И если возбужденные разговоры делегатов показывают одну сторону медали, то встревоженные лица присматривающих за ними свидетельствуют о другой стороне. Когда вокруг такие еретические настроения, следует ли солидаризироваться с еретиками, а перед начальством все отрицать? Разумеется, они так и поступают.

Пока Манди практически не виделся с Сашей. Они только раз успели обняться, помахали друг другу рукой, договорились как-нибудь пропустить по стаканчику в баре. После шумных воссоединений прошлых лет здравый смысл подсказывает, что теперь эмоции лучше попридержать. Нет на конгрессе ни интеллектуального Хорста, ни занудного Лотара. Шесть месяцев тому назад их заменил похожий на привидение и неулыбчивый Манфред. Завтра, в последний полный рабочий день, должна подскочить симпатичная Уэнди из нашего посольства в Варшаве, чтобы пообщаться с английской делегацией и, естественно, с Тедом Манди, извечным представителем Британского совета. Но только пообщаться, ничего больше. Манди положил глаз на Уэнди, да и Уэнди положила глаз на Манди. Но между ними стеной стоит железное правило эдинбургской «Школы хороших манер»: никакого секса на рабочем месте. Ник Эмори, которому Манди, возможно напрасно, сознался в интересе к Уэнди, облек это правило в более деликатные слова.

– В нашей профессии есть много способов совершить харакири, Эдуард, и утолить страсть в Багдаде, несомненно, самый лучший. Уэнди работает на полставки, – добавляет он, продолжая предостерегать Манди от неверного шага. – Замужем за дипломатом, двое детей, шпионит она лишь для того, чтобы оплачивать ежемесячные взносы по закладной.

Археологи сбились в тесную кучку и поют «Марсельезу». Дирижирует фигуристая шведка с глубоким декольте. Пьяный поляк изумительно играет на пианино. Саша, свеженький, как огурчик, после ночных вечеринок, со сверкающими под беретом глазами, появляется у дальнего конца стойки, хлопает по спинам, пожимает руки, обнимается. По пятам следует похожий на привидение Манфред.

Саше нужно прогуляться по песочку, чтобы прочистить голову. Теплый весенний ветер гонит рябь по воде. Огни кораблей протянулись вдоль всего горизонта. Мирные рыбацкие шхуны или советский Шестой флот? Теперь это уже не имеет ровно никакого значения. Полная луна окрашивает дюны в черное и белое. По глубокому песку идти можно, но иногда, на склоне дюны, он просто уходит из-под ног. Не раз и не два Саше приходится хвататься за руку Манди, чтобы не упасть, и не всегда ему это удается. Однажды, поднимая Сашу на ноги, Манди чувствует, как что-то мягкое опускается в карман его пиджака.

– Я думаю, у тебя болит горло, – слышит он строгий голос Саши. – Может, от этих прекрасных коммунистических таблеток ты запоешь гораздо лучше.

В ответ Манди передает Саше хромированную фляжку, изготовленную в Англии и доработанную умельцами Профессора. В ней упрятаны микропленки: фотографии сделаны Манди Вторым с документов, подготовленных на Бедфорд-сквер. В сотне ярдов позади, у самой кромки воды, глядя в море, сунув руки в карманы, стоит молчаливый часовой, Манфред.

– Профессор в ужасе, – восторженно шепчет Саша, его слова тут же глушит ветер. – Страх, страх! Глаза круглые, не находит себе места!

– Почему? Что, по его мнению, может произойти?

– Ничего. Поэтому он и в ужасе. Поскольку все – иллюзия и пропаганда, что может произойти? Министр Профессора только вчера вернулся из Москвы, где его твердо заверили, что ничего не изменится. Теперь ты можешь представить себе, как он напуган?

– Ну, я только надеюсь, что он прав, – в голосе Манди слышится сомнение, его тревожит, что надежды Саши вновь могут рухнуть. – Просто помни Венгрию пятьдесят шестого и Чехословакию шестьдесят восьмого, да и еще пару раз, когда они отводили часы назад, – на ум приходят слова Эмори, который цитирует свое начальство: «Не позволяй ему хвататься за соломинку, Эдуард. Горбачев, возможно, меняет витрину, но не продает магазин».

