MAGGIE STIEFVATER

BALLAD

Перевод с английского Ю. Деглиной

BALLAD:

A GATHERING OF FAERIE

Copyright © 2009 Maggie Stiefvater

Published by Flux,

An imprint of Llewellyn publications

Woodbury, MN 55125 USA

www.fluxnow.com

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление.

ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2011

Я – охотник. Увидев желанную цель, я иду за ней, выслеживаю и приручаю ее.

Вернее, не «ее», а «его». Люблю молодых талантливых мужчин, и чем они красивее, тем лучше. Приятнее. Раз уж мне приходится смотреть на них до самой их смерти, пусть хотя бы радуют глаз.

Я не жестока, я щедра. Все они умоляли осчастливить их моими дарами: красотой, вдохновением и смертью. Я превращала их заурядную жизнь в нечто выдающееся. Я – лучшее, что было у любого из них.

Пожалуй, я не охотник, а благодетель.

Сегодня я ни та, ни другая. Кто-то призвал меня в осенний лес, воплотил мою неуловимую сущность в живом теле. Я никого не вижу, но чувствую растворяющиеся остатки заклинания. Звук моих шагов по сухим листьям тревожит, напоминает об уязвимости. Моя человеческая форма непривычно шумная, слишком выделяется среди кроваво-красных зарослей. В воздухе висит аромат жженого тимьяна и горящих листьев: запах заклинаний и осенних костров. Как только подвернется подходящий человеческий разум, хотя бы обрывок мысли, нужно отсюда убираться. – Привет, фея.

Обернувшись, я успела увидеть только летящий мне в лицо железный прут.

от: ди

кому: джеймсу

текст сообщения:

ты все еще экстрасенс? можешь увидеть что с нами будет? по-моему те кто преследовал нас летом не успокоились, я думала они отстанут.

отправить сообщение? да/нет

нет

сообщение не отправлено,

сохранить сообщение? да/нет

да

сообщение будет храниться 30 дней.

Музыка – смысл моей жизни.

Перед тем как подать документы, я проштудировал все брошюры музыкального колледжа Торнкинг-Эш. Они утверждали, что школа будет развивать наши и без того изрядные музыкальные способности, и обещали сложную, интересную программу. По их версии, мы – выпускники – должны стать суперподростками с разнообразнейшими талантами, а глубина нашего образования и дополнительные курсы произведут впечатление даже на приемные комиссии университетов Лиги Плюща.

Тогда я подумал: «Круто!» К тому же туда поступала Дейдре, а значит, я был обречен.

Оказавшись на месте, я обнаружил, что учеба – это учеба, как сказала бы Маргарет Тэтчер. Что в лоб, что по лбу. Правда, я проучился всего-то семь дней; возможно, отличия проявляются позднее. С другой стороны, я не очень терпелив. Да и вряд ли дополнительные курсы по теории музыки так уж сильно отличают нас от студентов обычных колледжей.

Наверное, я бы меньше переживал, будь я, к примеру, виолончелистом. Тогда я вступил бы в одну из восьми миллионов групп кампуса. (Зачем называть территорию школы кампусом? Выпендрежники!) Когда люди говорят «музыкант», они не имеют в виду волынщиков. Если мне скажут еще хоть слово о народной музыке, я кого-нибудь ударю.

В общем, первые шесть дней мы проходили «ориентирование», в ходе которого выяснилось, где идут занятия, как зовут преподавателей, когда в столовой подают обед и что дверь на четвертом этаже моего общежития заедает. На пятый день я начал понимать, что делаю. На шестой я уже чувствовал себя как рыба в воде.

На седьмой мне стало скучно. Вечером того самого седьмого дня я сидел в машине брата и слушал музыку – подавать со злостью, приправив тоской. Я где-то читал о таком исследовании: одну группу подопытных крыс ученые заставляли слушать рок, а вторую – классическую музыку. Не помню деталей, но суть в том, что крысы, которые слушали классику, тихо и мирно продвигались по карьерной лестнице, а крысы, слушавшие рок, превратились в каннибалов и разорвали друг друга в клочья. Я не знаю, какая группа так на них подействовала, поэтому мне трудно судить о цели эксперимента, но я точно знаю: если бы меня заставили две недели подряд слушать «Pearl Jem», я обязательно съел бы своего соседа.

