— Хорошо бы…

— Черные дни скоро минут.

— Хорошо бы…

Может, он прав? Ведь он видит столько судеб. Наверно, и такое с кем-нибудь прежде случалось.

Ее собеседник встал:

— Вам легче?

— Чуть-чуть, — честно ответила она. Бремя действительно стало чуть полегче, словно она переложила часть на плечи священника.

— Вы сможете теперь пойти домой?

— Наверно, смогу. Попробую. Спасибо вам, — прошептала она.

Он поднял руку к ее губам. И полы черной сутаны заколыхались, обметая проход.

Роды были тяжелые. Мори забрала соседка; Руфь пришла помочь врачу.

— Странно, что на этот раз так долго, — заметила она. — Обычно вторые роды быстрее и легче первых.

Джозеф внимательно разглядывал крошечное существо, лежавшее на кровати возле Анны.

— Бедная девочка. Измучилась не меньше матери.

Анна испуганно приподнялась:

— Что такое? Что с ней?

— Успокойся, все хорошо. Доктор Арндт сказал: прекрасная девочка. Я только добавлю: худышка и оттого на вид слабенькая!

Да, она некрасива. Вот Мори сразу родился красивым. А у девочки реденькие черные волосенки и обезьянье личико. И глядит встревоженно. Господи, что за ерунда, о чем я?

— И как это вы имени до сих пор не придумали! — возмущенно сказала Руфь.

— Я решил, пускай Анна сама выбирает, — отозвался Джозеф. — Мори назвали в честь моего отца, теперь, значит, ее очередь.

— Мою маму звали Аделя, — сказала Анна.

— Ты ведь не назовешь ее Аделей, слишком старомодно. Значит, надо, чтоб имя просто начиналось на «а», — заключила Руфь.

До чего же я устала… Какая, в конце концов, разница, как назвать ребенка…

— Айлин, — предложила Руфь. — Ах, нет, лучше — Айрис. Великолепное имя. Недавно в газете печатали роман с продолжением — об английской графине, леди Айрис Ашбертон.

— Айрис, — проговорила Анна. — А теперь переложите ее в колыбель, я, пожалуй, посплю.

Вскоре после Нового года она шла с коляской из бакалейной лавки. Рядом, держась за ее руку, вприпрыжку бежал Мори. Вдруг навстречу — священник в черной сутане. Поравнявшись с ними, он остановился.

— Мальчик или девочка? — спросил он.

Анну бросило в жар. Вспомнил! В церкви было темно, но он ее вспомнил.

— Девочка. Айрис.

— Что ж. Храни тебя Господь, Айрис, — сказал он и быстро пошел дальше.

Храни нас всех Господь. Девочка в коляске беспокойно зашевелила губами — проголодалась.

— Хочу есть, — сказал Мори.

— Мы почти дома. Сейчас накормлю.

И накормлю, и оберегу вас обоих, не жалея сил. Откуда же берутся они, эти силы? Будто вода в пересохшей было реке. Тело налилось вдруг новой энергией: можно, можно теперь одолеть крутизну. Что же еще? Ах да, не скрипеть зубами. Не буду. Мне уже лучше. Храни нас всех Господь.

Город разрастался, расползался вширь. Его длинные ноги доставали до Бруклина и Квинса, перекидывались мостами в Бронкс и тянулись дальше — до самого Вестчестера. А длинные свои руки город устремил к небу: ренессансные особняки миллионеров на Пятой авеню рушились под ударами чугунной бабы, уступая место небоскребам. В тех, что уцелели, поселялись музеи или разнообразные благотворительные организации.

Воздух полнился звенящим перестуком молотков: сталь о сталь. Над улицами плыли башенные краны, точно длинношеие динозавры с маленькими головками. Неумолчно долбили стальные деревья неутомимые дятлы-молотки: десять тысяч заклепок за день расплющивали с одного удара их стальные носы. По огромным скелетам будущих зданий ползали букашки-рабочие — сорок этажей, шестьдесят, восемьдесят. Все выше, выше. Все росло как на дрожжах: небоскребы, курсы акций, капиталы предпринимателей.

То были годы президента Хардинга и его политики «нормализации», хотя нормальными их никак не назовешь, наоборот, их уникальность очевидна: прежде страна такого взлета не знала, повторился же он лишь четверть века спустя, после следующей великой войны.

