— Зачем с ним поехала Ольга?!
Александр готов был взвыть от бессилия, хорошо представляя безнравственность, царящую при дворе веселой цесаревны. Не зря Елизавету не жаловали обе последние царицы! Что Анна Иоанновна, что Анна Леопольдовна в ветреной Елизавете видели много вреда и опасности. А кроме того, ветрености и расточительности. Говорят, что Елизавета прекрасно танцует и жалует способных крестьян милостями, о бесконечных ее развлечениях тоже ходят легенды! Зачем Ольге эти карнавалы. Изощренный двор цесаревны погубит ее, даже имени не спросив.
— Так брат он ей… — попросту сообщил Расточный и поскреб носком сапога землю до нелепости комично.
— Кто брат?
— Так Разумовский, стало быть, Алексей. Алешко этот, брат Оленькин, он ее из Лемешей привез, когда мать-то померла ее, а сам он тогда цесаревне приглянулся, потому что пел, что твой соловей. Голос у него ангельский. Вот и полюбился этот голос Елизавете.
— Ты хочешь сказать, что сейчас Ольгу увез ее родной брат, Алексей Григорьевич Разумовский? И она при этом Ольга Ивановна Истопина? Фома, я тебя убью.
Расточный поежился от ночного свежего ветерка и изобразил на лице скуку.
— Скорее всего не убьете. — Фома опять привычно паясничал и чувствовал себя при этом как рыба в воде. Казалось ему известно что-то такое, чего никто на свете не знает, кроме него, но в то же время знать просто обязаны. — Ну почему же сразу-таки и родной брат, не совсем, стало быть, родной. Она к нам приехала, звалась Ольга Григорьевна Розум. Папашей ее числился казак из Лемешей, мать турчанка была. Только померла она, а девчонка в Лемешах больше не имела родных. Чтобы там не съели ее за мамкины грехи или не испортили по малолетству, и привез ее сюда братец. Добрый, стало быть, он.
— Значит, Разумовский ей по отцу брат?
— Значит, по отцу, раз его мать-то казачка и в Лемешах шинок держит. У него и родные братья-сестры есть, но Алешко добрый, он и Олю любит. От всех ее прячет, даже от матушки родной.
— Так как же она может быть дочерью Истопина, раз она казаку Розуму дочь? — Александр утомился и понял, что в дебрях этой родословной ему не разобраться.
— Ну, это вам кажется, что не может, и мне кажется, что не может. Наверное, и Оленька думает, что не может, однако старику Истопину видней, коли он ее дочерью признал и ее честнейшую родословную произвел из своих корней. Правда, на матушке не был на ейной женат, в этом незадача, а так все честь по чести, можете лично ознакомиться.
Александр вздохнул и уставился на звездное небо. Следовательно, по ночам Ольгу посещал не любовник, а Истопину она приемная дочь. Метелин почувствовал, как все препятствия, которые он рисовал между собой и Ольгой, стираются и улетают в никуда. Ничего больше нет! Только эта очаровательная, добрая девушка, отдавшая ему себя с такой страстью и доверчивостью, которая не готова размениваться на мелочи даже ради своей любви. Девушка, считавшая себя простолюдинкой, росла как уездная дворянка, а оказалась нужной даже при дворе…
Александр волновался за нее! Он хотел бы оказаться поблизости, чтобы знать, что с ней ничего не случилось… Почему-то после беседы с Расточным его уверенность в любви к Ольге только окрепла, он постарался как можно теплее попрощаться с управляющим и изобразил, что поднимается по лестнице в свою опочивальню. Потом вышел оттуда и тихонько отправился в Ольгину пристройку.
Дверь оказалась не заперта. Ольга уходила в спешке. В полной темноте Алекс безошибочно нашел ее спальню, вспоминая свой первый приезд и то, как путался здесь в темных сенях. В окно спальни сквозь занавески светила луна. Алекс прямо в одежде лег на высокую и узкую девичью кровать и с наслаждением втянул носом запах, исходящий от ее подушки. В самом приятном расположении духа Алекс погрузился в глубокий и спокойный сон.
Проснулся он от стойкого ощущения, что на него кто-то смотрит. Открыв глаза, он увидел склонившуюся над ним Ольгу, которая стояла над ним и задумчиво накручивала на палец его волосы. Она плакала!
Алекс не мог больше ждать. Стараясь не потерять тонкую нить сновидений, он обнял ее и притянул к себе. Ольга прижалась к его лицу мокрой от слез щекой и тихонько прошептала его имя… Столько нежности, сколько вложила она в свой голос, Александру не приходилось слышать никогда раньше. Разве мог он представить себе жизнь без этой женщины рядом?
— Оля, милая, я люблю тебя! — глухим, совершенно не своим голосом произнес он.
