23 июля во второй половине дня я получил из главной штаб-квартиры Гитлера телеграмму следующего содержания:

«Командующим группами армий "Север" и "Южная Украина" следует немедленно поменяться должностями. Сим присваиваю генералу от инфантерии Фриснеру чин генерал-полковника.

Адольф Гитлер».

Так завершилась еще одна глава моей командной деятельности в этой войне. Я прощался с подчиненными, испытывая чувство внутреннего облегчения и сознавая, что я ни в чем их не обманул. Я даже склонен был думать, что мой преемник, генерал-полковник Шернер сумеет лучше меня решить трудные задачи.

К сожалению, события, происшедшие после моего ухода из группы армий «Север», полностью подтвердили мои наихудшие прогнозы. Группа армий в конце концов была окружена, в результате чего оказались потерянными ценные войска, прежде всего танковые соединения, нехватка которых так остро ощущалась позднее, во время боев в Германии и, в частности, в. Восточной Пруссии. Вскоре из остатков группы армий «Север» была образована группа армий «Курляндия».

В довершение всех несчастий в самый разгар этого кризиса произошло покушение на Гитлера. Я хочу заранее подчеркнуть, что до дня покушения я ничего не знал о намерениях заговорщиков и не замечал каких-либо признаков готовящегося переворота.

20 июля в полдень в мой рабочий кабинет неожиданно зашел мой начальник штаба генерал-лейтенант Кинцель. Он был бледен и взволнован. «Только что звонили из Берлина, — доложил он. — У телефона был полковник граф Штауффенберг». «А кто такой Штауффенберг? — спросил я. — Мне он не знаком». «Штауффенберг является теперь начальником штаба у генерал-полковника Фромма», — ответил Кинцель. «Нет, вы ошибаетесь, начальник штаба у Фромма — генерал Кюне». «Нет, это так, — настаивал Кинцель. — Граф Штауффенберг сменил Кюне. Он сообщил мне, что фюрер стал сегодня жертвой покушения. Он убит. Отныне следует подчиняться только приказам генерал-полковника Бека. Я должен оставаться у телефона, так приказал мне Штауффенберг. Он сказал, что Бек сию минуту будет говорить сам. В этот момент связь прервалась».

«Все это выглядит довольно странно, — рассуждал я. — Генерал-полковник Бек давно в отставке. — И обратился к Кинцелю: — Немедленно выясните положение либо в ОКХ, непосредственно у начальника генерального штаба, либо в ОКБ».

В эту минуту раздался телефонный звонок. Я услышал голос фельдмаршала Кейтеля: «Фюрер жив! Он сам обратится по радио к немецкому народу».

Мы с тревогой ждали выступления Гитлера. Все были в подавленном настроении. Всех мучила мысль: как это известие отразится на наших фронтовых делах?

Прослушав передачу, я направился в войска, чтобы посмотреть, какую сенсацию это вызовет среди них. Повсюду, куда я приезжал, — в штабах, на передовой и в тылу — мнение было одно: люди осуждали заговорщиков. До поздней ночи повсюду спорили о покушении; говорили не столько о мотивах, сколько о самом происшествии и его результатах. Рисовали возможные последствия, которые повлекло бы за собой удавшееся покушение. Говорили о крушении фронтов, о прорыве Красной Армии, о хаосе, который это вызвало бы в Германии. Кроме того, у каждого перед глазами стояло требование, сформулированное нашими противниками на конференции в Касабланке в январе 1943 года, — требование безоговорочной капитуляции.

Покушение привело к весьма опасному явлению — недоверию, в особенности к высшим военачальникам. Это недоверие усугублялось к тому же безответственным поведением «политических офицеров» — представителей нацистской партии в войсках. Они не нашли ничего лучшего, как заниматься разжиганием страстей и доносами. Это приняло характер трагедии, особенно после того как началась инспирированная высшим нацистским руководством волна арестов, жертвами которых стали, в частности, опытные офицеры генерального штаба. Тем самым в это наиболее кризисное время всему руководящему аппарату армии был нанесен непоправимый ущерб. Серьезно пострадал авторитет немецкого командования и в глазах наших союзников.

