— Вашей остроумной учебной программе, полковник, — сказал майор из 25-й дивизии, вчера выступавший на совещании. — Оказывается, Вьетконгу даже не надо посылать своих агитаторов в деревни, вы для него подготовите их сами. И представляете, как будут слушать ваших воспитанников в деревнях, когда они будут излагать программу Вьетконга? С открытым ртом.
— Не надо так примитивно интерпретировать факты, майор. Мы учим своих слушателей контрпропаганде, умению опровергать ложь Вьетконга.
— Вот эти-то слова ваших пропагандистов слушатели могут пропустить мимо ушей. Кстати, скажите, полковник, не было ли случаев, чтобы ваши воспитанники переходили на сторону Вьетконга?
Полковник растерялся. Ему на выручку пришел майор Динь:
— Мы не скрываем, были перебежчики, но теперь мы усилили контроль за отбором…
Последние слова майора уже никто не слышал из-за гомерического хохота.
— Все ясно, — подвел итог все тот же майор, — вы готовите не только кадры для руководства переустройством деревни, но и агентов для Вьетконга.
Помощник Лэнсдейла постарался навести порядок, успокоить руководителей школы, свести дело к шутке, но это ему не удалось. Тогда он предложил съездить в саму школу.
Длинные бараки из сборного алюминия стояли, окруженные колючей проволокой. Вокруг бараков росли бананы, папайя, были разбиты грядки батата, тянулись вверх стебли маниоки. Откуда-то доносилось хрюканье и визг свиней.
— Мы учим своих студентов умению хозяйствовать, выращивать овощи, разводить, свиней, — говорил полковник Крепе, но его плохо слушали.
Все взоры были устремлены на лениво расхаживающих между бараками людей в странной форме с нашивками: «деревни революционного развития». Кое-кто был с оружием, кто-то с обрубком сахарного тростника. Многие — с отрешенным выражением на лице. Видно, наркотики регулярно доставлялись в это заведение.
— И эти люди будут отвечать за строительство деревень, защищать крестьян от Вьетконга? — тихо спросил Мартин Смита.
— Они и себя-то не защитят, бросят оружие, услышав первые выстрелы, — ответил Юджин. — Неужели никто не понимает идиотизма этого замысла? — возмущенно проговорил он. — Разве с такими бандитами мы завоюем на свою сторону людей вьетнамской деревни?
Он хотел еще что-то сказать, но осекся, потому что в группе слушателей увидел знакомое лицо. «Это же механик с дизельной электростанции, который исчез после нападения Вьетконга на базу, — подумал Смит, — Ему приписывали диверсию — снял напряжение с колючей проволоки. В суматохе он исчез незаметно — и вот теперь здесь, постигает азбуку борьбы с Вьетконгом».
Видимо, вид у него был растерянный, если Мартин заметил неладное:
— Что произошло, Юджин?
Полковник раздумывал: сказать или не сказать Питу о подозрении? «Как же фамилия механика, — мучи тельно вспоминал он, — Нгуен… Второе слово, кажется,
да не кажется, а точно — Фам… Нгуен Фам Ле. Да. точно».
Он решительно подошел к майору Диню, так и не ответив на вопрос Пита.
— Господин майор, нет ли у вас слушателя по фамилии Нгуен Фам Де? Мне кажется, я видел его случайно в толпе.
— А что случилось, господин полковник?
— По-моему, я его встречал на базе, а потом он исчез при довольно странных обстоятельствах.
— Одну минуточку. Как вы говорите? — листая толстую записную книжку с фамилиями, говорил майор. — Нгуен, Нгуен, Нгуен… Ван Тхи… Зыонг… Фам Чи… Нет, господин полковник, такого слушателя нет. Если он в чем-то замешан, ему ничего не стоило сменить фамилию. У нас это делается просто: был Нгуен Фам Ле, стал Нгуен Ван Зыонг, и никакая комиссия не определит. Он очень опасен? Вор? Диверсант? Кто он? Давайте построим весь личный состав, хотя это и нелегко сделать, и выясним.
Полковник задумался, а потом сказал:
— Впрочем, возможно, что я обознался.
— Мы же для вас все на одно лицо, — саркастически добавил майор. — Впрочем, как и вы для нас, — улыбнулся он, сглаживая невольно вырвавшуюся невежливость.
