Он посмотрел на меня долгим печальным взглядом.

— Не дождутся ведь. Вы их не в том месте оставили, где они годы лежать могут, так? На хате съемной лежат, — брякнул я наугад. — Мы по всем газетам списки краденого опубликуем. И хозяева квартиры, когда вы пропадете, скрывать ничего не будут.

— Лежат вещи. Лежат, — вздохнул Горюнин. Я ткнул в его болевую точку. Наверное, не раз думал об этом.

— Так нечего им там лежать. Поехали, возьмем, — великодушно предложил я.

— А, черт!

— Адвокат сказал — ни в чем не признаваться — так? — с сочувствием спросил я.

— Так.

— Если бы изымали имущество, принадлежащее адвокату, так глядишь, он бы что поумнее посоветовал… Поехали, Николай Наумович. Сдадим краденое государству. И там, глядишь, под подписку о невыезде отпустят.

В моих словах была логика. Горюнин понимал, что я прав. Поупиравшись еще пару минут, он сказал:

— А, поехали…

Утряся все формальности, мы с Железняковым забрали антиквара из ИВС на Петровке.

Горюнин действительно повез нас на съемную квартиру в Подлипках. Держал он эту хату специально, чтобы хранить вещи с особо темным прошлым. Даже девок на ту хату не таскал.

— Вот, здесь, — он отпер ребристым ключом один замок. Потом другой. — Здесь все.

Горюнин прошел в квартиру. Мы — за ним.

— Во, блин, — прошептал он, оглядываясь окрест себя. Квартира была вся завалена пакетами с картинами, иконами, церковной утварью. Свозило сюда это добро ворье со всего света. Все наверняка где-то похищено.

— Что такое? — спросил я.

— Где? — в миг осипшим голосом выдавил Горюнин.

— Что где?

— Где картины из коллекции Марата?

— Где?

— Не знаю! Здесь были! Здесь! У, блин, — завыл он. — Как же, е…!

Он ударил кулаком по стене. Еще раз. Он не притворялся — это уж точно.

— Чего, уперли? — поинтересовался я.

— Да! Да! Да! — Теперь он пнул по стене ногой.

— Кто знал о квартире?

— Реваз мог знать. Он мне вещи привозил.

— Сюда?

— Нет. Передавал. Но мог проследить. Или кто-то из его подонков… Связался с бесчестными людьми на старости лет, а, — произнес он горестно.

— Да, это тяжело в вашем возрасте терять веру в человечество, — согласился я.

— Несколько икон, три полотна, набор золотой посуды и безделушки всякие ушли… И видеомагнитофон.

— А эти картины не взяли?

— Странно, весь Запад на месте. Хотя вот это, — он ткнул на голландский городской пейзаж, — немалых денег стоит. Самое ценное оставили.

— Какие полотна прибрали?

— Саврасова, Поленова. Приличное полотно Клевера. Он глубоко вздохнул и полез в шкафчик.

— Э, — отдернул я его. Мало ли, что там у него.

— Да виски там. Виски.

Он действительно вытащил початую бутылку виски. И одним залпом маханул граммов триста…

В тот день проснулся я от того, что Кира тщательно исследовала мой гардероб.

— Отлично, — она покрутилась перед зеркалом, примеривая мою ярко-зеленую ветровку, которую я привез из командировки в Германию. На ней она смотрелась, как парашют, опутавший десантника после приземления.

— Ты чего? — сонно спросил я.

— Как мне?

— Как влитая. И размер твой.

— Размер — не беда, дорогой. Главное — идет или не идет. Главное, ощущение, что вещь создана для тебя. Как и при покупке антиквариата.

— Кстати, эта вещь создана для меня, — заметил я, приподнимаясь на диване.

— Тебе не идет. А мне идет. Подари.

— Ох…

— Ну, не жадничай, — она сбросила ветровку, осталась без ничего, нырнула ко мне под одеяло и задышала жарко в мое ухо.

— Бери, — поморщился я.

— И ту штуку, — она кивнула на мою фетровую шляпу.

— А ту штуку оставь.

У Киры второе хобби после того, как объедать мой холодильник, — это забирать мои вещи.

— Ты на работу чего не встаешь? — спросила она.

— Мне попозже.

