Дед Игнат вдохнул полной грудью и мягко улыбнулся, наслаждаясь воздухом.
— Вот так бывает, — немного помедлив продолжил он. — Гнобили Русь с издавна, над русским мужиком глумились, русский дух французским, да немецким отродьем вышибали. Попы нас дурью мучали, в богов верить неволили. А мы им всем в ответ — выкуси-накося, хрен вам во всю морду. Вот так… Была у нас далече отседова одна церквушка, так когда после революции разгребали ее, так знаешь сколько хлама золотого вынесли? На трех подводах увозили.
— Опять, дед, о политике начал разглагольствовать? — раздался откуда-то со стороны голос Алены.
Девушка подошла к беседке и зайдя под навес, уселась рядом с Максом.
— Молодые вы еще, не понимаете ничего. А земля русская она древняя очень, много тайн хранит. И раскрывает их далеко не всем. Русский дух крепко хранит свой покой. Вот есть у нас предание о камне одном волшебном.
— Ну, и что это за камень? — с усмешкой в голосе спросила Алена.
Дед задумчиво почесал подбородок и продолжил:
— В соседнем селе это было, давно уже. Надумал один игумен там церквушку заложить, чтобы значит с честного народа даром кормиться. Да и стал камни под опору таскать со всей округи. И вот, значит, видит он — лежат два камня рядом, никем не оприходованные, что на Руси само по себе уже чудо. Ну он их на повозку себе и погрузил один, а по зиме это было. Тащит он, значит, с версту уже протащил, а лошади вдруг хвать, и не идут! Что такое, думает божий слуга, никак сам черт вмешался. А у него лошади-то крепкие, откормленные. Ну, он камень и бросил.
Дед замолчал, собираясь с мыслями.
— Стали мужики совет собирать, что с камнем делать, — после небольшой паузы сказал он. — Не хочет камень божьей воле подчиняться, значит его надо на старое место отвезти. Снарядили клячу кое-какую, и что бы ты думаешь? Понесла его, как будто это пушинка какая. Так в чем вопрос-то. Камень этот надгробный был, о вечном покое стольника нашего, благородного дворянина свидетельствовал. Вот так-то. Не хочет русский дух беспокойства, ни в жизни, ни в смерти, и не дай бог кому-то этот покой нарушить. Да, впрочем… э-эх… — дед, тяжело вставая, махнул рукой и ушел.
Макс с Аленой остались одни. В траве все реже и реже раздавался нестройный стрекот кузнечиков, где-то в ветвях деревьев раздавались голоса птиц, готовящихся с ночевке, а воздух был наполнен сладким ароматом созревших яблок. На землю спускались сумерки и, ежась от вечернего озноба, Алена прижалась к Максу, пододвинувшись к нему поближе. Он нежно обнял девушку, крепче прижимая к себе ее хрупкое тело…
На землю приходила ночь…
День десятый: Обгоняя ветер
— Вставай! Вставай уже, соня! — разбудил Макса нетерпеливый голос Алены.
Тот нехотя открыл глаза. Утреннее солнце золотило полузанавешенные окна, отбрасывая на стене яркие полоски света. Алена стояла рядом и довольно больно толкала его в бок.
— Рано еще, — пробормотал Макс, отворачиваясь к стенке и плотно кутаясь в одеяло.
— Какой еще рано? — недовольно произнесла девушка, стаскивая с него одеяло. — У нас билеты на сегодняшний спектакль Высоцкого, забыл уже? Если мы хоть на секунду опоздаем, я тебе все нервы по единой ниточке вытащу.
Макс нехотя поднялся и широко зевнул, пытаясь отогнать сон. Увидев бескомпромиссную позу Алены, стоявшей рядом с упершимися в бедра кулаками, он понял что спорить сейчас бесполезно.
Одевшись, Макс вышел на кухню, где баба Настя заводила утреннюю стряпню. Следом за ним выбежала Алена.
— Ну все, мы уехали в Москву, пока бабуль, — быстро сказала она бабушке, целуя ту в щеку.
— Как? Как уехали? — забеспокоилась баба Настя. — Ты давай не балуй. Сама не евши и жениха своего кормить не хочешь, не пойдет так.
— Нет, все, нет времени, у нас автобус через двадцать минут, — неуступчиво возразила Алена, бережно доставая из массивной пятилитровой банки огромный букет белоснежных гвоздик.
— Нет, нет, не пущу! — заверещала бабушка, загораживая путь к двери. — Хоть молока парного на дорожку выпейте.
