Пока разочарование Перельмана касалось только международного математического истеблишмента. Институт им. Стеклова, а точнее, после разрыва с Юрием Бураго, лаборатория Ладыженской оставалась его убежищем. Перельман возобновил свою деятельность в институте: несколько раз в неделю он посещал семинары и иногда заходил проверить электронную почту.
В месяцы, предшествовавшие лекционной поездке Перельмана в Америку, он поддерживал отношения только с Ольгой Александровной Ладыженской, своим новым напальником. Она умерла в январе 2004 года в возрасте 82 лет. Теперь Григорий Перельман почти ни с кем не говорил. Вскоре после возвращения из США он подготовил последний вариант доказательства гипотезы Пуанкаре, который в июне опубликовал на сайте arXiv. После он, по-видимому, взялся за новую задачу. Перельман, как обычно, воздерживался от ее обсуждения, но, по всей вероятности, теперь он занимался чем-то, что было близко к сфере научных интересов Ольги Ладыженской.
Потом Перельман получил повышение по службе: он стал ведущим научным сотрудником лаборатории математической физики. Обычные кандидаты наук редко получают такую должность. Доброжелатели из Института им. Стеклова советовали Перельману написать докторскую. Процедура могла потребовать публикации результатов и защиты. Перельман идею, естественно, высмеял. "Он считал, что ему это не нужно", — рассказал мне директор Института им. Стеклова Сергей Кисляков. В его тоне слышалось недоумение. Позиция Кислякова, кажется, воплощала все, что Перельмана раздражало. Кисляков желал Перельману добра, но искренне считал, что правила есть правила и что они едины для всех. Это означало, что ведущий научный сотрудник должен взять себя в руки, написать и защитить диссертацию. Перельман же признавал только те правила, которые полагал разумными, а все остальные считал опасными фальшивками.
Между тем Академия наук привела свое здание в порядок, пытаясь после хаоса 1990-х вернуться к былому величию. С одной стороны, ее недвижимость реставрировалась (в здании Института им. Стеклова, например, поменяли трубы и обновили фасад). Зарплаты увеличивались: ведущий научный сотрудник в 2004 году получал уже не сущие гроши, как в начале 1990-х, а около 400 долларов в месяц. Если бы Перельман защитил докторскую, ему платили бы еще больше. С другой стороны, академия теперь требовала от ученых отчетов о работе и публикаций. Перельмана, как и следовало ожидать, приводила в бешенство одна мысль о том, что ему придется корпеть над бумагами, чтобы подтвердить свою профессиональную состоятельность. Григорий Серегин, преемник Ладыженской, взял Перельмана под свою опеку.
В конце 2004 года Григорий Перельман в качестве представителя Петербургского отделения Института им. Стеклова даже съездил в Москву на общее собрание Отделения математических наук РАН и прочитал доклад о гипотезе Пуанкаре. Когда он вернулся в Петербург, то не смог составить отчет о командировке. Разумеется, человек, который несколькими месяцами ранее сумел самостоятельно получить американскую визу, легко справился бы с командировочными документами.
На самом деле Перельман принципиально не стал делать в Москве отметку о командировке, необходимую для возмещения затрат. "Я не собираюсь грабить институт", — заявил он бухгалтеру после своего возвращения в Петербург. Та была вынуждена отправить документы Перельмана в Москву и скоро получила их с отметками. Кроме того, Перельман отказывался брать компенсацию за потраченное на поездку, пока бухгалтер не показала ему бумаги, из которых следовало, что компенсацию выплачивают из специального командировочного фонда, а не из фонда зарплаты. Перельмановы правила обращения с деньгами были так же суровы и сложны, как и правила научного цитирования. Хотя, как и в случае с цитированием, стандарты были известны одному Перельману, он распространял их на всех. И если кто-нибудь нарушал их, он становился неумолим.
