«Этому трудно верить, — писал Волынский, — ибо здесь такая ныне глава, что он не над подданными, но у своих подданных подданный, и что редко такого дурачка можно сыскать и между простых, не токмо из коронованных; того ради сам ни в какие дела вступать не изволит, но во всем положился на своего наместника Эхтимат-Девлета, который всякого скота глупее, однако у него такой фаворит, что шах у него изо рта смотрит, и что велит, то делает. Того ради здесь мало поминается и имя шахово, только его, прочие же все, которые при шахе ни были поумнее, тех всех изогнал, и ныне, кроме его, почти никого нет, и так делает что хочет, и такой дурак, что ни дачею, ни дружбою, ни рассуждением подойтить невозможно; как уже я пробовал всякими способами, однако же не помогло ничто. Как я слышал, они так в консилии положили, что меля здесь долго не держать, того ради чтоб не узнал я состояния их государства: но хотя б еще и десять лет жить, больше уже не о чем проведывать и смотреть нечего и дел никаких не сделать, ибо они не знают, что такое дела, и как их делать; притом ленивы, о деле ни одного часа не хотят говорить; и не только посторонние, но и свои дела идут у них беспутно, как попалось на ум, так и делают без всякого рассуждения; от этого так свое государство разорили, что, думаю, и Александр Великий, в бытность свою, не мог войной так разорить. Думаю, что сия корона к последнему разорению приходит, если не обновится другим шахом; не только от неприятелей, и от своих бунтовщиков оборониться не могут, и уже мало мест осталось, где бы не было бунта; один от другого все пропадают, а тут и я с ними не знаю, за что пропадаю: не пьянством, не излишеством, но самою нищетою нажил на себя по сие время четырнадцать тысяч долгу. Думаю, меня бог определил на погибель, потому что и сюда с великим страхом ехал, а отсюда еще будет труднее по здешнему бесстрашию. Поеду чрез Гилянь, хотя там теперь и моровое поветрие, поеду, чтоб тот край видеть. Другого моим слабым разумом я не рассудил, кроме того, что бог ведет к падению сию корону, на что своим безумством они нас влекут сами; не дивлюсь, видя их глупость, думаю, что это божия воля к счастию царскому величеству; и хотя настоящая война наша (шведская) нам и возбраняла б, однако, как я здешнюю слабость вижу, нам без всякого опасения начать можно, ибо не только целою армиею, но и малым корпусом великую часть к России присовокупить без труда можно, к чему удобнее нынешнего времени не будет, ибо если впредь сие государство обновится другим шахом, то, может быть, и порядок другой будет».

Волынский выехал из Испагани 1 сентября 1717 года, заключив пред отъездом договор, по которому русские купцы получили право свободной торговли по всей Персии, право покупать шелк-сырец повсюду, где захотят и сколько захотят. Посланник зимовал в Шемахе и здесь имел досуг еще лучше изучить состояние персидского государства и характер его народонаселения. Сознание своей слабости наводило сильный страх пред могущественною Россиею, ждали неминуемой войны и верили всяким слухам о сосредоточении русских войск на границах. В начале 1718 года в Шемахе с ужасом рассказывали друг другу, что в Астрахань царь прислал 10 бояр с 80000 регулярного войска, что при Тереке зимуют несколько сот кораблей. Шемахинский хан пользовался этими слухами, чтобы не выходить с войском на помощь шаху, и когда Волынский замечал, что хан может поплатиться за это, то ему отвечали: «Хану ничего не будет, у нас никому наказания нет, и потому всякий делает, что хочет: когда нет страха, чего бояться?»