Баба Настя, видя что слова на девушку никак не подействовали, обратилась к Максу:
— Давай, выпей, сынок, — сказала она, наливая полный бокал молока из глиняной крынки.
Макс залпом выпил теплое парное молоко и вышел вслед за уже торопившей его Аленой. Они попрощавшись с гостеприимной бабушкой и вышли из дома.
— Видишь, какие у меня цветы? — гордо спросила Алена, когда они вышли на дорогу, ведущую к автобусной остановке. — У соседки взяла из цветника, специально для Высоцкого, такие какие он любит. Хочешь понюхать?
Макс сунул нос в самый центр букета, вдохнув нежный аромат цветов и театрально закашлялся, сделав вид что поперхнулся запахом.
— Ничего ты не понимаешь в настоящей красоте, — немного обидевшись на его выходку произнесла Алена. — В вашем будущем и нет, наверное, ничего подобного. И театра нормального у вас, наверное, нет.
— Ну, в общем, да, — согласился с ней Макс, — нормального театра у нас уже нет.
— Тогда держи, приобщайся к красоте, — сказала девушка передавая ему букет, — а чуть позже к искусству тебя приучать будет. Только смотри не сломай ничего, — грозно произнесла она последнюю фразу.
Перейдя через речку они, наконец, дошли до автобусной остановки. Здесь, громко обсуждая свои житейские проблемы, уже собралось с десяток пассажиров, ожидающих транспорт. Макс с Аленой сели рядом на небольшой скамейке, заботливо спрятав букет под тенью шиферной крыши остановки.
Две стоявшие рядом женщины, лузгающие семечки, ковыряя их прямо из созревших золотистых кругов подсолнуха, с завистью уставились на букет в руках Макса.
Невдалеке, желтея выцветшей на солнце краской, поднимая клубы пыли появился старенький «ПАЗ». С пронзительным скрипом истершихся тормозных колодок, автобус остановился у остановки.
Войдя в приветливо открывшиеся двери и расплатившись с кондуктором, Макс с Аленой уселись на свободные места в полупустом автобусе. Убедившись что все пассажиры уселись, водитель закрыл двери и наши герои покатили обратно в Москву.
По звучавшему радио передавали какую-то концертную программу. Макс узнал игравшую песню — это была песня необычайно популярного в это время белорусского ансамбля «Песняры». Ставший уже легендой музыки, сейчас он выводит знакомые аккорды песни «За полчаса до весны».
«Пазик» мягко трясся, изредка содрогаясь на неровностях дороги, двигатель еле слышно урчал и Макс уже начал дремать, успокоенный переливами негромкой музыки. Как вдруг, из-за внезапной и резкой остановки автобуса, он едва не полетел вперед головой, ухватившись за спинку сиденья в последний момент.
— Что ж ты делаешь-то, стерва? — тут же раздалась громкая ругань водителя, обращающегося к кому-то на дороге.
Дверь со скрипом открылась и в салон вошла женщина, держа за руку девочку лет десяти.
— Чего ж ты под колеса-то лезешь? Да еще и с ребенком! — обратился к женщине водитель, закрывая дверь и трогая автобус с места.
Она, виновато улыбаясь, передала деньги кондуктору и они вместе с девочкой уселись на ближайшее к ним свободное место.
Девочка тут же прилипла к окну, смотря на проплывающие за ним пейзажи.
— Смотри, смотри, коровы! — громким голосом воскликнула она, показывая пальцем на пасущееся на лугу разноперстное стадо. — А у бабушки такая же есть! А там нет бабушкиной коровы?
Мать о чем-то ответила ей и, указав на темневший неподалеку лес, сказала:
— А вот там, в лесу, водятся не только коровы, там есть белки, лисы и разные птички. Ты любишь птичек?
— Да! — быстро затараторила ей в ответ девочка. — Когда я была в лагере, нам рассказывали про разных животных.
Следом последовал длинный рассказ о том, как им жилось в пионерском лагере, что они там делали и какие у них были воспитатели. Высокий, режущий слух девичий голос громко раздавался на весь автобус.
Изредка мать дополняла и переспрашивала свою дочь, перебивая ее рассказ. И тогда, пытаясь в чем-то убедить, голос девочки становился еще более пронзительным и резким, захлебывающимся от потока слов, которые вероятно плотной очередью скопились в ее горле. Казалось, что если бы это было возможно, она бы с удовольствием говорила в три голоса, выбросив все скопившееся у нее слова разом.