— Нет, майор, ошибаетесь. Для меня уже давно каждый вьетнамец имеет свое лицо, — перешел Юджин Смит на вьетнамский язык.
— Приятно слышать, господин полковник, — с удивлением в голосе ответил майор.
Всю обратную дорогу до Сайгона Юджин Смит был задумчив. Он думал о том, не упустил ли возможность доказать полковнику Крепсу призрачность его затеи. «Очень хотелось бы ошибиться, — говорил себе Смит, — но боюсь, что Вьетконг и сюда, в цитадель генерала Лэнсдейла, посылает своих людей».
Полковник Смит долго мучился, терзая себя за то, что не проверил возникшее подозрение. Как разведчик он думал, что прав: глаз и память привыкли фотографировать и надолго сохранять отпечатки лица человека, с которым хоть раз встречался. Но все-таки как иностранец он мог ошибиться, увидев почти мельком лицо человека в сонме подобных ему лиц. На том в конце концов он и порешил: ошибся.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Генерал Эдвард Лэнсдейл прилетел на базу в самое неподходящее время: накануне силы национального освобождения обстреляли ее из тяжелых минометов, сожгли три самолета и один вертолет, разрушили два домика, в которых жили летчики. В результате обстрела погибло восемнадцать американских солдат и три офицера и пять солдат особых частей сайгонской армии из батальона, прибывшего для усиления охранной службы и борьбы с агентурой Вьетконга. Полковник Смит был на совещании в Сайгоне, когда батальон особого назначения, командование над которым принял его старый знакомый майор Тхао, разместился уже на территории самой базы, а не за ее пределами, как это было раньше. Тхао был, видимо, облечен какими-то особыми полномочиями, потому что командующий базой Фрэнсис Райтсайд получил из штаба в Сайгоне указание, хотя и не очень строгое, но вполне заслуживающее того, чтобы его не игнорировать, — помогать командованию батальона в выполнении им особой миссии.
Командующий базой видел солдат батальона и внутренне содрогнулся: у них же на лицах было написано, кто они такие. Не люди — звери. Такие не то что партизана, отца родного ухлопают. Под стать им был и майор Тхао. Те месяцы, что генерал не видел его, майор располнел, потяжелел, стал выглядеть для вьетнамца слишком массивным. На лице кроме рубцов и шрамов, видно полученных в пьяных драках и ставших теперь более заметными, появилось выражение плохо скрываемого презрения ко всему окружающему и всем окружающим. В разговоре с генералом он не выражал ни почтения, ни элементарного уважения. Генерал сначала хотел расспросить майора о его особой миссии, но потом отказался от этой мысли: пусть делает, что хочет, лишь бы пореже видеть его.
— Не говори мне об этом человеке, Юджин, — взмолился генерал, когда Смит, вернувшийся после полуторамесячного отсутствия, спросил, каким ветром снова занесло на базу эту неприятную личность, — ничего не говори и не спрашивай. Я не знаю, зачем он тут, чем занимается, когда его отряды ухддят с базы, какие у них отношения между собой, — а хорошими они не могут быть. Черт с ним! — сердито произнес генерал. — Лучше расскажи, как ты провел время в Сайгоне.
— Познакомился с новыми людьми, встретился со старыми приятелями, немного стряхнул с себя пыль нашей родной базы, всадили в меня заряд бодрости крупного калибра, вооружили уверенностью, дали тысячу инструкций и наказов, и теперь, господин генерал, буду стараться все выполнить. Как только выполню, наша база станет недоступной для врага и будет окружена могучей стеной дружелюбия со стороны местного населения, сердца и умы которого мы завоюем.
Генерал улыбнулся.
— Заряд бодрости, видно, был действительно Тфуп-ного калибра, — сказал он. — А у нас здесь происходят события, которые мало вдохновляют, но зато здорово выводят из равновесия.
Генерал Райтсайд, выглядевший всегда элегантно, что подчеркивалось и способностью красиво носить форму, и хорошей прической седоватых, слегка вьющихся волос, вроде бы не положенных американскому генералу, для которого ежик или совсем гладко лежащие короткие волосы были нормой, фирменной стрижкой, — казался усталым, издерганным и нервным.