Куит-Лауак на секунду задумался. Оставалась лишь одна препона — Малиналли, законная жена Кортеса-Малинче. Отнять ее так и не удалось.

«Ты спросишь, а можно ли тебе верить, Куит-Лауак? Разве можно было не посчитаться с высокородной Малиналли, по праву ставшей Сиу-Коатль? Разве можно было изгонять Колтеса-Малинче, нами же избранного Верховным вождем Союза? Разве не лживы твои слова, Куит-Лауак?

Я отвечу. Малинче надругался над нашими общими богами Уицилопочтли и Тлалоком и потерял право на власть. А Малиналли предала свой народ столько раз, словно всегда была чужой. Мне не удастся пригласить ее на честный суд, — ты сам это понимаешь. Поэтому я проведу ритуал изгнания из рода без нее. Вожди согласны. Закон нарушен не будет. Собери свое войско, Шикотенкатль, и пусть наши воины сражаются бок о бок».

Под утро изможденные конкистадоры укрылись в небольшом, совершенно пустом поселке возле города Тлакопан, но Альварадо, похоже, не собирался оставлять генерал-капитана в покое.

— Хуан Веласкес де Леон убит, Франсиско де Морла убит, Франсиско де Сауседо убит… — методично отчитывался он Кортесу. — Там, на мосту одних капитанов Нарваэса было около сотни, — все полегли.

— Ты можешь помолчать? — с ненавистью спросил Кортес. — Я спать хочу.

— Я лишь одного не пойму, — как не услышал его Альварадо, — что с мостом случилось?

— Перевернулся мост, — подал голос Берналь Диас. — Я лично видел. Там почти разом две лошади поскользнулись… вот и накренился чересчур.

Альварадо задумчиво оттопырил нижнюю губу.

— Две лошади перевесили полсотни идущих следом всадников и полторы сотни пехоты? Чудны дела твои, Господи! А главное, как вовремя… Ты ведь успел золотишко переправить, Кортес?

— Успел, — поджал губы тот. — Так же, как ты успел перейти на эту сторону. Ты ведь в самом конце должен был идти, Альварадо? Однако тысяча бойцов там осталась, а ты здесь… живой.

— Исключительно с помощью Сеньоры Нашей Марии… — пробормотал Альварадо и нежно поцеловал свисающую с груди иконку.

Кортес хмыкнул и подоткнул под себя попону. Однако выспаться ему так и не удалось; едва Альварадо заткнулся, раздался долгий разбойничий свист, и поселок начали осаждать индейцы. Это не были регулярные войска, — просто мелкие группы мстителей, но шли они отовсюду.

Израненные солдаты принялись со стонами подниматься, занимать позиции, но вскоре стало ясно, что это лишь начало, и придется немедленно выходить из очередной западни. После короткого остервенелого боя, потеряв еще трех человек, они кое-как прорвались сквозь оцепление врага и, поставив наиболее израненных в центр колонны, двинулись в сторону Тлашкалы. Но города и поселки встречали их мертвой тишиной пустых дворов и амбаров, а мелкие, разрозненные отряды так и преследовали все еще грозного врага, крича оскорбительные слова и предлагая добровольно сдаться и взойти на алтарь Уицилопочтли и Тлалока.

Лишь через сутки тлашкальцы провели своих союзников до небольшого, но надежного святилища на вершине пирамиды, где кастильцы смогли хотя бы перевязать раны. А потом был утомительный переход в город Куаутитлан, в котором каждый мальчишка счел своим долгом швырнуть в сторону Кортеса если не дротик, то камень, а покупка маисовой лепешки по цене четырех верховых лошадей превращалась в издевательское театральное представление для всей ликующей улицы.

Солдаты оголодали до такой степени, что, когда враг подстрелил двух солдат и кобылу, то остальные, вместо того, чтобы бежать из этого места к чертовой матери, развели костер, выставили оцепление из сменяющих друг друга арбалетчиков и не ушли, пока не доели кобылу целиком — с кожей и кишками.

«Еще немного, — понял Кортес, — и мы начнем жрать трупы…»

На плоской вершине пирамиды не было даже воды, а раскаленное солнце час за часом, с каждой каплей пота выжимало не просто влагу — саму жизнь. И на третьи сутки отступившие от перевернутого моста и укрывшиеся в языческом храме кастильцы сложили оружие.