Летом 2005 года он явился в институтскую бухгалтерию и заявил, что ему почему-то заплатили сумму большую, чем его месячная зарплата. К этому времени сотрудникам Института им. Стеклова перечисляли зарплату на их счета, и Перельман сделал свое открытие во время посещения банкомата. Бухгалтер — невысокая полная женщина лет пятидесяти, которая повидала много странного за почти тридцать лет работы в Институте им. Стеклова, — подтвердила, что на счет Перельмана были перечислены 8000 рублей сверх зарплаты, поэтому он и получил вдвое больше обычного.
У лаборатории, сотрудником которой был Перельман, осталось немного денег после завершения грантового проекта. Следуя обычной практике, руководитель лаборатории Серегин попросил бухгалтерию распределить эти деньги между сотрудниками. Он сделал ошибку: предыдущие начальники Перельмана знали, что он не одобряет подобную практику, как в университетские годы не одобрял "сотрудничество" на экзаменах. Но Серегин этого не знал.
Перельман уточнил у бухгалтера, сколько ему переплатили, вышел и скоро вернулся в институт с 8000 рублей, чтобы вернуть их в бухгалтерию. Бухгалтер посоветовала ему отнести деньги Серегину, чтобы тот решил, как быть. Перельман настаивал на возвращении денег институту. Это, возможно, был тот самый момент, когда, по воспоминаниям некоторых сотрудников Института им. Стеклова, по коридорам разнесся громкий крик. Бухгалтер, впрочем, отрицает, что Перельман кричал; возможно, за годы работы в Институте им. Стеклова она привыкла к неожиданным проявлениям человеческих чувств. Так или иначе, Перельман победил — заставил бухгалтера принять деньги под расписку.
Эту историю знают математики не только в Петербурге. Впервые я услышала ее в США. Но первые три-четыре раза, когда мне ее пересказывали, ее преподносили как историю ухода Перельмана из Института им. Стеклова: он отказался взять чужие деньги и ушел, хлопнув дверью. Это было красиво, но это не то, что произошло на самом деле.
Перельман уволился из института полгода спустя, в начале декабря 2005 года, не объясняя причин. Он пришел на работу и вручил секретарю заявление об уходе. Она побежала к директору. Кисляков попросил Перельмана зайти. Тот вошел в директорский кабинет, где стоит очень длинный полированный стол для переговоров, и сказал: "Я не имею ничего против людей здесь, но друзей у меня тут нет. Я разочаровался в математике и хочу попробовать что-нибудь еще. Я ухожу".
Кисляков предложил Перельману подождать до конца декабря, чтобы получить декабрьскую премию, долларов четыреста, но тот отказался. Он удалил свой почтовый ящик с институтского сервера и ушел из математики, хлопнув тяжелыми двойными дверями, ведущими на набережную Фонтанки.
"Что-то щелкнуло", — Кисляков пожал плечами. Он не знал, что именно. Может быть, Перельману не удавалось решить какую-либо трудную задачу? Но прежде столкновение с трудностями не приводило его к мысли бросить математику. К тому же Перельман был стойким и выносливым. Возможно, окончательное разочарование было связано с тем, что прошло ровно два года после публикации первого препринта. Это была та отсрочка, которую Перельман мог дать математическому истеблишменту. В конце концов, правила вручения "Премии тысячелетия" гласят, что миллион долларов должен быть вручен спустя два года после публикации результата. Точнее, наградной комитет должен быть назначен спустя два года после публикации в рецензируемом издании, но Рукшин, претендующий на представление позиции Перельмана, в разговоре со мной намеренно опустил эти детали.
В ноябре 2005 года У математического истеблишмента оставался, возможно, последний шанс восстановить свою репутацию в глазах Перельмана. Проигнорировав "лишние" правила, которые для самого Перельмана не имели никакого значения, и соблюдя разумные, Институт Клэя мог объявить его лауреатом "Премии тысячелетия". Деньги при этом не имели такого значения, как признание — причем признание исключительно его личных заслуг. Он мог стать первым лауреатом "Премии тысячелетия". Он был бы единственным лауреатом. И он получил бы премию на собственных условиях.
