– Ну тогда ладно, – сказала женщина.

– Меня небось никогда с такой легкостью не прощаешь!

– Да тебе, поди, не очень-то это и надо, – сказала женщина.

– Я постараюсь больше так не говорить, – сказал Билли.

За столом с ними сидела семилетняя девочка, смотрела на всех широко распахнутыми глазами. Сидят едят. Вдруг она говорит:

– А что тут плохого?

– Что плохого где?

– В том, что он говорит «мэм».

Элтон озадаченно поднял брови:

– Ничего плохого в этом нет, моя хорошая. Твоя мама просто из этих, ну… современных женщин.

– Каких современных женщин?

– Ты ешь давай, – сказала ее мать. – Если бы мы во всем слушали папу, так и жили бы, не зная колеса.

Потом сидели на веранде в старых плетеных креслах, Элтон поставил себе под ноги на пол три высоких стакана, свинтил с бутылки крышечку, налил понемногу в каждый, навинтил крышку обратно и, поставив бутылку на пол, передал гостям стаканы и откинулся в кресле-качалке.

– Salud[4], – сказал он.

Потом выключил на веранде электричество, и они остались сидеть в прямоугольнике мягкого света, падающего из окна. Он поднял стакан к свету и поглядел сквозь него, будто химик.

– А вот не угадаете, кто теперь снова вернулся к виски «Беллс», – сказал он.

– Только не называй по имени.

– Ну вот, догадался.

– Да кто же, как не она?

Откинувшись, Элтон покачивался в кресле. У самых ступенек крыльца во дворе стояли собаки, смотрели на него.

– И что? – спросил Трой. – Муж-то ее в конце концов не выгнал?

– Не знаю. Предполагалось, что она будет приходить в гости. Но в гостях она так засиживалась…

– Н-да.

– Если в этом можно найти какое-то утешение.

– Да при чем тут утешение!

Элтон кивнул.

– Ты прав, – сказал он. – Чего нет, того нет.

Билли отхлебнул виски и посмотрел на силуэты гор. Повсюду падали звезды.

– Рейчел носом к носу столкнулась с ней в Алпайне, что в округе Брюстер, – сказал Элтон. – Так эта милашка тогда только улыбнулась, вся расплылась, будто масло во рту.

Трой сидел, склонясь вперед и опираясь локтями в колени, стакан держал перед собой в обеих руках. Элтон продолжал покачиваться в кресле:

– А помнишь, как мы ездили на христианские слеты ковбоев в Форт-Дэвис{10}, клеить девчонок? Вот там он с ней и познакомился. На одном из этих слетов. Вот и думай, каковы они – пути Господни. Он предложил ей пойти погулять вместе, а она говорит, нет, не будет она гулять с пьяницей. Тогда он честно глянул ей в глаза и сказал, что не пьет. Причем она от выхлопа чуть было на спину не повалилась. Думаю, главным для нее шоком было встретить вруна еще большего, чем она сама. А он ведь истинную правду говорил. Но она-то его мигом раскусила. Говорит, точно знаю, мол, что ты пьешь. А он и глазом не моргнул. Сказал, что раньше – было дело, пил, да завязал. Она спрашивает когда? А он отвечает: вот прямо сейчас. Ну, она с ним и пошла. И насколько я знаю, он никогда больше не пил. Ну, до тех пор, пока она его не бросила, конечно. И уж тогда ему пришлось вовсю наверстывать. Не надо только мне втирать о вреде алкоголя. Алкоголь – это ерунда. Но с того дня он сильно изменился.

– А она до сих пор миленькая?

– Не знаю. Я ее давно не видел. Но была – вот, Рейчел подтвердит – о-го-го. Тут, может, где-то побывал и дьявол; дьявол властен облечься в милый образ{11}. Невинные такие голубенькие глазки. Вскружить мужику голову умела лучше любой ведьмачки. И где только они этому научаются? Ч-черт, а ведь ей тогда не было и семнадцати!

– У них это от рождения, – объяснил Трой. – Этому им не надо и учиться.

– Ну, тебе лучше знать.

– А вот чему они, похоже, никогда не научаются, так это не водить за нос бедных обормотов ради дурацкой своей забавы.

Билли отхлебнул еще виски.

– Дай-ка мне твой стакан, – сказал Элтон.

Поставил его на пол у своих ног, плеснул туда виски, закупорил бутылку, поднял стакан и передал его.

– Спасибо, – сказал Билли.

– Ты на войне был? – спросил Элтон.

– Нет. У меня белый билет.

Элтон кивнул.

– Три раза я пытался записаться добровольцем, но меня не взяли.

