И вдруг смолкла. Кажется, ее качнуло. Наконец поставила (бросила резким движением) пугавшую меня сковороду на дощечку. А сама наконец села.

Как быстро менялась ее картинка! Она пригорюнилась. Дед, давай запоем. Дед, мудак старый, давай петь!.. Она звучно всхлипнула. Она подперла кулачком щеку и завела – негромко и вполне душевно. А я-аа хочу-уу… Песенный вой прерывался всхлипами. Разве могут в наши дни молодую женщину понять? Юбка в клет-точ-чку…

Но и этого куплета не осилив, молодая страдалица вздохнула и… разок на пробу хихикнула – надо же как резво! А зрачки-то, зрачки!

И мне пальчиком, с легкой укоризной:

– Ты, дед, хи-хи-хи-хи, как птичка, которая прилетает к моему окну поклевать. А поклевать – ноль. Меня заперли. Меня крест-накрест. В тюрьме не поклюешь. Хи-хи-хи-хи, птичка ко мне на окошко… Птичка садится…

Я подыгрывал:

– На самые прутья решетки.

Я поел. Я хорошо, отлично поел! (А она есть не ела.) Она вся обмякла, откинулась к спинке стула – и руки-ноги вялые, никакие. Качалась.

Я приобнял ее за плечи и повел мелким шагом к кушетке. Дернулась, но снова обмякла – а я ее бережно вел. Уложил. Я мог ее сколько-то ласкать, но не более того. Я и сам был парализован ее зрачками.

– Ты глуп, дед, – бормотала она негромко. – Ты совсем без башни. Ты очень глуп… А вот мне клёво. Мне – лучше не бывает! Хи-хи-хи-хи… хи-хи-хи… Знаешь, кто ты?

– Птичка.

– Птичка, хи-хи-хи-хи… прилетевшая… по какому-то идиотскому случаю… – Голос ее стихал. Но она продолжала нести чушь. А я ее скромно ласкал.

Под каждой крышей свои мыши. Еще вчера казалось, что эта Даша так счастлива жизнью на богатенькой даче. Здесь, за добротным забором, она, казалось, не живет, а только растет и растет – тянется к своему огромному солнцу. Яркий стройный подсолнух… Ранний.

– Птичка села на решетку… на мою фиговенькую железную решетку. Поклевать – ноль. Хи-хи-хи-хи!

Радиация радости… За забором… Так казалось. Из-за их забора шло неслабеющее излучение светлой и благополучной молодой жизни. Я проходил около разинув рот. Наблюдать за красоткой в саду – это затягивает! Кусок счастья… Всем хватит! Как огромный духовитый домашний пирог. (Яичко. Лучок… Как следует поперчено… И привкус. Хруст корки!) Свежеиспеченный пирог, по какой-то случайности выложенный от меня, старого и шустрого, неподалеку. В лунные ночи мне так и думалось – как о большом пироге. Хотелось отщипнуть. Хоть бы с краю.

Помимо своей красоты, Даша в общении мила, интеллигентна, так что если однажды поутру решиться и к ней прийти… Если незваным попросту войти к ним на ухоженное пространство их дачи (одна из лучших здесь дач… собаки нет), то вряд ли прогонят… Пришел, мол, по-соседски. Лето, мол. И сразу что-то решительное, напористое про погоду…

А она даже не вгляделась. Она сразу сказала: «Садитесь же. Чашку чая?» – и мне, старику, только и дел было, что кивнуть, – мол, да, да, да, никак не кофе, не люблю кофе!.. И вот уже Даша, по-летнему одетая, легкая, подала…

Принесла салфетку и чайничек. Чашки, мне и себе, чай с жасмином, так? – подтолкнула поближе еще и стекляшку с вареньем. И села напротив с отчасти ждущей улыбкой. Мол, что за дедок такой с неба свалился.

По-летнему, в легком платьице – такая она и теперь лежала на кушетке. Нежная кожа открытого плеча. Загар. Можно погладить… Загорелые, с легчайшим пушком руки. И слабые тени в изгибе локтя. Но это и все, что отщипнулось.

Засигналила приветственно (и даже с поддразниваньем) машина за забором. Я правильно отличил звук. Так приезжают родные.

А Даша тотчас поднялась с кушетки. Еще прежде меня (на секунду) звук тоже отличив и узнав. Сестра! Это сестра!.. Даша встала, еще и потянулась – как после сна. Хрустнула плечами. Разминка мышц перед скорым боем.

– Кто-о?.. Кто-о?.. – Сразу в крик. – Кто, я спрашиваю, забрал машину?

– Знать не знаю, – отвечала ей приехавшая сестрица.

– Заперли! Забрали машину! Выкрали права!