Саша тоже на это надеется.

– Должны быть две Германии, Тедди. Две как минимум. Я так люблю Германию, что совсем не против десяти. Скажи это своему мистеру Арнольду.

– Думаю, я ему это уже говорил, и не раз.

– Нельзя допустить поглощения ГДР Федеративной Республикой. В качестве первого шага конструктивного сосуществования обе Германии должны изгнать иноземных оккупантов, русских и американцев.

– Саша, послушай меня, а? «Правительство Ее королевского величества уверено, что объединение Германии возможно лишь в рамках общеевропейских договоренностей». Это официальная позиция, которая остается неизменной последние сорок лет. Неофициальная куда как жестче: кому нужна объединенная Германия? Тэтчер не нужна, Миттерану не нужна, и многим немцам не нужна, что на Западе, что на Востоке. А Америке без разницы.

Но Саша, возможно, его не слышал.

– Как только оккупанты уйдут, каждая Германия должна провести свободные и справедливые выборы, – продолжает он. – Ключевым вопросом выборов должно стать создание нейтрального блока в сердце Европы. Федерация двух отдельных Германий возможна лишь в случае полного разоружения обеих сторон. По выполнении этого пункта мы должны предложить союз на тех же условиях Франции и Польше. После стольких войн и разделов Центральная Европа станет наконец островом мира. – Он спотыкается, но удерживает равновесие. – Никаких аншлюзов для Федеративной Республики, Тедди. Никаких Великих Германий под крылышком одной из супердержав. Вот тогда мы наконец-то выпьем за Мир.

Манди все еще ищет успокаивающий ответ, когда Саша хватает его обеими руками, умоляюще смотрит в глаза. Слова вырываются бурным потоком. Тело дрожит.

– Никакого Четвертого рейха, Тедди. Во всяком случае, до взаимного разоружения. До этого – обе половинки остаются отдельными и суверенными. Да? Скажи, да!

Печально, со вздохом, Манди качает головой.

– Мы говорим о том, чего не может произойти, – мягко, но решительно отвечает он. – Ледник двинулся, но он не тает.

– Ты снова цитируешь своего нелепого мистера Арнольда?

– Боюсь, что да.

– Передай ему мои наилучшие пожелания и скажи, что он – говнюк. А теперь отведи меня в отель, чтобы я мог напиться.

Манди и Кейт соглашаются в том, что должны обсудить ситуацию, как взрослые. После одиннадцати лет совместной жизни уж в этом они должны пойти навстречу друг другу, говорит Кейт. Манди возьмет отгул на работе и приедет в Донкастер, поезд Кейт ему уже подобрала. Она встретит его на машине, и на ленч они поедут в «Траутстрим»,[95] это загородный ресторан, где им никто не помешает, и, если только вкусы Манди в последнее время не изменились, они оба любят форель. Что им совершенно не нужно, говорит она, так это наткнуться на кого-нибудь из местных репортеров, а еще меньше – партийных функционеров. Почему она так боится оказаться застигнутой в компании мужа, для Манди загадка, но он полагается на ее слово.

А когда они закончат разговор и придут к согласию, говорит она, будет неплохо, если Тед подъедет домой, в саду покатает с Джейком мяч, а потом, может, заглянет и Филип, как он часто делает, поговорить о политике партии. Если Филип увидит, что они играют, то, скорее всего, присоединится к ним, говорит Кейт. И тогда Джейк сам увидит, что никаких трений нет и в помине. Что-то в их отношениях, возможно, и изменилось, но они по-прежнему добрые друзья, а Джейк – их первейшая забота. У него будет не один счастливый дом, а два, и со временем он с этим смирится. Потому что в одном у нас точно нет разногласий, говорит Кейт, мы не станем устраивать войну за симпатии Джейка.

В общем, они о стольком договорились заранее, что, садясь в поезд на Кингс-Кросс, Манди задается вопросом, учитывая, что Восточная Европа – кипящий котел, а Саше нужно встречаться с Манди в два раза чаще, чем тот может себе позволить, так ли необходима эта поездка? Но, к его изумлению, необходима. Размышляя в поезде о своей семейной жизни, он понимает, что согласен на все ее условия.