24 июля 1944 года я, выполняя приказ, вылетел тем же самолетом, которым прибыл мой преемник, в главную штаб-квартиру Гитлера в Восточной Пруссии. Таким образом, я имел возможность встретиться с Гитлером почти сразу после покушения. Он вошел в конференц-зал в сопровождении оставшегося невредимым фельдмаршала Кейтеля, генерал-полковника Йодля, у которого на голове была повязка, а также вновь назначенного начальника генерального штаба сухопутных войск генерал-полковника Гудериана.

Гитлер выглядел мрачным. Повреждения, полученные при взрыве бомбы, были едва заметны, однако правая рука висела на перевязи.

Когда я доложил ему, он приветствовал меня неожиданно любезно и благожелательно. Он сказал, что я не должен рассматривать смену командования как проявление недоверия ко мне. Напротив, он мне верит и, по сути дела, не возражает против моего оперативного плана. Однако, учитывая внешнеполитические последствия этого плана — потерю Финляндии, Прибалтики и Швеции, — он, по его словам, не мог решиться на его осуществление. Гитлер сказал, что я должен понять, почему в этой критической обстановке он пускает в ход свои последние козыри. Именно таким последним козырем был генерал-полковник Шернер, который однажды уже помог ему в отчаянном положении на юге.

Передавая командование группой армий «Южная Украина» в мои руки, Гитлер в порядке инструктажа сказал: «Относительно политического положения в Румынии можете быть совершенно спокойны. Маршал Антонсску искренне предан мне. И румынский народ, и румынская армия идут за ним сплоченно, как один человек».

Главной моей задачей было укрепление правого крыла фронта группы армий «Южная Украина» с тем, чтобы русские ни при каких обстоятельствах не могли прорваться вдоль Дуная и изолировать мою группу армий от группы армий «Ф» фельдмаршала фон Вейхса, действовавшей на Балканах. Гитлер считал, что в настоящее время русские не будут наступать на фронте группы армий. Все свои силы они сосредоточили сейчас против группы армий «Центр».

Эти инструкции Гитлер давал мне по карте обстановки.

Посмотрев на нее повнимательнее, я заметил, что, вероятно, следует учесть возможность удара противника в направлении с севера на юг по группе армий «Южная Украина», а не на южном ее фланге, в районе устья Дуная. Ведь в настоящий момент противник в результате наступления против групп армий «Центр» и «Северная Украина» далеко продвинулся на запад и угрожал открытому северному крылу группы армий «Южная Украина».

— Если бы я был русским командующим, — сказал я Гитлеру, — я бы направил часть своих сил во фланг группы армий «Южная Украина» и, используя рокадные дороги между Прутом и Серетом, ударил бы по открытому северному флангу группы армий, блокировав тем самым переправы через Прут. В результате и главные силы группы армий «Южная Украина» оказались бы окруженными. Считаю, что уже сейчас необходимо принять на этот случай соответствующие меры.

^{Предполагаемая операция советских войск против групп армий «Северная Украина» и «Южная Украина»}

Мои возражения не были приняты Гитлером. Он не дал мне полномочий и на своевременный отвод за Прут выступающего далеко в сторону наподобие дуги фронта группы армий в случае реальной угрозы русского наступления с севера во фланг группы армий. Он заявил, что прежде чем ставить такие требования, я должен ознакомиться с обстановкой на месте.

Перед докладом Гитлеру я имел продолжительную беседу со вновь назначенным начальником генерального штаба генерал-полковником Гудерианом. Я рассказал ему о серьезном положении группы армий «Север» и о последствиях событий 20 июля на фронте. При этом я замолвил слово в защиту моего бывшего начальника штаба генерал-лейтенанта Кинцеля, которого открыто подозревали в соучастии в заговоре. Я сказал, что будь это так, я обязательно заметил бы это. Гудериан почувствовал явное облегчение, когда я заверил его в том, что Кинцель не участвовал в заговоре. Он попросил меня сказать об этом лично Гитлеру после разбора обстановки.