В Шемаху приехал к Волынскому грузинец Фарседан-бек, с которым посланник видался в Испании. Этот Фарседан-бек служил у грузинского князя Вахтанга Леоновича[76], который, по принятии магометанства, сделан был главным начальником персидских войск. Вахтанг прислал Фарседан-бека с просьбою к Волынскому, чтобы тот благодарил царя за милости, оказанные в России его родственникам, и просил, чтобы православная церковь не предала его, Вахтанга, проклятию за отступничество: он отвергся Христа не для славы мира сего, не для богатства тленного, но только для того, чтобы освободить семейство свое из заключения, и хотя он принял мерзкий закон магометанский, но в сердце остается всегда христианином и надеется опять обратиться в христианство с помощию царского величества. «Пора, — говорил Фарседан, — государственные дела делать, пиши чрез меня Вахтангу, как ему поступать с персиянами, и если ты пробудешь здесь в Шемахе до осени, то Вахтанг к тому времени совсем управится». Фарседан говорил так, как будто Волынский прислан воевать с персиянами. Посланник заметил ему: «Я прислан не для войны, а для мира; я был бы совершенно сумасбродный человек, если б стал воевать, имея при себе один свой двор». — «В Персии не так думают, — отвечал Фарседан, — говорят, что ты и город здесь в Шемахе себе строишь». В это время в Шемахе узнали, что отправленный Волынским в Россию, для доставления государю слона, дворянин Лопухин едва спасся от напавших на него лезгинцев, и Фарседан говорил по этому случаю Волынскому: «Конечно, царское величество не оставит отомстить горским владетелям за такую пакость; надобно покончить с этими бездельниками, пора христианам побеждать басурман и искоренять их». Фарседан говорил, что шах своим войскам денег не платит, отчего они служить не будут, а Узбекскому хану послано в подарок 20000 рублей на русские деньги за то, что узбеки или хивинцы убили князя Александра Бековича Черкасского. Волынский взял письмо от Вахтанга для доставления тетке его, царице Имеретийской, жившей в России; но сам остерегся войти в письменные сношения с главнокомандующим персидскою армиею. В начале 1719 года Волынский возвратился в Россию и в том же году был сделан астраханским губернатором. 22 марта 1720 года новому губернатору Петр дал наказ в следующих пунктах: 1) Чтоб принца грузинского искать склонить, так чтоб он в потребное время был надежен нам, и для сей посылки взять из грузинцев дому Арчилова. 2) Архиерея для всяких там случаев, чтоб посвятить донского архимандрита. 3) Офицера выбрать, чтобы или туды, или назад идучи сухим путем, от Шемахи верно осмотрел путь, удобен ли? Также, живучи в Шемахе, будто для торговых дел (как положено с персы) всего присматривать. 4) Чтоб неудобный путь от Терека до Учи сыскать, как миновать, а, буде нельзя землею, то б морем, для чего там надобно при море сделать крепость и помалу строить магазины, анбары и прочее, дабы в удобном случае за тем не было остановки. 5) Суды наскоро делать прямые морские и прочее все что надлежит к тому помалу под рукою готовить, дабы в случае ни за чем остановки не было, однако ж все в великом секрете держать.

В сентябре того же года отправлен был в Персию капитан Алексей Баскаков с наказом: «Ехать в Астрахань и оттуда в Персию под каким видом будет удобнее и поступать таким образом: 1) ехать от Терека сухим путем до Шемахи для осматривания пути, удобен ли для прохода войск водами, кормами конскими и прочим. 2) От Шемахи до Апшерона и оттуда до Гиляни смотреть того же, осведомиться также и о реке Куре. 3) О состоянии тамошнем и о прочих обстоятельствах насматриваться и наведываться и все это делать в высшем секрете».

В 1721 году Волынский ездил в Петербург; неизвестно, был ли он вызван, или сам приехал, узнавши о возможности прекращения Северной войны и, следовательно, о возможности начать войну персидскую. Как видно, он возвратился из Петербурга в ожидании скорой южной войны и приезда царского в Астрахань, потому что 23 июня писал царице Екатерине:

«Вашему величеству всепокорно доношу. В Астрахань я прибыл, которую вижу пусту и совсем разорену, поистине, так, что хотя бы и нарочно разорять, то б больше сего невозможно. Первое, крепость здешняя во многих местах развалилась, а худа вся; в полках здешних в пяти ружья только с 2000 фузей[77] с небольшим годных, а прочее никуда не годится; а мундиру как на драгунах, так и на солдатах, кроме одного полку, ни на одном нет, и ходят иные в балахонах, которых не давано лет более десяти, а вычтено у них на мундиры с 34000 рублей, которые в Казани и пропали; а провианту нашел я только с 300 четвертей. И тако, всемилостивейшая государыня, одним словом донесть, и знаку того нет, как надлежит быть пограничным крепостям, и на что не смотрю, за все видимая беда мне, которой и миновать невозможно; ибо ни в три года нельзя привесть в добрый порядок; а куда о чем отсюда написано, но ниоткуда никакой резолюции нет, и уже по истине, всемилостивая мать, не знаю, что и делать, понеже вижу, что все останутся в стороне, а мне одному бедному ответствовать будет. Не прогневайся, всемилостивейшая государыня, на меня, раба вашего, что я умедлил присылкою к вашему величеству арапа с арапкою и с арапченкою, понеже арапка беременна, которая, чаю, по двух или по трех неделях родит, того ради боялся послать, чтоб в дороге не повредилась, а когда освободится от бремени и от болезни, немедленно со всем заводом отправлю к вашему величеству».