Как бы то ни было, пожалуй, еще можно сторговать его у Липотина. Не скрою: в тот момент я не постоял бы за ценой, отдал бы целое состояние, лишь бы найти копье и преподнести княжне.

В то же время я не переставал удивляться: почему мои мысли снова и снова возвращались к переживаниям и волнениям, связанным с новой знакомой. Я чувствовал: что-то происходит со мной, но что? В этом я не мог разобраться, несмотря на все усилия. И почему мне не отмахнуться от подозрения, что Липотин никуда не уехал, а, преспокойно сидя в своей лавке, пока я маялся под окном, как-то проведал, что я хочу спросить о копье, хотя вопрос прозвучал только в моих мыслях; более того, мне показалось, будто он ответил! А вот что ответил – не помню… Быть может, я все-таки побывал в лавке? И мы с Липотиным долго обсуждали загадочную историю с копьем, просто я все забыл? Вдруг явственно представилось, что наш разговор уже произошел, вернее, мог произойти в моей жизни когда-то давно, да, очень давно, десятки, сотни лет тому назад, если бы я тогда жил на свете…

Возвращаясь домой, я поднялся на Старый вал, откуда открывается прекрасный вид на поля и протянувшиеся у горизонта горы. Вечер выдался погожий, все вокруг заливал лунный свет. Он был необычайно ярким, настолько, что я невольно поднял голову, думая увидеть луну, которая, должно быть, пряталась за кронами могучих каштанов. Вскоре луна, почти полная, едва начавшая убывать, взошла, поднявшись над деревьями. Я с удивлением увидел, что свет она излучает странный, зеленоватый, а лунный диск окружен багровым ореолом. Какое необычное сияние струится из туманной мглы… напрашивалось жутковатое сравнение – луна, словно сочащаяся кровью рана… И тут снова явилась уже знакомая мысль: реально ли все это? Не всплыло ли опять некое воспоминание, картина из стародавних времен? Я все смотрел на луну, повисшую чуть выше Старого вала. В эту минуту по светлому диску скользнула тень – отчетливый силуэт, темная фигура стройной женщины, – разумеется, особа, предпочитающая поздние прогулки; прошла по валу – ну и что? Но тут я снова ее увидел – под каштанами… струящуюся… да, именно струящуюся, иначе не скажешь… И вдруг показалось: явившись из убывающей луны, в мерцающем серебристо-черном платье навстречу мне идет княжна…

Наваждение внезапно пропало, исчезла и фигура, а я еще долго метался, точно обезумев, под каштанами, потом наконец опомнился, хлопнул себя по лбу и выругал за глупость.

Я продолжил свой путь, но спокойствие не вернулось. Я начал тихонько напевать и вдруг осознал, что, незаметно для себя, в такт шагам подобрал и прерывистую мелодию, и слова, а как это получилось, непонятно:

От этой бессмысленной песенки, назойливо звучавшей в ушах, я не мог отделаться, пока не добрался до дому. Только тут с грехом пополам заставил умолкнуть привязчивый монотонный напев. Но какие странные слова: «С ущербной луны…» Почему именно про луну? Неспроста все это, слова мне навязаны, я чувствую, они… да, они льнут ко мне, как кошки, черные кошки…

И вообще, все, с чем я теперь сталкиваюсь, наполнено неким странным смыслом. Или это только кажется? Определенно все началось в тот день, когда я занялся разборкой бумаг моего кузена Джона Роджера.

При чем же, при чем тут ущербная луна? И вдруг, подобно ознобу, меня пронизывает совершенно ясный ответ – я понял, почему в моих ушах непрестанно звучат эти слова, «ущербная луна», – ведь именно о ней что-то написано чужой рукой на полях в записках магистра Джона Ди! В зеленой сафьяновой книжечке!

