Бейдави, эмир племени джухейна. Второй казался мне незнакомым. Когда он приблизился, я заметил, что на нем мундир цвета хаки, поверх которого накинут плащ, чтобы скрыть его. Он поднял голову, и я увидал красное шелушащееся лицо Ньюкомба, с зоркими глазами и энергичным ртом{30}. Он прибыл в тот же день утром и, услышав, что мы только что выступили в путь, захватил лучшего коня и поскакал за нами. Я предложил ему своего запасного верблюда и поспешил представить его Фейсалу, с которым он поздоровался, как со старым школьным товарищем, и они тут же занялись оживленным разговором о происходящем.

Утром мы двинулись к Абу-Зерейбату по обширному покатому полю обнаженного, темного гравия. Около двух часов пополудни, пересекая базальтовую жилу, мы увидели вдали русло вади Гамд, выбегающее из гор. Для наших глаз, пресыщенных однообразием [61] местности, этот исход в песках настоящей реки казался прекрасным зрелищем. Он представлял собой самую большую долину Аравии.

Прежде чем мы достигли ее отдаленных склонов, почва внезапно перешла в глиняную впадину, в которой находился глубокий темный пруд. Это и были источники Абу-Зерейбата — цель нашей поездки, которые Фейсал назначил местом для лагеря. Там мы остановили верблюдов; рабы разгрузили их и разбили палатки.

Без всякого предупреждения и пышности в палатку Фейсала вошел шериф Медины Насир. Фейсал вскочил, обнял его и повел к нам. Насир производил великолепное впечатление. Он являлся предвестником дела Фейсала, человеком, чей выстрел в Медине прозвучал первым и чей выстрел у Муслимие возле Алеппо оказался последним в тот день, когда турки попросили перемирия, — и за все это время о нем нельзя было сказать ни единого дурного слова. Тогда ему было около двадцати семи лет.

На следующий день мы встали поздно, желая отдохнуть как следует перед необходимым долгим разговором. Фейсал вынес его на своих плечах. Насир поддержал Фейсала, как второй по чину, а братья Бейдави сели рядом, чтобы помочь советом.

Мы запаздывали уже на два дня против срока, обещанного флоту, и Ньюкомб решил этой ночью выступить вперед к Хаббану. Там он должен будет встретиться с Бойлем и объяснить ему, что мы не успеем к назначенной встрече с "Гардингом", но хотели бы, чтобы последний вернулся туда же к 24 января, когда и мы должны прибыть и будем испытывать острую нужду в воде. В его задачу входило также решить на месте, не следует ли отложить морскую атаку до 25 января, дабы сохранить выработанный план. [62]

Ранним утром мы выступили в путь к вади Гамд. Был холодный день, суровый северный ветер дул нам в лицо. Во время нашего пути мы слышали перемежающуюся тяжелую стрельбу со стороны Ваджха и боялись, что флот, потеряв терпение, открыл действия без нас.

Прибыв к Хаббану, мы, к нашей радости, нашли там, как было условлено, "Гардинг", выгружавший воду на берег.

Я отправился на борт и узнал, что морская атака была выполнена, как если бы уже прибыли сухопутные войска, так как Бойль опасался, что в случае его дальнейшего ожидания турки могут скрыться.

Несомненным фактом являлось, что в тот день, когда мы достигли Абу-Зерейбата, турецкий губернатор Ахмед Тефик-бей привел в готовность гарнизон, заявив, что он станет защищать Ваджх до последней капли крови. В сумерках же он сел на своего верблюда и ускакал к железной дороге с немногими своими людьми, подготовившими его бегство. Оставшиеся двести человек пехоты решили продолжать брошенные им действия против десанта, но на каждого из них приходилось по три противника, а морская канонада была слишком сильна, чтобы они могли использовать свои удобные позиции. По имевшимся на "Гардинге" сведениям, сражение еще не закончилось, но город Ваджх уже был занят моряками и арабами.

Эти благоприятные слухи воодушевили армию, устремившуюся вскоре после полуночи к северу. К рассвету мы привели ряды в порядок, встречая разбитые отряды турок, один из которых оказал некоторое сопротивление.

Было приятно смотреть на наших ловких смуглых людей в залитой солнцем песчаной долине, с бирюзовыми пятнами соленой воды посередине в виде фона, на [63] котором выделялись малиновые знамена в руках двух знаменосцев. Они шли впереди в мертвом молчании упругим, широким шагом, делая в час почти по шесть миль, и без единого выстрела достигли горного кряжа и взобрались на него. И мы узнали, что все уже закончено до нас силами флота и высаженных им десантов.

Тактика и политика

В Каире разгоряченные власти обещали нам золото, винтовки, мулов, много пулеметов и горных орудий, но последних, разумеется, нам так никогда и не послали. Вопрос об орудиях являлся вечным мучением, так как турецкая артиллерия намного превосходила нас.

Мы получили большое подкрепление в лице Джафар-паши, багдадского офицера из турецкой армии. Прослужив с отличиями в германской и турецкой армиях, он был послан Энвером{31}, чтобы организовать войска шейха Сенусси. Он прибыл туда на подводной лодке, превратил диких людей во внушительную силу и проявил тактические способности в двух битвах против англичан. Затем его взяли в плен и заключили в Каирскую цитадель с прочими пленными офицерами.

Однажды ночью он бежал оттуда, пользуясь веревкой, сделанной из разорванного на полосы одеяла, но веревка оборвалась под тяжестью его тела, и при падении он повредил себе лодыжку. Его вновь захватили в беспомощном состоянии. В больнице он дал [64] честное слово, что не убежит, и был выпущен на свободу после того, как заплатил за изодранное одеяло.

Но однажды он прочел в какой-то арабской газете о восстании шерифа и о казни турками многих выдающихся арабских националистов, являвшихся его друзьями, и понял, что сочувствовал неправому делу. Фейсал, разумеется, уже слышал о нем и решил назначить его главнокомандующим своими регулярными войсками, переформирование которых являлось сейчас нашей главной задачей.

В Каире находились Хогарт, Джордж Ллойд{32}, Сторрс, Дидс и множество наших старых друзей. Круг доброжелателей арабского дела в их среде поразительно расширился. Сэр. Арчибальд Мюррей{}n> внезапно понял, что против арабов сражается больше турецких войск, чем с ним самим, и начал припоминать, что он всегда относился благосклонно к восстанию арабов. Адмирал Вэмисс был исполнен такой же готовности оказать помощь, как в наши тяжелые дни возле Рабега. Сэр Реджинальд Вингейт, верховный комиссар в Египте, был счастлив успехом дела, которое он поддерживал уже в течение многих лет.