– Ты придумала что-то еще? – спросила Кармен, на которую соображения судьи действительно произвели впечатление.

– Не без того, – ответила Мариана. – Лезвие от опасной бритвы мы нашли неподалеку, поэтому я убеждена, что убийца живет поблизости. Разве человек, который приехал отомстить и собирается сразу же вернуться туда, откуда он появился, станет разбрасывать по округе части разобранной опасной бритвы? Я бы выбросила их гораздо дальше от места преступления, там, где никто ничего не заподозрит, даже если найдет. Но раз части орудия убийства выброшены, хотя и не рядом, но все-таки в наших местах, значит, убийца живет здесь, и это смелый, изобретательный человек. Его первой ошибкой было то, что он разбросал их на довольно ограниченной территории – если мы найдем что-то еще, то будем знать больше. Но и находка лезвия позволяет предположить, что человек этот отсюда, что он живет здесь, по крайней мере, летом, или часть лета. Это, повторяю, его первая ошибка. Точнее, первая, которую мы обнаружили. И я надеюсь, что у него были и другие, что мы их обнаружим, и все они вместе взятые наведут нас на след убийцы.

– Звучит убедительно, – согласилась Кармен. – Но не забывай: предположение о том, что убийца живет где-то здесь, основано не столько на косвенных доказательствах этого факта, сколько на невозможности доказать, что убийца – приезжий. Ведь хотя мы и не можем доказать это последнее предположение, сбрасывать его со счетов нельзя.

– Я не сомневалась, что ты меня подбодришь, – сказала Мариана то ли в шутку, то ли всерьез.

– Да нет, твои выкладки произвели на меня впечатление, но ведь мы строим воздушные замки, – ответила Кармен.

– Мы строим воображаемые замки, а воображение – нечто более прочное, чем воздух, – возразила Мариана.

Тем дождливым утром, после того как вся компания вернулась из дома судьи Медины, Лопес Мансур отправился пешком до Сан-Педро, а там – к мосту через реку. Мост, где часами, в жару и в холод, простаивали равнодушные к любым превратностям погоды, молчаливые рыбаки, его завораживал. Мансуру казалось, что не улов интересовал этих людей – главное для них было находиться тут, а удочку и рыболовные снасти они брали с собой для отвода глаз – это был их способ оставаться незамеченными на виду у всех. Они могли разглядывать прохожих или проезжающих в машинах людей, болтать с первым встречным или – что бывало реже – читать книгу. Казалось, рыбаки не обращают на удочки никакого внимания, хотя некоторые опускали в воду две, а то и три удочки – и тут же забывали о них. Они доставали снасти, протирали, надевали наживку и забрасывали, думая при этом о чем-то своем, – так человек, застывший у парапета моста или прислонившийся к стене дома, через какое-то время машинально меняет позу, чтобы ноги не затекли. Рыбаки могли целую вечность стоять, уставившись в пространство, и Лопес Мансур спрашивал себя, видят они что-нибудь в это время, а главное, участвует ли в этом их душа?

Когда Лопес Мансур дошел до моста, закапал мелкий моросящий дождик, но он чувствовал себя вполне уютно в непромокаемом плаще и в шляпе, которую попросил у Муньос Сантосов. На ногах у него были длинные, до колен, резиновые сапоги – он защитил от дождя буквально каждый миллиметр своей кожи, – и только в лицо порывистый ветер бросал дождевые капли, но это даже доставляло удовольствие. «Что еще можно делать в такой день – только выйти ему навстречу», – подумал Мансур. Дождливые дни несли с собой покой, а если закрадывалось легкое недовольство погодой, то он представлял сорокаградусную жару и плавящийся на солнце мадридский асфальт, радуясь, что находится на севере страны, и счастье заполняло его – так морскую воду приливом захлестывает в текущую под мостом реку. Такое настроение он обычно называл «тихими радостями бытия», которыми во всей полноте можно наслаждаться только на досуге.