— И мне попозже, — она легонько укусила меня в ухо. И началось…

Постельная гимнастика — это такой вид спорта, в котором Кира весьма преуспела. Если бы давали звания, то кандидата в мастера она заслужила вполне. Бывали моменты, когда я так шалел от нее, что казалось, этот миг хочется продлить вечно.

— Женщина любит ушами, — проворковала она. — Ну скажи, чурбан, главное.

— Что?

— Главное слово.

— Я тебя люблю, — казенно произнес я.

Это был один из моментов, который всегда меня раздражал. Любит, не любит — главная игра девочек, в том числе и вполне взрослых. Но не мужчин. Люблю — не люблю ее? Черт поймет. Когда люблю, когда не люблю. Не люблю, когда она опустошает подчистую холодильник, оставляя меня голодным, стягивает мои любимые вещи, и я не могу ей отказать. И не люблю, когда требует говорить, что я ее люблю…

Потом я залез под душ. Побил по груше. Снова — под душ. Потом — готовить завтрак, поскольку Кира занялась нелегкой работой — накладыванием косметики.

Я вдруг на миг представил, что мы с ней поженились и я привязан к ней гирями. И этот момент повторяется каждый день — я готовлю завтрак, она красит лицо. Тут мне стало дурновато.

Познакомились мы, когда наша контора проводила контрольную закупку в магазине, где Кира то ли менеджер, то ли вояджер. Я приобрел какой-то рисунок, чей — уже не помню, помню, что за три сотни зеленых. Мы считали, что магазин работает без лицензии и его можно, закрывать. Купив картину, я предъявил удостоверение. На Киру, которая в тот день была главной, жалко было смотреть.

— Мы-то думали, вы покупатели, — искренне, обиделась она, и в ее глазах выступили слезы, как у ребенка, которому дали подержать конфетку, а потом отняли. Я ощутил, как на меня накатывает раскаяние.

Оказалось, что приперлись мы зря. И лицензия у магазина была на месте. И выглядели мы полными болванами. И, рискуя показаться еще большим болваном, я пригласил Киру на чашку кофе.

— Смазать душевные раны, обоюдные, — сказал я. Как-то так получилось, что продолжили мы взаимное врачевание у меня дома.

Тогда меня как раз бросила Лена, с которой, к счастью, мы так и не успели расписаться. Она — следователь, ушла от меня к прокурору. Анекдот… В целом, правильно — двум сотрудникам МВД жить под одной крышей не рекомендуется. А с Кирой отношения у нас тянутся второй год. То вспыхивали ярко. То утихали. Но так уж получалось, что с периодичностью один-два раза в неделю все это время она приходила ко мне домой. Она была безалаберная, ветреная, безобидная, иногда проницательная, все понимающая, иногда — хоть кол на голове теши. Мне она нравилась каким-то немножко не от мира сего восприятием окружающего. И вместе с тем не хотел бы жить с ней долго. Больше раза в неделю я терпел ее с трудом. Два раза были предельно допустимой дозой.

— Ты куда сегодня? — спросила она, уплетая приготовленный мной омлет и запивая томатным соком.

— На встречу с интересным собеседником.

— Понятно. Шпионские страсти.

— Ментовские страсти. Кстати, пора звонить. Я взял трубку радиотелефона, настучал номер. К телефону подошел он.

— Здравствуйте, — сказал я.

— А, московский розыск. Приятно слышать.

— Так как мы с вами?

— Как договаривались. В одиннадцать.

— В офисе не хотелось бы.

— В кафе. Знаю один очаровательный подвальчик.

— Но…

— Я же вас приглашаю.

Приглашает так приглашает. На зарплату опера в таком ли ко дорогом городе, как Москва, можно ходить только по булочным.

Подвальчик был уютный и почти пустой. Мы устроились в углу. Вышколенный официант в косоворотке и красных шароварах подскочил к нам.

— Вам что? — спросил меня Кандыба.

— Кофе. Покрепче, — сказал я. Завтракать после завтрака — это слишком.

— Ясно. Кофе. Стопочку коньяку… А мне — как всегда. Официант удалился и вскоре появился с подносом. На подносе был кофе, стопка коньяка — это мне. А для Кандыбы — стограммовик водки и небольшой, аккуратненький, соленый, а не какой-то маринованный, огурчик.