По состоянию рассекреченности архивов СВР на сегодняшний день никто – повторяю, никто – из людей, работавших на советскую разведку, не был столь близок к нацистской верхушке, как Стеннес. Более того, Стеннес был не просто вхож в нее – он к ней принадлежал. Гитлер при огромном скоплении штурмовиков униженно – в знак примирения – протягивал ему руку. Геббельс гулял у него на свадьбе. Геринг лично вытаскивал его из гестаповских застенков – с условием, что Стеннес в считаные часы отправится в почетную ссылку: немецким военным советником в Китай. Борман пытался продвинуть по службе «людей Стеннеса» уже после того, как тот оказался в опале. А Чан Кайши в нем души не чаял…
Только не надо делать из него Штирлица! Уже хотя бы потому, что Стеннес, племянник иерарха номер два католической церкви в Германии, никогда не назвал бы католического священника Шлага пастором. Это почти то же самое, как если бы он назвал его раввином или даже муллой. Мелочь? Эта мелочь стала бы первой, на которой Штирлиц в реальных обстоятельствах засыпался бы.
Если уж ставить кого-то вровень со Стеннесом, то, несомненно, фигуру посерьезнее. Я бы не испугался назвать имя Рихарда Зорге, с которым, кстати, Стеннеса свела судьба на Дальнем Востоке. Конечно, они были скроены из абсолютно разного материала. Что для Зорге было естественным – неприятие нацизма – стало для Стеннеса итогом мучительного внутреннего развития личности. Но по своему масштабу, по насыщенности жизненного опыта эти личности, безусловно, сопоставимы.
Разница в том, что Стеннес, выражаясь грубоватым нынешним языком, – фигура абсолютно нераскрученная. В советские времена ставить его в пример было немыслимо. Хотя бы потому, что западногерманский гражданин Стеннес тогда был жив. Но будь это и не так, попытки воздать должное заслугам Вальтера Стеннеса были бы перечеркнуты догматиками по причине его «идеологического несоответствия». Это был «не наш» антифашист. Хотя ему самому это не мешало в труднейшие для страны годы быть «нашим человеком».
В Москве я пытался получить хоть какую-то дополнительную информацию о Стеннесе. Было, однако, очевидно, что все пригодные для огласки материалы уже использованы и воплощены в своего рода краткий биографический канон, помещенный в «Очерках истории российской внешней разведки». Но любой канон – не эталон. И это подтвердили уже самые первые шаги при расширении сферы поисков. Нашему читателю был известен только год рождения Стеннеса – 1896-й. Год смерти мне назвали в мюнхенском Институте современной истории – 1989-й. Вальтер Стеннес умер девяносто трех лет от роду. Неплохой получается возраст для человека, который в середине жизни совершил попытку самоубийства и до конца дней стыдился своей минутной слабости (об этом, кстати, у нас либо не знали, либо не говорили).
Довелось мне и впервые назвать полное – и правильное – имя нашего героя: Вальтер Франц Мария Штеннес. С фамилией Стеннес немцы измучились бы, она постоянно резала бы им ухо. Звукосочетание «ст» – это непривычно и даже несколько затруднительно для их артикуляции. Они даже не знают города с названием Сталинград! Символом военной катастрофы в минувшую войну для немцев стал Шталинград, а Сталин и по сей день остается Шталиным – совершенно официально. «Штеннес», – подтвердили мне немецкие историки. Откуда взялась коррекция фамилии на англоязычный лад, сейчас уже трудно выяснить. Но я тем не менее буду придерживаться ее в дальнейшем, дабы не сбивать с толку читателей разночтениями. Раз уж существует канон…
Первую скромную журналистскую лепту в работу по прояснению кое-каких установочных, как говорят в разведке, данных на Вальтера Стеннеса мы уже внесли. Начиналась же эта работа в 1939 году с сообщения советского разведчика Николая Тищенко, работавшего в ту пору под дипломатическим прикрытием в гоминьдановском Китае. Перед первой конспиративной встречей с немецким любимцем Чан Кайши он направил в Москву шифротелеграмму. «Прошу проверить Вальтера Стеннеса по учетам Центра и высказать ваши соображения о целесообразности установления с ним контакта» – вот главное, что волновало Тищенко.
