Экскурсия короткая. Возможно, Эмори в школе не по себе, так же, как Манди. И, что характерно для Эмори, пусть Манди это и подзабыл, он ничего не говорит просто так.

– Наш друг не рассказывал тебе, чем конкретно он занимался на Ближнем Востоке? – спрашивает Эмори, вглядываясь в груду диванных подушек и одеял, временную кровать Саши.

– Читал лекции. Преподавал там, где возникала вакансия. Насколько я понял, ни от чего не отказывался.

– Полнокровной жизнью такое не назовешь, не так ли?

– Работал и в гуманитарных организациях. Но из-за больных ног его там особо не жаловали. В основном был странствующим профессором, так я, во всяком случае, понял из его рассказов.

– Странствующим радикальным профессором, – поправляет его Эмори. – И дружбу он водил скорее с радикалами, чем с учеными.

И Манди, вместо того чтобы пытаться сгладить его вывод, говорит, что согласен с этим, поскольку теперь совершенно ясно, что Эмори, по только ему ведомым причинам, играет для галерки, и работа Манди – подыгрывать ему и не пытаться тянуть одеяло на себя. «Это та же роль, которую я привык играть при Саше, когда мы выступали перед Лотаром или Профессором», – думает Манди. Не каждая реплика должна быть шедевром, говорил он себе тогда. Просто играй искренне, и зрители к тебе потянутся. То же самое он говорит себе и теперь.

– А здесь будет библиотека, – комментирует Эмори, оглядывая длинную комнату со стремянками и ящиками с инструментами, оставленными строителями.

– Да.

– Святилище объективной истины.

– Да.

– Ты действительно веришь в эту чушь?

Этот вопрос Манди задавал себе не одну сотню раз, но ни на йоту не приблизился к удобоваримому ответу.

– Когда слушал Дмитрия, верил. Когда выходил из комнаты, вера сразу начинала слабеть, – отвечает он.

– А когда слушаешь Сашу?

– Пытаюсь верить.

– А когда слушаешь себя?

– Это проблема.

– Это проблема для нас всех.

Они снова в холле, смотрят на укрытую пленкой статую из библиотечных книг.

– Заглядывал внутрь? – спрашивает Эмори, вновь приложившись к кепке.

– Прочитал пару инвентаризационных описей.

– Есть одна под рукой?

Манди поднимает пленку, берет с одного из ящиков пластиковый конверт, передает Эмори.

– Стандартный набор, – отмечает тот, пробегая глазами список. – Есть в любой левацкой библиотеке.

– Сила библиотеки – в ее концентрированном послании, – говорит Манди, цитируя Сашу, но слова кажутся ему пустыми. Хочет добавить что-то еще из репертуара Саши, но Эмори отдает ему опись и говорит, что увидел все, что хотел.

– Все это дурно пахнет, – объявляет он, обращаясь ко всем слушателям. – Нереально и чертовски подозрительно. Меня в этой истории тревожит только одно: почему ты работаешь на этого бездельника Джея Рурка, а не на достойного офицера разведки, вроде меня?

Тут он подмигивает Манди и хлопает по плечу, после чего предлагает выметаться отсюда к чертовой матери и посидеть за ленчем в каком-нибудь приличном заведении.

– И мы поедем на моей машине, если ты не возражаешь, – шепчет он, когда они идут по выложенной кирпичом дорожке. – Она чище, чем твоя.

В салоне «БМВ» кепка остается на голове Эмори, но легкомыслие, которое он демонстрировал в школе, разом покидает его. Да и желание посидеть где-то за ленчем уходит на второй план.

– Ты хорошо знаешь этот город, Эдуард?

– Я прожил здесь три года.

– Я обожаю средневековые замки. Особенно те, где толстые стены и, по возможности, играет оркестр. Вроде бы я заметил такое место, когда ехал сюда. А по пути купим колбасы.

Они паркуются на Университетской площади. Загадочный, как всегда, Эмори запасся разрешением.

