После тщательного осмотра эскадры комиссия составила список судов, которые должны были быть переданы СССР. В него вошли броненосец «Генерал Алексеев», шесть миноносцев, четыре подводные лодки. Поскольку не все корабли были в технически удовлетворительном состоянии, комиссия потребовала произвести необходимые ремонтные работы. Франция эти требования отклонила. Тогда свои услуги предложила Италия.
Однако Москва так и не дождалась передачи обещанных кораблей. В Западной Европе поднялась волна протестов против выполнения франко-советской договоренности по части передачи эскадры. Большинство государств опасалось, что это приведет к чрезмерной активизации советской внешней политики. Особенно были встревожены правительства причерноморских и прибалтийских стран. С ними соглашалась и Англия. Только Швеция и Италия занимали нейтральную позицию. Острая дискуссия развернулась в Лиге Наций. Да и в самой Франции, прежде всего в сенате и колониальных кругах, громко заговорили о советской угрозе французским заморским владениям и морским коммуникациям. От имени российской эмиграции с резким протестом выступил П. Н. Врангель.
Враждебная Советам кампания сделала свое дело. Франция уклонилась от выполнения соглашения по флоту. Корабли эскадры остались в Бизерте, но их судьба была незавидной. Лишенные необходимого повседневного ухода и с годами капитального ремонта, суда, несмотря на попытки консервации механизмов, ветшали, утрачивали мореходные и боевые качества. Одни из них французы успели продать тем или иным странам. Другие были обречены на демонтаж, продажу на металлолом. В обоих случаях экипажи снимали корабельные орудия, отсоединяли замки к ним, а затем сбрасывали те и другие в море.
Последним подвергся разборке броненосец «Генерал Алексеев». Незавидной была и судьба экипажей. Часть моряков покинула Бизерту, перебралась в Европу и на другие континенты. Другая осела в Тунисе на временное или постоянное жительство.
Говоря о русской колонии в Тунисе, историки, и особенно публицисты, обычно делают основной упор на трагедии эскадры. Более того, зачастую вообще ограничиваются военно-морским аспектом темы. Это не совсем справедливо. При таком подходе на первый план невольно выходят корабли, а люди, экипажи явно обделяются вниманием. Не будем забывать и о другом: помимо моряков в Тунис попали тысячи россиян, прибывших на кораблях в качестве пассажиров. Долгие годы и даже десятилетия многие из них жили и трудились в этой стране.
Итак, что же происходило с местными русскими — и бывшими морскими чинами, и прочими — после спуска с флагштоков Андреевского флага? В беженских лагерях страны, а именно туда пришло в конце 1924-го — начале 1925 г. значительное флотское пополнение, было немало высокообразованных людей, специалистов широкого профиля, с хорошим знанием иностранных языков. Морские офицеры всегда входили вместе с верхушкой гвардейских кавалерийских полков в элиту русской императорской армии. Да и рядовой, и унтер-офицерский состав экипажей набирался обычно из горожан, в первую очередь из квалифицированных рабочих. Стало быть, моряки, решившие осесть в Тунисе, могли в принципе рассчитывать на получение работы. И они ее находили, правда, чаще не такую, которая отвечала бы их квалификации, поскольку они не являлись гражданами Франции.
Одним из условий постоянной работы была натурализация (отказ от российского гражданства и приобретение французского). Власти протектората даже поощряли в 20–30-е годы натурализацию европейцев, в том числе русских. Расчет был прост: они были заинтересованы в том, чтобы французская община, пополнявшаяся за счет натурализовавшихся, численно превышала бы итальянскую. Дело в том, что с приходом в начале 20-х годов к власти в Италии Муссолини итальянские притязания на Тунис, восходящие к последней четверти XIX в., получили новый импульс. А для проведения в жизнь своих экспансионистских замыслов в отношении Туниса Рим очень рассчитывал на местную итальянскую общину.
