В Нормандии немцам катастрофически не хватало подкреплений — следствие продуманных, хотя и не всегда согласованных действий союзников по дезориентации противника. «7-я армия ввела в бои практически все крупные соединения, дислоцированные на Котантене, — отмечается в одном историческом исследовании. — На переброску частей из Бретани и других мест требовалось время»^[1150]. Однако времени на отражение наступления почти не оставалось. Если немцам не удастся сразу же сбросить союзные войска обратно в Ла-Манш, то к ним придут пополнения с причалов искусственного порта «Малберри» у Арроманша (второй порт возле «Омахи» был поврежден сильным штормом 19 июня и почти не действовал). Так и случилось: к 1 июля войска союзников превысили один миллион человек, они получили 150 000 единиц подвижной техники и 500 000 тонн военного имущества и материально-технических средств^[1151].

Немцы действительно попытались предпринять контрнаступление, но оно было успешно подавлено авиацией союзников. Атакующие танки особенно уязвимы для ударов с воздуха. Бомбардировочная кампания против заводов люфтваффе и беспощадная война с немецкими истребителями полностью оправдали себя. Немцы собирались строить подземные авиационные заводы, но, видимо, не посчитали нужным вложить в это дело необходимые средства.

Вести о дне «Д» принесли оккупированной Европе надежды на освобождение. «Вторжение началось! — записала в дневнике еврейская девочка Анна Франк, прятавшаяся от фашистов в тайнике дома в Амстердаме (ей еще не исполнилось пятнадцати лет). — Какое душевное потрясение для всех в Secret Annexe^[1152]! Придет ли долгожданное освобождение, о котором так много говорят и которое кажется волшебной сказкой? Увидим ли мы победу уже в этом году, 1944-м? Мы еще не знаем этого, но в нас зародилась надежда, она придает нам мужество и делает нас сильными». Анна Франк не дожила до победы. Ее семью выдали гестапо в августе 1944 года, и она погибла в концлагере Берген-Бельзен в начале марта 1945 года.

3

Прорвавшись на равнины, союзные войска оказались среди bocages — высоких, широких и густых зарослей — живых изгородей, создававших для немцев отличные условия для обороны (некоторые из них были посажены еще викингами). Попытки Монтгомери взять Карантан 13 июня и Кан 18 июня не увенчались успехом. Шербур пал 27 июня: после пятидневных сражений им завладел американский корпус генерал-майора Дж. Лотона Коллинза, но немцы разрушили порт и союзники не могли им воспользоваться до 7 августа. Кан, который Монтгомери считал «ключевым» для исхода вторжения, держался до 13 июля, а когда британцы его все-таки захватили, от города остались одни руины. (Это не помешало лондонской «Ивнинг ньюс» объявить, что Кан пал в день «Д»+1.) Бэзил Лиддел Гарт заметил иронически: операция «Оверлорд» осуществлялась «по плану», но не укладывалась «в график»^[1153].

Генерал Понтер Блюментрит, начальник штаба у Рундштедта, писал в 1965 году: немецкий солдат «гибнет из-за глупой политики и дилетантского руководства Гитлера». По его мнению, немцы сдали Нормандию вследствие того, что Гитлер «приказал всеми силами удерживать побережье», а это «сделать нереально на пространстве в две тысячи километров» в условиях «безусловного господства союзников в воздухе», их «материально-технического превосходства» и «ослабленного за пять лет военно-экономического потенциала Германии». Блюментрит считал Рундштедта «рыцарем», «джентльменом» и «сеньором», обладавшим гораздо более широкими взглядами на проблемы, нежели Гитлер и Роммель. Рундштедт хотел отказаться от всей Франции южнее Луары и вести маневренные танковые сражения за Париж. Гитлер и Роммель настояли на том, чтобы «сосредоточиться на обороне берега и бросить туда все танковые корпуса»^[1154].