Дойдя до моста, Мансур встал на одном из нависших над водой выступов-балкончиков. По счастью, дорога, проходившая через мост, была дренирована на совесть, поэтому Мансур мог позволить себе роскошь не беспокоиться, что его обдаст грязными брызгами. Неожиданно ему вспомнилась фраза Жоана Броссы:[6] «Коль хочешь счастья, смертный, шагай и забудь». Он вспомнил ее с удовольствием, отдыхая после долгой прогулки под дождем. Прогулка под дождем – как забвение: вода, падающая с небес, как будто смывает воспоминания, которые вытаскиваешь на свет божий, шагая под дождем, и вместе с водой они падают в лужи, а те вздрагивают и идут трещинами у тебя за спиной.

Невольно Мансур вспомнил убийство судьи Медины. В молодости, когда он еще не мечтал стать поэтом – он им так и не стал, – Мансур любил читать детективы и не мог не признать, что теперь, когда он больше узнал о событии, приковавшем внимание всей округи, возбуждение охватило и его. Преступление было ярким, достойным настоящего убийцы и настоящего сыщика. Мансур, в его возрасте, уже не ощущал в себе готовности превратиться в детектива, но и он различал призывный зов трубы. А вот старожилы, отдыхающие в Сан-Педро из года в год, оправившись от первоначального оцепенения, включились в это с воодушевлением подростков. Никто из них даже не подумал, что преступник может совершить новое убийство. Исключение составлял Фернандо Аррьяса, и его точку зрения Мансур знал. Фернандо был тут единственным, кто понимал, что такое преступление; понимал, что смерть от руки другого – не пустяковое происшествие, и что последствия этого преступления скажутся потом: они затрагивали – или затронут – всех отдыхающих, их взаимоотношения и даже нравственность. Некоторые события – и Мансуру казалось, что Аррьяса это понимает, – в корне меняют все, и назад уже не вернуться, хотя перемены эти неуловимы.

Мансуру нравился Фернандо Аррьяса. Это был один из тех врачей, которые следуют завету Гиппократа – в первую очередь убедиться, что пациент выглядит как обычно. Когда-то давно, когда Мансур изучал филологию, ему попался том трудов Гиппократа, и мысль эта поразила его. Аррьяса был из тех врачей, у которых профессиональные знания сочетаются с пониманием человеческой натуры, – он не был просто специалистом. Мансур вспомнил семейного – или, как еще говорят, домашнего врача, – которого в детстве вызывали к нему и который лечил все болезни: доктор Виейтес – он появлялся со своим неизменным саквояжем, всегда такой добродушный. Мансур до сих пор тосковал по уверенности, которую излучал этот человек, являвшийся в любое время дня, а иногда и ночью: если родителям казалось, что дело серьезное, они будили его без всякого стеснения. Фернандо Аррьяса был именно таким врачом, скроенным по старинке, и не умел отделять болезнь от личности больного, поэтому он и понимал, как далеко может зайти дело.

Дождь хлестнул Мансура по лицу, прервав спокойное течение его мыслей. Он огляделся: справа, через два балкончика, какой-то рыбак бился, силясь вытащить удочку: судя по тому, что она наклонилась и не поддавалась, удочка застряла между камнями в основании опоры моста. Мансур посмотрел на небо – полдень, и решил пойти выпить пива в награду за свое хорошее настроение.

Карлос рывком распахнул дверь Хижины, – настроение было хуже некуда. В доме царил такой же беспорядок, как и час назад, когда они с Кармен уходили, но сейчас это нагоняло на него тоску… спальня… гостиная… кухня – на всем лежал отпечаток заброшенности, налет усталости. И потом, этот затхлый воздух… Порывистым движением Карлос настежь открыл все окна, одно задругам – проветрить и дать выход своему настроению. Всего насколько часов назад дом полнился смехом, потом, желанием; и то, что осталось от этого, казалось призрачным, грязным и мертвым – скомканная постель, остатки завтрака в кухне, диванные подушки на полу, полные окурков пепельницы. Оборотная сторона любовного наслаждения вызывала у Карлоса отвращение, и в своей холостяцкой жизни он частенько сталкивался с ней.