Со временем состав беженских лагерей менялся и сокращался; в основном в них оставались женщины и дети, инвалиды и больные. Работоспособные мужчины отправлялись на заработки. Найдя работу, они выписывали к себе родственников. Заключались браки, молодые семьи стремились создать очаг за пределами лагерей. Иные юноши и девушки отваживались на рискованные шаги: уезжали на учебу или просто в расчете на удачу в Европу, благо она была рядом.
И в Тунисе нашим соотечественникам приходилось в поисках постоянного рабочего места забывать о самолюбии. Доставалось всем — дворянам, интеллигентам, простолюдинам. Просто первым было труднее переносить оскорбительные для самолюбия испытания. О прежних престижных профессиях и способах заработка приходилось забывать и привыкать к новым. Юристы и филологи вынуждены были становиться сапожниками или поварами. Появилась тунисская разновидность египетских «сигаретчиков» — «бисквитчики». Так называли здесь уличных торговцев. При этом считалось, что этим людям еще повезло. А неудачниками были, по мнению земляков, те, которые работали грузчиками, шахтерами, сельскохозяйственными рабочими на виноградниках, апельсиновых и оливковых плантациях и фермах европейских колонистов, трудились землекопами на прокладке подземных магистралей или тянули телеграфные линии через сахарские пески. Еще один немаловажный момент.
Соглашаясь на любые условия труда, русские невольно становились конкурентами местных тружеников (арабов и берберов, итальянцев) и тем самым вызывали к себе неприязненное, если не враждебное, отношение. Борьба за рабочие места, даже между мелкими торговцами, приобретала жесткий характер.
На первых порах все же можно было найти занятия, приносившие хоть какой-то доход. Со временем, однако, делать это становилось все труднее. В особенно тяжелом положении оказались высшие и старшие командиры бывшей эскадры. Люди преклонного возраста, не имевшие гражданских специальностей, не обладавшие крепким здоровьем а главное — тяжелее других переживавшие крах идеалов, служению которым была отдана еще со времен Порт-Артура и Цусимы вся жизнь, с большим трудом адаптировались к новой реальности. Надежды на то, что французские власти как-то позаботятся о них, не оправдались. Вице-адмирал Ворожейкин начал с разведения кроликов и коз, продажи молока, одно время был даже кладбищенским рабочим, а в конце концов получил место бухгалтера в одном из учреждений общественных работ. Контр-адмирал Беренс шил и продавал женские сумочки, работал в типографии. Генерал-майор Завалишин трудился сторожем во французском лицее. Командир миноносца «Жаркий» A.C. Манштейн делал домашнюю мебель, мастерил на продажу байдарки, а его жена трудилась горничной.
Не могли найти достойного применения своим знаниям и многие гражданские беженцы. В силу объективных причин в Тунисе спрос на специалистов был вообще ограничен. Далее, большинство россиян не желало, как и в Египте или Марокко, расставаться с российским гражданством. Получить же должности в структурах протектората можно было лишь при условии все той же натурализации. И опять же они вынуждены были возвращаться к такому своеобразному работодателю, как Иностранный легион.
На тунисской земле через вербовочные пункты легиона прошло немало бывших пассажиров русских кораблей, прибывших сюда из крымских портов. В их числе были кубанские и донские казаки, бывшие студенты, чиновники. Для всех тех, кто не нашел работы, но мог носить оружие, оставался еще легион или другие части колониальных войск, например Французская африканская армия (ФАА). По некоторым оценкам, в Тунисе в легионе, а также в ФАА служили сотни русских. В составе легиона впервые сформировался кавалерийский полк, в котором только командир и его заместители являлись французами, а остальные бойцы — рядовые, сержанты, офицеры — все были казаками. Полк дислоцировался в районе г. Сус; его подразделения также охраняли конными разъездами границу протектората с итальянской колонией Ливией. Служба в легионе не могла, конечно, вызывать симпатий у коренного населения Туниса к тем русским, которые, как и легионеры иных национальностей, участвовали в карательных операциях. В тех самых, о которых Николай Туроверов, бывший донской подъесаул, а затем и известный поэт и легионер, скажет:
