Известие о разрыве Йорка с французскою армией сильно встревожило Наполеона. «Мир казался мне очень возможным прежде отпадения генерала Йорка, — говорил он. — Теперь я больше о нем не думаю; поступок Йорка вскружит русскому кабинету голову; это великое политическое событие!» Он теперь предвидел тяжелую войну на востоке вследствие возможности для России составить коалицию. Он стал заигрывать с Пруссией, манить ее Вестфалией, Варшавским герцогством. Посланный прусского короля (князь Гатцфельд) уверял Наполеона, что самое сильное желание Фридриха-Вильгельма — сформировать для него новый вспомогательный корпус; но денег нет, и притом главная опасность — это общественное мнение, которое всюду против Франции. Наполеон должен помочь прусскому правительству деньгами и тем избавить его от бича революции, который будет опасен и для Франции по соседству. Наполеон отвечал: «О деньгах я подумаю; что вы мне говорите о народных движениях, то это величайшее для вас несчастие. Что касается меня, то я совершенно покоен относительно Франции: француз болтает, бранится; то хочет он, чтоб я завоевал Китай или Египет, то — чтоб оставался спокойно по ею сторону Рейна; все ограничивается словами, а делают все то, что я хочу».
Пруссия пугала народным движением; Австрия — что у нее уже 100.000 войска, лучшее средство для ускорения мира, ибо Россия испугается; и конечно, для того, чтобы испугать Россию, император Франц дал австрийскому корпусу, назначенному действовать против русских, повеление отступить перед ними в Галицию. Наполеон не вытерпел, разразился: «Это противно договору; это первый шаг к отпадению. Французское войско должно теперь очистить Варшаву и уйти за Одер; успешное вооружение поляков будет остановлено. Я принял ваше предложение насчет мира; но вооруженный посредник мне неудобен. Быть может, я отодвину свои войска за Рейн и улажусь с русскими: две великие державы найдут всегда средство соглашения; но вы тогда уже не рассчитывайте на меня». Но по тону это уже не была выходка, подобная прежним выходкам против послов неприятных держав: в настоящих упреках и угрозах слышалась грусть, чувство, что с ним могут теперь так поступать и угрозы его уже недействительны. Удар был нанесен; а между тем Меттерних говорил полковнику Кнезебеку, присланному к нему из Берлина: «Пока Австрия будет ограничиваться словами, пользоваться обстоятельствами; венский двор вовсе не боится сближения с Россиею — напротив, желает его, ибо без этого опасно, чтоб Россия не приняла более деятельного участия в борьбе с Францией». Опасность была и другая: что, если угроза Наполеона исполнится, Россия войдет в соглашение с Францией?
Но в Пруссии не могли ограничиваться словами; народ громко требовал свержения французского ига; Гарденберг объявляет королю, что французы хотят его захватить, и Фридрих-Вильгельм уезжает из Потсдама в Силезию, в Бреславль, чем освобождается от давления французского войска; но предлогом к отъезду все еще было объявлено, что король едет собирать войско для вспомогательного корпуса Наполеону. Первый шаг был сделан, второй — союз с Россией, войска которой приближались, — следовал необходимо. От Австрии можно было получить только отрицательное обещание: «Король может быть уверен, что с австрийской стороны против него никогда враждебных действий не будет; остальное зависит от того, будут ли другие (то есть русские) вести себя разумно». Положительные заявления получал король в письмах от императора Александра, который предлагал ему союз и восстановление Пруссии в прежнем виде. Русские войска уже занимали часть прусских владений, управление которыми император поручил Штейну, бывшему до сих пор в России. Это распоряжение содействовало еще более народному энтузиазму и стремлению к русскому союзу.
