«Когда я читал бюджет Министерства, — сказал Кутюрье, — меня поразила одна вещь. Я заметил, что, делая обзор разных искусств, он совершенно игнорирует самое популярное искусство нашей эпохи, то есть кинематограф.

Дело в том, что искусство кино — великое искусство, с неограниченными возможностями выражения. Но я констатировал, что в бюджете «Министерства изящных искусств» кино не занимает своего места. Или его рассматривают как искусство второго сорта?.. Я считаю, что кино именно в силу присущей ему массовости должно было бы больше чем что-либо другое интересовать правительство, которое хочет быть демократическим… Но боюсь, что в правительственных кабинетах будут снова рассматривать кино как искусство второго сорта!

Когда я говорю, что вы забываете кино, я не совсем прав… Но если вы и думаете о нем, то лишь чтобы подчинить его по традиции, идущей с 1919 года, низкому надзору полиции. На кино в настоящее время смотрят как на что-то вроде балагана борцов. Это ярмарочное представление, и поэтому вы создаете для него особый режим.

На основании декрета от 25 июля 1919 года цензура сохранена только для кинематографа. Подумайте, каковы ваши обязательства, господин министр народного просвещения! Вы должны давать визу каждому фильму, за исключением кинохроники. <…> Вы несете тяжелую ответственность, господин министр, ибо самые ужасные кинороманы, самые мерзкие сцены убийств или садизма, которые каждый день показывают на экранах с визой цензуры, — вы их защищаете. Вам это приятно? Считается, что вы все их видели. А как вы могли все видеть?

Глазами какого Аргуса, господин министр? С помощью комиссии из тридцати человек…

Министр народного просвещения и изящных искусств. Вот как? В ней тридцать человек?»

Тот, кто прервал оратора, был Франсуа Альбер, профессор университета и республиканец, пришедший к власти благодаря победе левого блока. Его немного наивное восклицание доказывало, как мало интереса он проявлял к кинематографу, а также что он ни разу не слышал, чтобы тридцать человек комиссии собирались с тех пор, как он стал министром. Вайан-Кутюрье продолжал:

«Эта комиссия не всегда собирается… А знаете, что происходит, когда цензоры не считают нужным себя побеспокоить? Тогда машинистка комиссии сама делает купюры».

Критик Рене Жанн, опубликовавший основные положения из выступления Поля Вайан-Кутюрье в «Синэ-магазин» (9 января 1925 года), сделал к нему еще несколько добавлений: комиссия из тридцати членов — «настоящее злоупотребление доверием, совершаемое государственными властями по отношению к кинематографистам»— никогда не созывалась, и во многих случаях секретарша мсье Жинисти по собственному усмотрению ставила визу на один-два мельком просмотренных ролика пленки, когда имя автора, как казалось ей, служило достаточной гарантией.

Но Жинисти и полицейские чины, действовавшие от его имени, становились чрезвычайно бдительными, когда речь шла о сюжете, который может бросить тень на правительственную политику. Вайан-Кутюрье привел Франсуа Альберу пример по поводу только что выпущенного американского фильма.

«Рэкс Ингрэм в фильме «Скарамуш» поставил несколько эпизодов, связанных с французской революцией. Он даже ввел Дантона в число персонажей своего фильма. Цензура потребовала, чтобы все сцены, связанные с французской революцией, были вырезаны, и вот на каком основании: «Эти слишком реалистические сцены способны натолкнуть публику на некоторые аналогии при сопоставлении с событиями русской революции и пробудить у нее революционные настроения». Вы можете себе представить, как следует придумывать неведомо какую историю революции, очищенную специально для кино? Не думаю, что это возможно. Тогда прошу вас, упраздните цензуру кинематографа. Вы это сделаете?»

На этот запрос, обращенный ad hominen^[14], министр Франсуа Альбер дал уклончивый ответ.

«Министр народного просвещения и изящных искусств. Я не говорю ни да, ни нет. Но я вынужден согласиться, что в ваших замечаниях есть доля правды, которую я почти готов поддержать».

