— А ты, думаешь, получил бы?
— Не знаю…
Вчера утром поступила информация из РУОП, один из отделов которого разрабатывал заместителя начальника линейного отдела милиции. Имелась запись телефонного разговора, смысл которого заместитель начальника, задержанный, наконец, за взятки и превышение власти, наотрез отказывался объяснить. Неизвестный мужчина звонил ему и просил прокомментировать ситуацию на вокзале. Разговор состоялся в тот день, когда Марков должен был выплатить выкуп за свою дочь.
— Как же вы так с деньгами-то лопухнулись?
— Не знаю, там какая-то левая заморочка вышла. Толик уже взял деньги и переложил в нашу ячейку, мы должны были девчонку отпустить, чтобы все думали, что баксы у нас, а потом, когда все уляжется, забрать их потихоньку. А какая-то фигня вообще получилась. Кто-то позвонил и сказал, что вокзал заминирован. Олег сначала все не верил, думал, Толя нас нае…ть хочет — сам деньги забрал и спрятал где-то. Потом я уже в газете прочитал об этом. Вы, наверное, не поверите, но я сейчас так жалею об этом…
— Конечно, не поверю. Если бы деньги взяли, то ты ничуть не жалел бы. Или, в крайнем случае, если бы с деньгами и пролетели, как оно и получилось, но не попался бы — так тоже никогда не жалел бы. Так что жалость эта твоя вовсе не от того, что раскаялся ты в совершенном, а от того, что попался и отвечать теперь за это придется. Что, не так?
— Да нет, вы не понимаете, но я действительно жалею. Я… Мне это на всю жизнь урок!
— Потому, что попался. Не сидел бы ты сейчас здесь — так и урока никакого не состоялось бы, радовался бы, что найти тебя не смогли, и на будущее выводы делал бы, как…
На лестнице раздались шаги, и донесся громкий пьяный голос — Петров и Савельев вели «разбойника», задержанного за нападение на магазин. Парень был неопределенного возраста, от шестнадцати до тридцати лет, высокий, здоровый, наголо бритый и одетый в черную кожаную куртку и разорванные зеленые «слаксы».
— Ну ты, бл… полегче, ты че, не понял, что ли? Бл… в натуре, вы че, ох…ли совсем? Я те, сука, сейчас покажу!
С треском распахнулась дверь, отделяющая помещение уголовного розыска от общего коридора второго этажа. Савельев заскочил в кабинет, мельком взглянул на Марата и принялся рыться в верхнем ящике своего стола, ища ключ от соседнего кабинета.
— Чего там у вас? — спросил Костя.
— А-а, — отмахнулся Гена, яростно вороша бумаги, авторучки, фотографии и прочую дребедень, которой был забит его стол. — Ничего серьезного. Сняли этого героя из кабака. Разменная пешка у «хабаровских», а строит из себя… Я его помню, еще когда он «Момент» в подвале нюхал и в ИДН истерики закатывал. Черт, где же ключи? Ввалился в ночной магазин на Камышовой, «построил» охранника, побил стекла и утащил пару банок пива… Вот, нашел! Димыч сейчас подойдет, вы тут занимайтесь, а я там быстренько определюсь.
Из коридора донесся новый всплеск мата, плавно перешедший в звуки короткой неравной борьбы, а потом и это стихло — задержанного все-таки удалось затащить в кабинет и усадить на стул.
Марату снова хотелось закурить, и он напряженно смотрел на лежавшую на столе пачку, но спросить сигарету не решался. Предлагать ему Костя не стал.
— А журналиста зачем калечить было? Еще немного — и…
— Какого журналиста?
— Того самого, на дискотеке.
— Да откуда ж я знал, кто он такой! Это Толя все. Говорили ему, что надо просто вырубить его ненадолго, а он, сука, понервничал и переборщил. Он это сделал, он! Я там вообще в стороне стоял, знал бы, что так получится — вообще не пошел бы. Он ведь нас дважды подставил — и здесь, и на вокзале потом, с деньгами. Из-за него все так и получилось. Если б он тогда от меня не сбежал, Олег его, наверное, убил бы. Все из-за него так получилось! Нас и нашли-то, наверное, только поэтому, да?
— Ну почему же? Не только… А Толя свое получил, так ведь?
— Как — получил?
Лицо Марата выразило столь искреннее удивление, что Костя сразу решил — к происшествию в строящейся школе он никакого отношения не имеет.
— Да так вот, получил. В больнице сейчас.
— Это… Олег?