Он прижал ее к себе еще ближе, не давая поднять головы и взглянуть в лицо его, и зашептал жарко и быстро, стараясь успеть все сказать до рассвета, пока не развеялась эта ночная добрая сказка:
— Я снова пришел к тебе и не уйду, пока ты не назначишь день венчания. Прости меня. За недоверие, подозрения, глупости, которыми я осыпал тебя, мою дерзость и резкость, если можешь, прости. Ни одну женщину в своей жизни я не любил столь сильно, не боялся потерять столь ревностно и не оберегал столь рьяно. Твой сегодняшний отъезд едва не стоил жизни Степану, Расточный вовремя унял меня. Я все знаю. Я знаю про твою мать, отца, про брата и полагаю, что еще больше могу услышать. Все это странно, но очень дорого моему сердцу, потому что связано с тобой. А отныне все, что с тобой связано, будет иметь самое большое значение для меня.
Алекс долго еще что-то говорил, осыпая ее волосы нежными и быстрыми поцелуями, а она лишь плакала, пряча на его груди лицо. Он даже не мог понять, от горя или счастья она плачет, но настолько важным, казалось ему, сказать о своих чувствах к ней, что он говорил не останавливаясь.
Еще до первых солнечных лучей Ольга подняла на него заплаканные глаза и поцеловала в щеку.
— Алекс, — прошептала она, — я думала, ты никогда мне ничего подобного не скажешь… Мне казалось, что моя честь, о которой ты так напыщенно рассуждал сегодня утром, лишь усугубила мой стыд, что, будучи блудницей, я имела бы больше прав на счастье с тобой, на любовь без оглядки, на сладкую истому во всем теле. Я думала, что ты женишься, проклиная тот час, когда прикоснулся ко мне. Любовь должна быть свободной, этому учила меня мать… Наверное, ее многие любили, но так никогда и не смогли признать это перед лицом своих жен, матерей и прочих родственников. Для всех она осталась… чертовкой. — Ольга всхлипнула и трогательно прикрыла лицо ладонями. — А мне Истопин подарил имя, и благодаря этому я получила право быть достойной, благочестивой женой. Сомнительное все-таки право… Ты уверен, что хочешь этого?
— Конечно. — Метелин ответил с готовностью, не усомнившись ни на секунду. — Более того, мне плевать на имя, ведь ты теперь мне хоть и дальняя, но родственница. А без этого, Оля, была бы ты сама по себе — сладкая, как дикий мед, и свободная, как степной ветер.
От слов Алекса у Ольги сладко заныл живот и острая приятная боль кольнула в груди. Слегка потянувшись, она потерлась носом о его гладкую щеку, потом коснулась губами шеи и уха и почувствовала, как дрожь прокатилась по его телу. Надо же… Ольга каким-то неизъяснимым образом чувствовала свою власть над Алексом. Она не представляла себе, что должна делать приличная или не очень приличная, а порядком влюбленная девушка, но не могла не замечать, как каждое ее движение сказывается на таком большом и сильном мужчине, который буквально тает, как воск, от легчайших ее прикосновений. Дерзкие, острые мысли пронзали ее сознание. Ольга краснела и пряталась в распущенных волосах от расцветающей зари. При свете утра сказка таяла, и девушкой начинал овладевать стыд. К тому же скоро служба! Крестьяне будут ждать барышню в церкви, сегодня званый обед и…
Жадный горячий поцелуй Алекса отнял последние здравые мысли. Его дрожащие руки, скользящие по ее одежде и старающиеся справиться с тугими застежками, легкий стон, сорвавшийся с губ, — и Ольга забыла все на свете, отдавшись во власть откровенной пульсирующей страсти. Она выгнулась на неудобной и узкой кровати, на которой они с трудом помещались вдвоем, и принялась распутывать на себе шнуры от платья… Но куда там! Девушки так постарались, что платье сидело на ней как вторая кожа. Ей удалось лишь сдвинуть его с груди, чем Алекс и поспешил воспользоваться. Соски Ольги напряглись до боли от одного только его взгляда, когда же он коснулся их губами, Ольге показалось, что ее захлестывает влажный тугой шелк. Ноги задрожали, руки перестали слушаться, и она рассеяно и беззастенчиво стала расстегивать на Алексе рубашку. Как только ее немеющие руки коснулись его живота и груди, пришла его очередь застонать, и Ольга не заметила даже, как ее юбка стала задираться вверх. Представив со стороны эту сцену, Ольга несомненно смутилась бы, но сейчас стыду не было места. Ее гораздо больше мучили руки и губы любимого, которые прикасались к ней везде. Почувствовав пальцы Алекса там, где, на ее взгляд, мужским рукам не пристало бы находиться, Ольга ахнула, но лишь закрыла лицо руками и отдалась во власть ощущений.