Стеннес отнюдь не запутался в сетях советской разведки. Но он осторожно, через посредника, давал понять, как следовало из сообщения Тищенко, что сам был бы не прочь прибиться к нашему берегу. К донесению из Китая в Центре отнеслись с особым вниманием. Начальник разведки Павел Фитин дал указание поднять дела по Германии и составить справку на Стеннеса. Выполнить задачу, вероятно, было несложно: разведка, оказывается, долго присматривалась к Стеннесу как к одному из возможных лидеров антигитлеровской оппозиции. Я не видел ту справку, но теперь это, пожалуй, неважно. Я не без оснований осмелился предположить, что моя газета получила куда более богатый материал о Стеннесе, о том, кем и (что особенно важно) каким был этот человек. Я надеялся, что разведчиков мое заявление не обидит. В противном случае не стоило бы и браться за перо.
Делить Стеннеса нам незачем. И я не могу не пересказать фрагменты ключевого для нашей истории диалога Тищенко и Стеннеса во время их первой конспиративной встречи. Она состоялась 14 марта 1939 года на квартире у немца. Первые фразы – светский разговор о политической погоде, зондаж. Почувствовав взаимопонимание, Стеннес стал более конкретен.
– Я считаю своим долгом предупредить вас, что Германия активно готовится к войне против СССР. Моя информация основывается на достоверных источниках.
– Что вас побуждает к подобной откровенности? Вы понимаете, что я должен задать этот вопрос? – сказал Тищенко и, выслушав собеседника, подытожил:
– Я понял: цель вашей жизни – уничтожить режим Гитлера.
– Но не только это. Когда Гитлер будет низвергнут, необходимо, учитывая особенности нынешней международной обстановки, заключить союз, какое-то соглашение между Германией, СССР и Китаем. Этот альянс станет базой их успешного экономического развития, без каких-либо территориальных притязаний с чьей бы то ни было стороны.
Стеннес еще долго делился своими планами на случай развязывания Гитлером новой мировой войны. Тищенко находил в них немало здравого смысла. Но особый интерес у него вызвало последовавшее вслед за этим открытое предложение сотрудничества.
– В мои обязанности советника Чан Кайши входит также руководство его разведкой, – сказал Стеннес. – Я обмениваюсь здесь информацией с представителями разведок США, Англии и Франции. Я мог бы на «джентльменской» основе делиться ею и с Советским Союзом, но не раскрывая моих источников. Мой опыт подсказывает, что так будет наиболее безопасно для всех.
– Нам нужны союзники в борьбе против Гитлера, и в вашем лице мы видим единомышленника и друга. Что же вы хотите взамен? У нас деловой разговор, и мой вопрос, надеюсь, не выглядит неуместным.
– За все, что я буду вам передавать, я прошу только одного: помочь мне проехать в Европу через СССР, когда для этого наступит время.
Понятно было, что Стеннес кое-что не договорил, рассчитывая на сообразительность партнера. Но в Москве после тщательного анализа сочли его предложение искренним. На Лубянке завели личное дело особой секретности, закодировав его как Друг.
…Если б наша разведка выбрала для Стеннеса его самый первый «псевдоним», это, право, была бы не меньшая головоломка для противника. В начале Первой мировой войны Стеннес заработал кличку Мэри, чем был обязан добродушным окопным зубоскалам. Собственно, в молоденьком лейтенанте не было ничего женоподобного, если не считать женского имени в ряду прочих, мужских. Кстати, Мария – нормальное, обычное второе или третье имя для мальчика, родившегося в католической семье, где неизменно царит культ Пресвятой Девы. Но за это имя Стеннеса постоянно дергали, как девочку за косичку. Страсть лейтенанта к трофеям стала новой мишенью для острот. Стеннесу всегда было важно собственноручно убедиться в надежности и удобстве оружия и снаряжения британских «томми». В итоге Мария «стала» Мэри. А еще его называли Лейтенант Аист – за долговязость и худобу. Но эти ярлыки приклеились к нему ненадолго.