– Верю. Я тоже хотел попасть на фронт, но так и просидел всю войну в Кэмп-Пендлтоне{12}. Вот Джонни, того кидало по всему Тихому океану. Бывало, из всей роты один в живых оставался. И ни царапины. Ему за это тоже, наверное, было совестно.

Трой передал Элтону свой стакан, Элтон поставил его на пол, плеснул туда и передал обратно. Потом налил себе. Снова откинулся в кресле.

– На что это ты все смотришь? – спросил он пса.

Пес отвернулся.

– Но вот за что я действительно себя корю – сейчас скажу, и все, конец, сменим тему, – так это за то, что мы в то утро дико рассорились и мне так и не представилось случая помириться. Я ему тогда в лицо сказал, что он идиот (а он и в самом деле идиот был) и что ничего хуже, чем позволить парню на ней жениться, сделать было невозможно. И это действительно так. Я к тому времени уже все знал о ней. У нас тогда аж до драки дошло. Я этого раньше не рассказывал. Кошмар. И больше я его живым не видел. Не надо было мне вообще в это соваться. Но с людьми в таком состоянии, в каком был он, разговаривать невозможно. Нечего даже и пытаться.

Трой поднял взгляд.

– Ты мне рассказывал, – проговорил он.

– А, да. Наверное. Теперь он мне больше не снится. А раньше – всю дорогу. Будто мы все говорим, спорим.

– Ты же обещал съехать с темы.

– Хорошо, хорошо. Хотя другой-то темы для меня как будто бы и нету. Вот ведь как.

Он тяжело поднялся с кресла с бутылкой и стаканом в руке:

– Давайте-ка сходим в конюшню. Покажу вам жеребенка, которым разродилась кобыла Джонса. И откуда только что взялось! Вы, главное, стаканы с собой возьмите. Бутылку я захватил.

Все утро они ехали верхом по широкой можжевеловой пустоши в сторону хребтов с каменными осыпями. Собиралась гроза, тучи шли широким фронтом, стояли уже над горами Сьерра-Вьехас на западе и над всей широкой равниной, протянувшейся с севера на юг от гор Гваделупес, вдоль хребтика Кеста-дель-Бурро и дальше, до городка Пресидио и границы. В полдень в самых верховьях перебрались через реку и остановились, сели на желтую опавшую листву и, глядя, как листья плавают и кружатся в заводи, стали есть то, что Рейчел им припасла с собой.

– Эвона, глянь-кося! – изумился Трой.

– А что это?

– Скатерть!

– Йо-о!

Он налил кофе из термоса в чашки. Бутерброды с индюшатиной, которые они ели, были завернуты каждый в отдельную тряпочку.

– А что в другом термосе?

– Суп.

– Суп?

– Суп.

– Йо-о!

Сидят едят.

– А он давно здесь в начальниках?

– Да года два.

Билли кивнул.

– А раньше он тебе не предлагал идти работать к нему?

– Предлагал. Но я ему сказал, что работать с ним я не против, а вот насчет того, чтобы работать на него, не знаю.

– А почему ты передумал?

– Я не передумал. Я еще думаю.

Сидят едят. Кивком Трой указал куда-то вдаль:

– Говорят, где-то в миле от этой лощины какой-то белый человек попал в засаду.

Билли бросил взгляд в ту сторону.

– Теперь, похоже, до них дошло, что здесь лучше не баловать.

Когда наелись, Трой разлил остатки кофе по чашкам, навинтил на термос крышку и положил его рядом с суповым термосом, обертками от сэндвичей и скатертью, в которую они все были завернуты, собираясь положить потом обратно в седельные сумки. Сидят пьют кофе. Лошади, стоявшие в воде, пили из реки и оглядывались. На носах – прилипшие мокрые листья.

– На то, что произошло, у Элтона свой взгляд, – сказал Трой. – Если бы Джонни не нарвался на ту девчонку, нарвался бы на что-нибудь еще. Он никогда никого не слушал. Элтон говорит, он тогда изменился. Да ни черта он не изменился. Он был четырьмя годами меня старше. Не так уж это и много. Но он бывал в местах, которых я не увижу никогда. И рад, что не увижу. О нем всегда говорили, что он упрямый, но он был не просто упрямый. Когда ему не было и пятнадцати, подрался с отцом. Кулаками дрались. Он просто заставил отца драться. Сказал ему прямо в лицо, что уважает его и все прочее, но не собирается делать того, что велит отец. В общем, что-то такое сказал, чего старик спустить ему не мог. Я плакал как ребенок. А он – нет. Падал, но каждый раз вставал. Нос разбит и так далее. Старик ему говорит, лежи. Криком кричит: хватит, лежи, тебе говорят. Надеюсь, никогда мне не придется увидеть ничего подобного. Думать об этом я сейчас могу, но все равно дурно делается. И ни один смертный человек не был бы в силах это прекратить.