Но в каком положении находилась Пруссия, как небезопасны были ее дороги от французов, доказательством служит письмо, отправленное из Бреславля Тарденбергом к Штейну в Кенигсберг; оно было адресовано девице Каролине Гёйнзиус и содержало в себе следующее: «Любезная сестра! Спешу известить тебя, что наш добрый отец (король) намерен дяде (императору Александру) переслать по верной оказии брачный контракт (союзный договор); таким образом брак нашей любезной Амалии (Пруссия) должен скоро и наверное состояться. Не говори там нашим ничего об этом: отец хочет, чтоб все осталось в тайне, пока дядя всем не распорядится». В Клодаву, где находился тогда император Александр, отправлен был для заключения союза тот же Кнезебек, который только что перед тем был в Вене. С обеих сторон одинаково желали скорейшего заключения союзного договора; нельзя было тратить времени в рассуждениях о второстепенных предметах; особенно странно было бы входить в подробности о будущих приобретениях, делить шкуру, не убивши медведя. Но Кнезебек ехал из Вены, пропитанный тамошними внушениями, что прежде всего нельзя допускать восстановления Польши под властью русского государя, и потому при постановлении мирного договора он прежде всего начинает толковать о Польше. Император Александр говорит ему: что до мира не может быть речи о Польше; что нельзя теперь входить в подробности о вознаграждениях, которые Пруссия может получить и в Германии. Но Кнезебек стоял на своем и писал Гарденбергу венские фразы, что нельзя оставить без решения Польского вопроса, иначе французское иго заменится русским. Тогда, чтобы избавиться от Кнезебека, император Александр посылает в Бреславль к королю стат. сов. Анстета с проектом союзного договора: целью союза назначалось восстановление Пруссии. Для борьбы с Францией Россия выставляет 150, Пруссия — 80 тысяч войска. Император обязывается не полагать оружия до тех пор, пока Пруссия не будет восстановлена в объеме и силе, какие она имела до 1806 года; для этого могут служить все северогерманские области, добытые союзниками по договору или оружию, с исключением владений ганноверского дома; император гарантирует королю Восточную Пруссию с участком земли, которая в военном и политическом отношениях соединяла бы ее с Силезией. Проект был принят королем, и союз заключен (договор утвержден в Калише 16 февраля 1813 г.).
В этом договоре Пруссия успокоена насчет своего восстановления в прежнем объеме, но о прежних ее польских областях, вошедших в состав герцогства Варшавского, не говорится ни слова. В июне 1812 года Чарторыйский писал императору Александру, что, как поляк, не может более оставаться в русской службе, ибо это запрещено в акте генеральной конфедерации, торжественно провозгласившей восстановление Польши. Но Наполеон, встреченный с восторгом поляками как восстановитель Польши, отделался на этот счет одними обещаниями, и 9 октября Чарторыйский пишет, что нельзя ли будет при мире России с Францией устроить в Польше великого князя Михаила Павловича. Письмо 6 декабря уже начинается словами: «Победа, кажется, решительно увенчивает усилия В. И. В-ства. Если вы вступите победителем в Польшу, то обратитесь ли снова к старым планам относительно этой страны? Покоряя ее, сохраните ли желание покорить также и сердца ее жителей?» В следующем письме он изъявляет опасение, что континентальные державы будут делать императору внушения против восстановления Польши и люди, окружающие государя, также выскажут свои сомнения.
Чарторыйский думал, что перед страхом новой войны с Наполеоном Александр должен приобретать расположение поляков, чтобы иметь в них союзников; он знал так же хорошо, какое сопротивление выставит Австрия восстановлению Польши при условии вечного соединения с Россией под одною верховною властью, и потому снова говорит о великом князе Михаиле Павловиче, прибавляя, что поляки боятся предполагаемого наследника Александрова цесаревича Константина Павловича; в случае же согласия на избрание Михаила Чарторыйский обещал немедленно все подписать и ручался, что все будет исполнено, чего бы император ни потребовал. Александр отвечал, что успехи не переменили его чувств и намерений относительно Польши; мщение есть чувство ему неизвестное; но поляки раздражали русский народ своим поведением во время последней кампании: пусть заставят забыть это поведением противоположным; кроме того, если теперь же обнаружить намерение восстановить Польшу, то это заставит Австрию и Пруссию броситься в объятия Франции; наконец, что касается до великого князя Михаила, то это немыслимо: никакая логика в мире не может убедить Россию в том, что Литва, Подолия и Волынь могут принадлежать другому государю, а не тому, кто управляет Россией.