Люди, чей доход в 1918 году исчислялся парой сотен долларов, через несколько лет считали его в десятках, а то и сотнях тысяч. Требовались лишь осмотрительность, трудолюбие и — удача. Строительный бизнес процветал. Дома продавались прежде, чем возводились под крышу. Земля дорожала — вдвое, втрое и снова вдвое. У кого хватало ума и чутья — вырывались вперед. Отчего бы, к примеру, не застроить пустоши Лонг-Айленда аккуратными домиками на две семьи или шестиэтажными многоквартирными домами? Надежный, крепкий доход! А продашь — чистая прибыль!

Не так уж это, конечно, и легко. Легко бывает только на словах. Когда начинаешь с нуля, приходится работать по восемнадцать часов в сутки, по крохам завоевывая успех. По восемнадцать часов в сутки — годами! Чтобы этот успех не упустить. Один раз упустишь — пиши пропало, другого шанса тебе никто не даст.

Маляр и слесарь-водопроводчик начали с небольшого, заложенного-перезаложенного доходного дома на Вашингтон-Хайтс. Они отдались ему целиком, положили на него все силы и все деньги, до последнего цента, отложив немного на скупой прокорм семей. Купили новые плиты, ванны и раковины; отциклевали полы; отремонтировали все — от чердака до подвала. Выкрасили все стены в квартирах и коридорах. Отдраили медные ручки на дверях и окнах, законопатили и замазали щели. Даже купили два вечнозеленых деревца в кадках и поставили у входа.

Ни один дом в квартале — да что там, на много кварталов вокруг! — не мог сравниться с их домом.

Жильцы не верили своим глазам: жить в такой чистоте им еще не доводилось. На дверях повесили табличку: «Все сдано».

А потом они подняли квартирную плату. Однажды утром позвонил брокер. Его клиент скупает доходные дома — в хорошем состоянии, не нуждающиеся в ремонте. И они продали дом — и года не прошло после покупки. Прибыль составила двадцать процентов.

В банке, где лежала закладная, они прямиком отправились в отдел недвижимости. «Ну, видите, на что мы способны? Есть у вас в закладе другой дом? Давайте! Мы и из него конфетку сделаем».

К концу 1920 года они владели двумя домами на Вашингтон-Хайтс. Ни тот, ни другой не купил себе за это время и пары ботинок, не сходил в гости или в синематограф. Каждый полученный цент тут же вкладывался в дело. Они купили в Бруклине три пригодных для застройки пустыря. И тут привалила удача: синдикат, владевший землей по соседству, захотел выкупить их участки для строительства огромного отеля. Они назвали свою цену, и синдикат — хочешь не хочешь — выложил денежки.

Они познакомились с электромонтером и семьей каменщиков, отцом и сыновьями. А что, если объединить усилия и заняться строительством? У каменщика был знакомый адвокат, а у клиентов адвоката — свободные, готовые к вложению деньги. Купили участки и построили для начала домики на две семьи: разумней начинать с малого. Вставать приходилось затемно, в четыре утра: до Бруклина путь неблизкий.

Дома были проданы еще прежде, чем достроены. И сразу новый проект: сосед, зубной врач, предложил землю на Лонг-Айленде. Он сам с удовольствием войдет в долю. Участок баснословно дешевый! Ну не баснословно, ну не дешевый, но цена вполне умеренная. У них уже появилась уверенность в своих силах, и они выстроили целую улицу: семьдесят пять домиков на две семьи да еще магазины.

Осмотрительность, настойчивость и упорный, до седьмого пота, труд. По камешку, по кирпичику. Покупай, строй, продавай, вкладывай снова, наращивай. Сперва медленно, очень-очень медленно. Потом все быстрее, смелее. Покупай верхний этаж над салоном, в районе самых престижных модисток и шляпниц. Гараж на Второй авеню. Крупные синдикаты, крупные закладные. Прочные доходы, прочная репутация. Так это было.

Ну и, конечно, счастливые времена.

Счастливые для юристов и брокеров, для оптовиков, торговавших тканью, мехом и драгоценностями. Иммигранты и дети иммигрантов перебирались из клоповников в северные районы, в скромные, но респектабельные кварталы Бронкса или на Вашингтон-Хайтс. Большинство удовольствовались средним достатком и положением в обществе. Некоторые, посметливей и поудачливей, продолжали наращивать капитал. Когда вдоль Вест-Энд-авеню выросли величественные дома-крепости, с лифтами и швейцарами в ливреях, эти семьи переехали сюда из Бронкса и с Вашингтон-Хайтс. Переехали: с новехонькими персидскими коврами и столовым серебром — верными спутниками новоиспеченных богачей. Переехали — решительные, хваткие, честолюбивые.