Пусть так, все равно не понимаю: каким, нет, в самом деле, каким образом загадочные слова суеверного анонима, жившего в семнадцатом веке, написанные его рукой строки, полные ужаса перед древними сатанинскими ритуалами шотландцев[44], перед жуткими таинствами посвящения в их черные мистерии, – как все это связано с моей вечерней прогулкой на крепостном валу и с живописным появлением ночного светила над нашим прекрасным старым городом? При чем тут я, какое отношение это имеет ко мне, человеку двадцатого столетия?!

Вчерашний вечер не прошел даром. Спал плохо, снились непонятные, тяжелые сны. Запомнилось: я прыгаю, усевшись верхом на колено деда, английского лорда, а тот все шепчет и шепчет мне на ухо два слова, какие – я забыл, но вроде бы «копье» и «венок». Еще привиделось, что опять я стал двуликим и во сне мое «второе лицо» имело сосредоточенное, как бы предостерегающее выражение. Однако, насколько помню, мне не снилось чего-то жуткого или тревожного, чего стоило бы опасаться. И еще в грезах проступил образ княжны – ничего удивительного! – но опять-таки не помню, было ли ее появление с чем-то связано. Впрочем, что за вздорная мысль – искать смысла в фантастических видениях наших снов!

Короче говоря, голова с утра тяжелая, я рад, что меня ждет архив покойного кузена, – занявшись им, отвлекусь от моих собственных не в меру разгулявшихся фантазий. В моем нынешнем расположении духа самое милое дело – углубиться в старинные рукописи. Очень, очень приятно, тем более что записки Джона Ди неплохо сохранились, следов огня не видно, начиная с той страницы, на которой вчера пришлось прервать чтение. Итак, продолжим:

«В наше узилище, слабо осветившееся первыми лучами утренней зари, вошел некто в черном. Человек сей явился без сопровождающих лиц. Роста он был среднего, телом дороден, однако отличался завидным проворством и легкостью походки. Тотчас я почуял крепкий запах, исходивший от развевавшихся на ходу складок его черной сутаны. Пахло же и впрямь хищной бестией. Духовный пастырь имел приятно округлые розовые ланиты, и можно было бы счесть его эдаким благодушным ходячим винным бочонком, каких немало среди монахов, если б не взгляд желтых глаз, на удивление неподвижный, одновременно властный и настороженный; на сутане не было знаков, позволяющих узнать сан, и явилось сие духовное лицо без сопровождения, если таковое и было, то не показывалось; но я сразу догадался: к нам пожаловал его преосвященство епископ лондонский сэр Боннер, Кровавый епископ, собственной персоной. Бартлет Грин безмолвно сидел напротив меня. Неторопливо и спокойно, одними глазами внимательно следил он за каждым движением нашего посетителя. Едва я это заметил, страх, охвативший меня при виде Боннера, исчез, и, взяв себе в пример жестоко измученного разбойника, я остался сидеть, где сидел, и притворился, будто никакого интереса не имею к посетителю нашему, тихими стопами прохаживавшемуся туда и сюда.

Однако тот неожиданно остановился перед Бартлетом Грином, пнул его слегка ногою и проревел грозным голосом:

– Встать!

Бартлет и бровью не повел. Искоса поглядел с ухмылкой на истязателя своего тела и ответствовал голосом глубоким, каковой и подобает столь могучей груди, да еще в насмешку передразнив грубый окрик епископа:

– Рановато ты протрубил, архангел! Не пробил час воскресения из мертвых. Ибо, зри, мы еще живы!

– Узрел с отвращением великим, исчадие ада! – Сии слова епископ произнес на удивление мягким, кротким, отечески благожелательным тоном, что не подходило к смыслу сказанного и разительно отличалось от грозного львиного рыка, какой мы услышали вначале.

Теперь он сладко мурлыкал:

– Послушай меня, Бартлет! Неисповедимым милосердием Всевышнего тебе уготован путь покаяния и… исповеди. Признайся во всем без утайки, и предание тебя адским мукам в пламени костра будет отложено. А то и вовсе избегнешь казни, и тогда времени для земного покаяния останется у тебя предостаточно.