В общем, шел вечер седьмого дня, потому что на правой руке у меня было семь отметок: шесть вертикальных черточек, перечеркнутых седьмой, чтобы обозначить конец недели. Я сидел в своем крошечном мирке, врубив басы на такую мощность, что вибрировали ягодицы. В общежитиях правила насчет громкости строгие – особенно в то время, когда кто-нибудь занимается, так что музыку особо не послушаешь.

Солнце прожигало красную дорожку за зданием общежития. Учебные корпуса выглядели величественно, с колоннами в южном стиле, но у общежитий никаких архитектурных претензий не было: просто коробки, слепо пялящиеся тысячей немигающих глазниц.

Музыка играла так громко, что стук в стекло я сначала не услышал. Лицо стучавшего меня неожиданно удивило: круглое, заурядное, неуверенное. Пол, мой сосед по комнате. Гобоист. Наверное, при расселении решили, что мы подружимся на почве того, что у нас обоих язычковые инструменты – больше ничего общего у нас нет.

Я опустил окно:

– Соус к картошке будете?

Пол рассмеялся гораздо громче, чем заслуживала моя шутка. По-моему, он меня побаивается.

– Смешно.

– Обращайся. Чего надо?

– Я в комнату собирался, ну… – он неопределенно взмахнул тетрадью, – задание по началам анализа делать. Ты вроде тоже хотел?

– Хотел? Не-е-ет. Но придется.

Я выключил радио и вдруг обнаружил, что, несмотря на жару, весь пошел гусиной кожей. Я втянул руку в машину. Мое подсознание – шестое чувство – нашептывало на непонятном языке, заливало душу холодом, будто предупреждая: «Назревает что-то странное». Я-то думал, что прошлым летом это чувство полностью исчерпалось.

– Пойдем.

Пол с видимым облегчением, как будто и не ждал, что я соглашусь, начал обсуждать преподавателей и одноклассников. Я не стал бы его слушать, даже если бы не отвлекался на мурашки по коже. Люди слишком много болтают; обычно, если слышишь начало и конец, середину можно пропускать.

Вдруг в потоке речи прозвучали слова звонкие, как голос среди общего шума, и Пол снова завладел моим вниманием. Я выключил радио:

– Как ты сказал? «Так поют мертвые»?

– Чего? – нахмурился Пол.

– Ты сказал «так поют мертвые»?

Он уверенно покачал головой:

– Нет. Я сказал «пошлю к черту». У меня сегодня было пение с листа. У…

Радио было выключено, но я все равно слышал музыку. Она меня буквально завораживала, и едва мог собрать мысли.

– Слушай, давай оттянемся немного в комнате, а? Всего пару минут.

Как будто эта неправильно услышанная фраза – так поют мертвые – открыла дверь, сквозь которую доносилась музыка. Необычная, настойчивая музыка.

Пол выдавил нечто вроде согласия, и я запер машину:

– Я побежал.

– Трусцой? – поинтересовался Пол, но меня уже и след простыл.

Я пробежал через стоянку, мимо кубиков-общежитий, мимо украшенного светлыми колоннами Янси-холла, мимо фонтана со смеющимся сатиром перед зданием Сьюард-холла… Мои кроссовки, следуя зову песни, шлепали по выложенной кирпичами дорожке.

Музыка нарастала, сплетаясь с мелодией, играющей внутри меня всегда и дающей мне направление, ориентацию в мире. Дорожка закончилась, но я продолжал бежать, спотыкаясь на поросших травой кочках. Казалось, сейчас я спрыгну с края мира. Над холмами полыхало закатное осеннее солнце, а в голове у меня билась единственная мысль: «Опоздал».

И все-таки я увидел его, неизвестного, вдали на холмах, почти за пределами видимости. Едва различимый силуэт, темная фигура неопределенного роста на бесконечном ослепительно золотом возвышении. Прежде чем потеряться среди темных деревьев вдали, фигура замерла.