– Но ты, Дашка, не можешь сейчас водить! Я сочувствую… Я сочувствую. (Оглянулась на меня. Голос строг.) Не имеешь права – а потому, извини, не имеешь прав!

– Не учи меня! – взвилась Даша.

– Не хочу ссориться.

– А я хочу!

Даша и Алена стояли друг против друга… глаза в глаза – и ни единого слова приветствия. Слишком близки. Слишком родны. Каждодневные, должно быть, перебранки интеллигентных молодух. Как говорится, слишком сестры.

– Сказать, что будет с тобой завтра? – спросила Алена с легкой угрозой.

– Скажи.

– Сказать?

– Давай, давай!.. Мне интересно.

Но сестра Алена уже взяла себя в руки. Старшая. Красива, еще более, чем Даша. Пошла к плите. Спокойным шагом к плите… Надо же выпить кофе.

Гурмански заваривая себе полтора наперстка, увещевала Дашу:

– А что, сестренка, творится на улицах – знаешь ли? А что стреляли прямо из окон – знаешь?

– Зачем знать всякую хренотень?

– А что бабульке прямо в пакет молока влупили? Прицельно. Даже не ранили. Чтобы посмеяться. По улице шла себе бабка, хромала, в авоське молочко домой несла. Пакет-то невелик, ноль-пять, полулитровый!.. И пулей чпок!.. Как раз бы нашей Даше теперь порулить на тех улицах! По классной машине они с удовольствием стреляют – ну как пропустить такую конфетку?

– По движущейся машине не попадут.

– Неужели?

А я был, конечно, на стороне Алены: не хотел, чтобы Даша уезжала. Если дадут ей машину – финиш. Уедет – я ее потерял! (Ах, ах, старичок! Влюблен-с.)

– …Дашка! Сидишь ты какая!.. Расслабленная, вялая, ленивая! Салата поутру себе сделать не можешь! Трудно ли нащипать с грядки?

– Поди и нащипай!

Но сестра Алена сбить праведный тон не дала. Увещевала сестру Дашу медленно и умно – а вот она дома, представь себе, так и сделала, она себе с утра нащипала, она красиво позавтракала! Это ж не в труд!

– Хозяйничать нас с тобой отец учил – это как игра. Это для самой себя. Это как удовольствие… Или, скажем, полить деревья по пять ведер под корень. Изнывающие в жару от жажды… А кстати, как яблони?! Ты смотрела на листья? На самый кончик ветки, Даша, смотрела? Представь, что у тебя вот так же скрючены кисти рук. Ссохшиеся пальцы! Представь, что жажда…

– Что?! – И Даша вдруг значаще хмыкнула. Сестринское слово не промах! Жажда.

И дернулась загорелой рукой вперед:

– Дай позвонить.

– Кому?

– Да кому угодно…

Алена оставалась спокойной:

– Ах, Дашка!.. В Доме их отлично знают. Кого ты обманываешь. Твой Славик – парикмахер в хозчасти… Блондинчик, а носит берет. Разве блондины носят берет?

– Тебе какое дело?

– А Стасик и того попроще, да и поржавее – водопроводчик. Но воду он как раз почему-то не пьет, а?.. Слесарек!

– С кем хочу, с тем вожусь.

Даша водилась с молодыми людьми в Доме, где меня бы и ко входу близко не подпустили. И где работал (судя по намеку, совсем-совсем недавно) их, Даши и Алены, влиятельный отец.

– Но дай!.. Дай хоть мужа вызову. Муж он или не муж? Он звонил?

– Нет.

– Тогда Стасика-Славика дерну.

– Да кто в такой день к тебе приедет!

– А кто бы ни приехал – я рада. Поговорит со мной. Кофе сварит. А там, ха-ха-ха, и пять ведер под корень яблонькам нальет! Сама сказала – жажда!

Даша сильно, вкусно произнесла это слово.

А я, чуть в сторонке, уже скорбел о потерянном сегодняшнем шансе. Уедет! Сейчас и уедет! Молодых слесарьков в Москве не счесть. (Примчавшаяся Алена словно разбудила ее!) А ведь Даша и я – мы были в Подмосковье как в ссылке. Как на острове. Чай с жасмином. Как староватый Адам и молоденькая Ева. Яблоки на каждом шагу… Даша почти сразу стала говорить мне «ты» и «дед» – дистанции ни малейшей. И скучала. И одна-одинешенька на огромной даче…

– Дай твой мобильник. Дай!.. Я же при тебе буду звонить!

Сестра Алена едва прикасалась губами к чашке. Кофе мелкими глотками. Протянула Даше трубку, а та – так и выхватила своей рукой. (Я первый раз в жизни увидел мобильный. В 93-м это было нечто.) Но потрясен я был отнюдь не техникой – лицом Даши.