Но нацисты сдали Нормандию не только по этой причине. Крушить автомобильные и рельсовые пути, мосты и коммуникации союзникам активно помогали французские партизаны — маки, парализуя передвижение немецких танков. Немцы свирепо мстили за диверсионные акты. Особенно в этом преуспела 2-я танковая дивизия СС «Дас рейх», раздосадованная потерями и срывами сроков передислокации из Монтобана на юге Франции в Нормандию. Она начала переброску танковых частей 8 июня, и на то, чтобы преодолеть 450 миль, ей потребовалось три недели (в обычных условиях она прошла бы это расстояние за несколько дней). Мстя за убийство сорока немецких солдат, «Дас рейх» устроила бойню в городке Тюль в Коррезе. «Это было 9 июня 1944 года, — вспоминала жительница города. — Когда я пришла из магазина домой, то ужаснулась, увидев мужа и сына повешенными на балконе. Эсэсовцы в тот день убили сто человек, Они заставляли женщин и детей смотреть на то, как они вздергивают свои жертвы на балконы и фонарные столбы возле домов»^[1155].

Еще более страшная расправа произошла на следующее утро в деревне Орадур-сюр-Глан, где подразделение майора Адольфа Дикмана убило 642 человека, в том числе 190 школьников. Мужчин немцы расстреливали, женщин и детей заживо сожгли в церкви, а деревню спалили. Сообщалось, будто немцы сожгли в печи младенца, и Макс Гастингс не склонен полностью отвергать эту «дьявольскую выдумку». Деревня существует и сегодня, напоминая о том, каким изувером может быть человек по отношению к другому человеку. Гастингс тем не менее отметил: «Нельзя забывать о том, что Орадур — случай жуткий, но исключительный в войне на Западе, тогда как на Востоке такие расправы проводились повседневно, повсеместно и в национальном масштабе, начиная с 1941 года». Один из офицеров Дикмана — Ostkampfer (ветеран Восточного фронта), — делясь своими размышлениями по поводу Орадура с офицером из эсэсовской дивизии «Мертвая голова», сказал: «Для нас, герр Мюллер, это было как плюнуть и растереть»^[1156].

4

«По натуре я человек не жестокий, — говорил Гитлер гостям за обедом 20 августа 1942 года. — Я поступаю так, как велит мне рассудок. Я рисковал жизнью тысячу раз, и тем, что еще жив, я обязан своей счастливой звезде»^[1157]. Ангел-хранитель, оберегавший Гитлера, похоже, особенно поусердствовал во второй половине дня в четверг, 20 июля 1944 года. Гитлер любил вспоминать: «Тем, что я уцелел во время двух действительно опасных попыток убить меня, я обязан не полиции, а счастливой случайности». Один раз, 9 ноября 1939 года, он ушел из пивного бара в Мюнхене за десять минут до взрыва самодельной бомбы; в другой раз швейцарец выслеживал его три месяца в Бергхофе^[1158]. Конечно, Гитлер соблюдал все предосторожности. «Насколько это было возможно, — говорил он, — я уезжал неожиданно и не предупреждал полицию». И офицеру по безопасности, штандартенфюреру СС Гансу Раттенхуберу, и личному шоферу Эриху Кемпке было строжайше наказано никому, невзирая на ранги, не сообщать о том, «куда и когда я уезжаю, когда, куда и откуда возвращаюсь». Тем не менее Гитлер мог чувствовать себя в безопасности только в своей ставке, в сосновых борах Восточной Пруссии (теперь эти места польские), называвшейся Wolfschanze («Волчье логово») по его давней нацисткой партийной кличке Волк.

«Здесь, в «Вольфшанце», — признавался Гитлер собеседникам вечером 26 ноября 1942 года, — я чувствую себя узником этих бункеров, и моя душа заперта»^[1159]. Потому, может быть, и сегодня, когда посещаешь эти развалины, в них иногда вдруг раздается зловещее эхо. Йодлю «Вольфшанце» казался чем-то вроде «монастыря и концлагеря». Ставку обслуживали две тысячи человек, и здесь Гитлер провел восемьсот из 2067 дней своей войны. Бетонные стены Führer-bunker, личного бункера фюрера, где Гитлер ходил взад-вперед и «вынашивал идеи», были толщиной шесть футов, и он был оборудован вентиляцией, электрическим обогревом, горячим и холодным водоснабжением, кондиционированием воздуха. В «Волчьем логове» имелись два аэродрома, электростанция, железнодорожная станция, гаражи, узел связи, сауны, кинозалы, кафе-кондитерские.