В чем-то им повезло: измотанные трехсуточным поиском родственников и погребальными обрядами горожане, потеряли всякую чувствительность и немедленно отмстить не рвались. Поэтому связанных и соединенных рогатинами, словно диких зверей, кастилан просто провели по центральной улице и закрыли в огромном помещении близ главного столичного храма. А вскоре пленным принесли не только воду, но даже еду — лепешки, мед и орехи.

— Чего это они? — начали переглядываться пленные. — Может, отравлено?

— Эй! Кто знает?! Есть тут старички?!

— Ну, есть… — хмуро отозвался из угла огромного пустого помещения раненый в бедро солдат.

Новички, и кастильцы, и бискайцы, — кто хромая, а кто и ползком, — тут же переместились к единственному попавшему в плен вместе с ними «старичку».

— Почему такая хорошая еда? Может, отравить хотят?!

— А то вам не рассказывали? — мрачно усмехнулся солдат.

Наступила пауза.

— Неужто откармливают?! — охнул кто-то.

«Старичок» хмуро кивнул.

— В жертву приносить будут.

Пленные замерли.

— И… как это… будет? — отважился, наконец, спросить молоденький капитан.

«Старичок» оглядел замерших вокруг товарищей по несчастью, тяжело вздохнул и уселся поудобнее.

— Сначала откормят. Пока все мы не станем жирными, словно каплуны.

Пленные дружно глотнули.

— Потом поведут по ступеням на самый верх пирамиды… Положат каждого на алтарь-камень… возьмут острый каменный нож…

Тишина повисла такая, что стало слышно, как переговариваются снаружи часовые.

— Ударят в грудь напротив сердца и разрежут полосу между ребер… потом раздвинут ребра и сунут в грудь руку…

— Да, иди ты! — не поверил кто-то, но тут же получил затрещину.

— Помолчал бы, когда знающие люди говорят!

«Старичок» дождался, когда все снова утихнут и, выражая недовольство тем, что его прервали, досадливо крякнул.

— А потом вырвут сердце. И оно еще будет живое… даже прыгать в руке у здешнего «папы» будет.

Пленные дружно зашмыгали носами и принялись утирать мигом заслезившиеся глаза.

— Смажут кровью от сердца губы здешнего бога и кинут сердце в огонь.

Кто-то болезненно застонал, и «старичок» ухмыльнулся.

— Но это еще не все. Самое страшное впереди будет…

— Сеньора Наша Мария! — дружно стали креститься пленные. — А что же еще им надо?

«Старичок» усмехнулся, сунул руку в карман и неторопливо достал толстую трубочку из черных листьев.

— Есть у кого огниво?

— Эй! У кого огниво? У кого?.. — понеслось от человека к человеку, и в считанные секунды огниво нашлось.

«Старичок» сунул трубку в рот, подпалил огнивом фитиль, поднес тлеющий фитиль к трубочке и жадно всосал через нее воздух. Новички замерли. Лишь немногие успели увидеть нечто подобное в Семпоале. Пошел дым со странным дурманящим запахом, и рассказчик втянул его в рот и с явным наслаждением выпустил через ноздри. Кто-то охнул и перекрестился.

— Спаси и сохрани…

«Старичок» опять усмехнулся, и сквозь дым эта усмешка выглядела совершенно уже сатанинской.

— А потом с каждого из нас, и с меня, и с тебя, и вон с тебя… — начал он тыкать пальцами в невольно подающихся назад слушателей, — снимут кожу, затем каждому отрубят голову, затем руки и ноги…

Светловолосый и румяный, совсем еще молоденький солдат громко икнул.

— И эти ноги и руки порежут на кусочки и скормят самым сильным и свирепым воинам.

— А тело? — тоненько пискнул кто-то, спрятавшийся за чужую спину.

— А тело сбросят с вершины пирамиды, — презрительно пустил им в лицо струю сизого дыма «старичок», — и оно будет катиться, катиться, катиться… — пока не достигнет земли. Там его и сожрут всякие звери и гады.

Куит-Лауак с неполными восемью тысячами воинов двигался Кортесу наперерез и очень быстро, не останавливаясь нигде, однако почту получал беспрерывно. И главную весточку подали послы из Тлашкалы.