Ковалев не ответил, и некоторое время они молча смотрели друг на друга, а потом Марат отвел глаза и тихо пробормотал:
— Это Олег… Он ведь, сука, и меня мочканул бы, не задумываясь.
Разубеждать его Костя не стал и продолжал молчать.
— Нашел, значит, все-таки… А где это было?
Костя назвал улицу. В первый момент Марат искренне удивился услышанному адресу и поднял глаза на опера, ожидая пояснений, но уже через несколько секунд в глазах его отразилось какое-то воспоминание, он наморщил лоб и отвернулся в сторону. Костя закурил, неотрывно наблюдая за собеседником и чувствуя, что сейчас будет сказано что-то действительно важное.
— А Гранитная улица оттуда недалеко? — глядя в сторону, осторожно спросил Марат.
— Рядом, — безразлично ответил Костя.
Марат опять замолчал, напряженно что-то обдумывая. Костя, не торопя его и не задавая вопросов, спокойно курил, после каждой затяжки аккуратно стряхивая пепел и стараясь не думать ни о чем.
— На Гранитной у него подруга живет, — наконец, сказал Марат, подняв глаза. — Ее Оксаной зовут. Я так и думал, что он у нее прятаться будет. Раньше у нее Толя жил, Олег его туда привел. Вы, наверное, это и так знаете?
Медленно стряхивая пепел, Костя молча кивнул.
— Я их туда подвозил пару раз, могу адрес показать. Только квартиру не помню. Показать?
— Не знаю, может, и пригодится. В твоем положении сейчас каждый плюс дорого стоит…
— Я ведь сам все рассказал. Скажите, а я могу рассчитывать на подписку? Я ведь не сам все это сделал, меня заставили. И сейчас я все рассказал. Меня могут отпустить?
— Трудно сказать. Не хочу тебе врать, не от меня ведь это все зависит. Сам знаешь, вопросы такие решает следователь, и не он один. Преступления-то совершены тяжкие, и вопрос об аресте в обязательном порядке ставиться будет. Ну, а уж как решат — не знаю. Сейчас многих отпускают, не то, что раньше.
— А следователь кто будет, не знаете?
— Я сейчас фамилию не помню,
— Ну, а он хоть кто — мужчина или женщина?
— Думаешь, это что-то изменит? В любом случае, настраивайся лучше на то, что, как минимум, до суда тебе сидеть придется. Если отпустят — считай, повезло, и от радости никто не умирал. А если будешь на подписку рассчитывать, а тебя закроют — тут уже…
— Я понимаю. Но я все-таки надеюсь. Отец мне говорил, что сейчас почти всех, кто первый раз попался, до суда освобождают. А у меня ведь раньше ничего не было, и сейчас я все сам рассказал. Если бы за мной сегодня не приехали, я, честное слово, не смог бы дальше прятаться, так все надоело! Вы мне, наверное, не верите, но это на самом деле так. Наверное, мне это все написать надо?
— Как хочешь. Мне с тебя надо будет брать объяснение, там я сам писать буду. Но если хочешь, можешь признание написать, вон бумага лежит, а ручку я дам. Только учти, оно один раз пишется, потом уже ни добавить, ни выкинуть ничего нельзя будет. И написано в нем должна быть полная правда, а иначе — никакой цены этому признанию не будет.
— Я напишу. Скажите… А мне потом хуже от этого не будет?
Костя пожал плечами:
— Тут уж сам решай. Признание у нас доказательством не является, смотрят ведь на объективные улики, а не на то, кто что наговорил. Признание, в основном, как характеризующий материал идет. Смотрят, осознал человек свою вину или нет, и как он к этому относится. Так что подумай и решай. Сам решай.
— Да-да, я понимаю. Сейчас, я подумаю… Можно сигарету? Спасибо. Сейчас, я подумаю… Вы ведь понимаете, я и так все рассказал, но я не хочу, чтобы мне потом за это только хуже было. Можно зажигалку?.. Спасибо. Сейчас, я покурю, и решу…
Марат все-таки написал свое признание, ограничившись в нем полуправдой, которую считал для себя спасительной. К четырем часам утра Костя закончил брать с него объяснение. Марат долго читал три плотно исписанных листа, по несколько раз перечитывая самые напряженные для себя места и внося кучу дополнений, касавшихся, в основном, руководящей роли Олега и незначительности своих собственных действий. Подписывать все это ему страшно не хотелось, он долго мял авторучку, вздыхал и ворошил листы, но потом все-таки поставил свои росписи и, склонив голову набок и болезненно морщась, вывел завершающую фразу: «С моих слов записано верно и мною прочитано».