Процитировав этот ответ министра, Рене Жанн добавляет: «После этого ответа можем ли мы надеяться, что мсье Франсуа Альбер соизволит заняться цензурой кинематографа? Будущее покажет. Но уже сейчас кинематографисты, какими бы ни были их политические убеждения… благодарны министру за то, что он по одному специальному пункту так ясно поставил вопрос о кино…».

Франсуа Альберу не пришлось ни отменить, ни реорганизовать цензуру; левый блок был вынужден уступить свое место новому правительству Пуанкаре, прежде чем он успел проявить интерес к этому вопросу…

Глава XL

ЛУИ ДЕЛЛЮК И ФРАНЦУЗСКИЙ ИМПРЕССИОНИЗМ

После 1919 года появилось новое поколение французских кинематографистов, прежде всего Луи Деллюк, Абель Ганс, Марсель Л’Эрбье, Жермена Дюлак, Жан Эпштейн; они объединились и вступили в борьбу за признание кинематографа самостоятельным искусством. Таким образом, они создали то, что мы теперь называем «французским импрессионизмом» в кино. И не случайно в 1945 году Анри Ланглуа выбрал этот термин для определения того, что прежде называли «первым авангардом».

Мы находим слово «импрессионизм» применительно к кино во многих статьях этих кинематографистов 1918–1925 годов. Так, Луи Деллюк, назвавший в «Фотогении» кино импрессионизмом, способным выразить все, написал в 1918 году в «Ле фильм»:

«Импрессионизм в кино аналогично с расцветом удивительного периода в живописи… приведет к созданию живой живописи (moving picture^[15] — вот программа кино), что, сознательно или нет, мы делаем своей целью».

В зависимости от темперамента режиссеров французский киноимпрессионизм находил самые разнообразные способы выражения. Разве не то же было и в импрессионизме живописном 1870–1880 годов? Мало кто знает определение Эмиля Бержера, напечатанное Литтре в дополнении к его словарю (1879):

«Кульминационный пункт в доктрине импрессионистов — это утверждение, что современный художник не имеет права изображать не современных ему людей или вещи, сцены, обстановку, потому что должен быть прежде всего этнографом и знакомить наших потомков с нравами и обычаями современного общества» («Журналь оффисьель», 17 апреля 1877 года).

Французские киноимпрессионисты тоже стремились обращаться к современности, в той мере, в какой им позволяла кинопромышленность. Было бы ошибкой считать, будто они искали только красивых картин: «Когда киноработник умирает, он становится фотографом», — говорил Деллюк.

Сразу после заключения мира, не достигнув и тридцати лет, Деллюк становится как бы духовным отцом нового движения. Он умеет осознать и выразить его инстинктивные и порой смутные стремления и потому считается теоретиком, хотя и отрицает это определение, говоря^#о себе в третьем лице:

«Несколько человек утверждают, что он теоретик. Теоретик чего? У кино нет законов. Оно пока лишь часть нашей общей культуры — или блистательного отсутствия культуры, — и его постоянные изменения зависят от влияния литературы, музыки, живописи и драматического искусства. Те, кто строят на этом теории, — или счастливчики, или нахалы»^[16].

Да, но чтобы доказать, что он не теоретик, Деллюк опирается на серьезные теоретические положения, в ту пору звучавшие весьма ново…

Прежде чем говорить о Деллюке-теоретике, критике, сценаристе и режиссере, посмотрим глазами современников, каким был этот человек- физически и морально.

Андре Давен, актер, журналист и будущий продюсер, описывая Деллюка в журнале «Синэа», создает своеобразный портрет-поэму:

«Сдержанный, мягкий, он никогда не удивляется и редко спорит со своими собеседниками, но улыбается и, быть может, думает о чем-то другом. За его равнодушием скрывается скромность и застенчивость.

С неохотой выполняет он спешную работу.

Врагам придает не больше значения, чем друзьям.