Половину своей жизни Манди изучал мимику Эмори. Видел, что его лицо оставалось бесстрастным в самой напряженной ситуации, не выражало никаких эмоций при значительном успехе. Наблюдал, как его закрывала маска при попытке проникнуть в личную жизнь Эмори: до сего дня он не знал, женат ли Эмори или одинок, есть ли у него дети. Раз или два, вроде бы в момент откровенности, Эмори упоминал о зануде-жене и двух детях-студентах, но у Манди не было уверенности, что и жену, и детей Эмори не перенес в свою жизнь со страниц одного из романов Джона Бьюкена.[111] С другой стороны, он оставался тем же самым Эмори, который появился у кровати Манди в военном госпитале в Берлине: профессионалом до мозга костей, который никогда не переступает белую линию и ждет от тебя того же.

Поэтому более волнуют Манди, когда они вместе с толпой поднимаются по крутой, вымощенной булыжником улице к руинам замка, признаки неуверенности в своем давнем наставнике. Он никак не мог ожидать такого в единственном оставшемся в его окружении взрослом человеке. И только по прибытии в аптеку-музей, расположенную в замке, когда они стоят на полу, выложенном красным кирпичом, и, склонившись над одним из забранных стеклом стендов, пристально разглядывают выставленные экспонаты, Эмори наконец-то снимает кепку, глубоко вдыхает через нос, плотно сжав губы, и выкладывает малую толику того, что скопилось у него на душе.

– У меня четкие инструкции. Ты взял шиллинг Рурка. Ты остаешься до конца операции и после того. Ты работаешь на Рурка точно так же, как работал на нас. Понял? – Он подходит к деревянной фигурке святого Роха и собаки, которая принесла ему хлеб, пока ангел лечил его от чумы.

Манди послушно сутулится рядом.

– Нет, – отвечает он с твердостью, которая удивляет его самого. – Я ничего не понял. Совершенно ничего.

– И я тоже. Насколько я сумел разобраться в том, что мне не сказали, во всей разведке никто ничего не понимает.

Не контора. Не офис, даже не служба. Эмори, возможно, говорит тихо, но открытым текстом.

– Так кто же теперь отдает тебе приказы, если не разведка? – недоуменно спрашивает Манди, когда они выходят в запруженный толпой двор.

– Наши хозяева, кто же еще? – фыркает Эмори. – Приказы отдает советник советника Высшего властителя земли. Тот, кто вечером разводит ему «Оувалтин».[112] «Делай, что тебе говорят, заткнись и учти, что этого разговора не было». Вот я и делаю, что мне говорят.

«Но ты не затыкаешься», – думает Манди, когда они следом за группой толстух-француженок спускаются по каменной лестнице.

– Ты случайно не знаешь настоящего имени великого Дмитрия? – шепчет Эмори, наклонившись к самому уху Манди.

Они добрались до подвальной темноты Большой Бочки и окружены французскими, японскими и немецкими туристическими группами, но не англоговорящими. Эмори говорит под прикрытием разноязычной болтовни гидов.

– Я думал, ты можешь знать, – отвечает Манди.

– Все, что я знаю о Дмитрии, да и вообще о всей операции, уместится на спине очень маленькой водомерки.

– Но Рурк-то должен знать его имя, черт побери!

– Такое можно себе представить, не так ли? – соглашается Эмори, с восхищением оглядывая чудовищное чрево Большой Бочки. – Логично предположить, при нормальном раскладе, что тот, кто преследует величайшего сегодняшнего злодея днем и ночью, должен знать имя этого типа.

– Так ты его спросил?

– Мне не разрешили. Не разговаривал со стариной Джеем с тех самых пор, как закончился его государственный визит на Бедфорд-сквер. Нынче он слишком уж засекречен. Любой диалог с нашим давним приятелем должен идти через официальные каналы.

– Какие чертовы каналы? – желает знать Манди, удивляясь пренебрежением Эмори к профессиональным традициям, да и своему собственному.

– Какого-то чудика из американского посольства в Лондоне, который называет себя советником по особым оборонным связям и настолько велик, что может позволить себе не разговаривать с послом, – отвечает Эмори, когда они вновь поднимаются по ступеням и выходят на дневной свет.

Манди не приходило в голову (да и как могло прийти?), что замешательство Эмори поболе его собственного. Как и то, что скопившаяся в Эмори злость может прорваться наружу.