-- Не помню... Вроде нет! - и снова прислонилась головой к груди.
Ярослав, видя конец веселья, скомандовал:
-- Ладно, расходитесь спать, я посторожу всех.
Девушки не спеша разошлись по своим помещениям, где еще ранее были у них постели и комнатушки с крышей, в которых еще до эпидемии ночевали, когда всей семьей жили в поместье. Однако Анна не ушла. Они вдвоем остались на улице, сели на камень недалеко от пруда, на самом краю обрыва. У подножия гряды у самых ног простиралась непроглядная тьма джунглей, среди ветвей и деревьев сейчас точно также коротали время или спали люди, беззащитные в своем одиночестве. Анне так хотелось тепла, крепкой руки и того умиротворенного чувства защищенности, которое может дарить только близкий человек. В эту минуту она жаждала защиты, защиты от Ярослава и не хотела уходить во тьму каменных стен. Одиночество пугало.
Они долго сидели молча, Анна обнимала парня, не чувствуя его, только тяжесть брони и оружия. Сейчас сталь была теплая, несмотря на ночь и отсутствие солнца, которое бы могло нагреть ее. Невольно подумалось: "Как только Ярослав терпит жару в тяжелом хауберке и толстом поддоспешнике?" Самой Анне часто делали поблажки. Когда было совсем нестерпимо жарко, она скидывала броню и оружие в повозки. В последнее время девушка вообще перестала носить броню, а оружие - только для вида. Однако близость врагов говорила, она неправа!
-- Может быть, ты снимешь броню? - неожиданно для Ярослава, а еще более для себя, озвучила Анна и тут же испугалась сказанных слов, своего решительного голоса.
Однако она помнила советы Насти: надо быть смелее!
Ярослав удивился, но безропотно снял кольчугу. Анна помогала.
-- Честно сказать, я в ней довольно сильно устаю, -- как бы оправдывался он, -- привычку к броне требуется вырабатывать с детства, а я надел пару месяцев назад, и если бы не природа, давно отдал бы концы.
-- Отдохни немного, -- подбадривала его Анна, нежно касаясь обнаженного тела.
Белье Ярослав из-за жары не надевал, а потому остался обнаженным по пояс, не сняв стеганые шосы.
-- Как ты терпишь в этом ватнике?! - теперь уже вслух выразила свое удивление Анна.
-- Поддоспешник - не ватник, -- уклончиво, с некоторой долей обиды ответил Ярослав, -- в нем намного прохладнее, чем в фуфайке, конский волос и шелк плохо греют и не сильно парят.
-- Да я не о том! - многозначительно намекнула Анна, прижавшись к парню и обнимая, сама же думая: "Какой он странный, разве не понимает ничего? Врала, наверное, Настя, говоря, что нормальный парень сразу все поймет, а Ярослав что-то тормозит. Или тут дело в Юле?.." Мысль как черная тень проскользнула в душе, когда она вспомнила имя подруги, но Анна взяла себя в руки!
Тут же пришел ответ на ее немые вопросы.
Ярослав, чувствуя близость, обнял девушку за талию, привлек к себе, руки их переплелись, а небритый подбородок коснулся ее виска, причинив боль.
-- Уже поздно, -- тихо сказал он.
-- Да, -- согласилась Анна, -- надо идти спать.
И поддавшись внезапному порыву, он наклонился и поцеловал ее в губы. Она обвила его руками за шею, и он вдохнул аромат ее волос, пахнущих сенокосом. Он начал целовать ее, так как целовал бы Юлю, но вдруг почувствовал, что Анна не прижимается к нему. Губы у нее были мягкие, влажные и нежно-невинные, как у ребенка. Что-то остановило. Затем, расслабившись, он осторожно обнял, инстинктивно прижав ладони к ее груди, но неожиданно девушка встрепенулась, замерла, более не отвечая на поцелуи, и что-то перевернулось внутри Ярослава. Нежность ее губ и щек - безвольное согласие? Оторвавшись от его губ, Анна положила голову ему на плечо. Он бережно привлек ее к себе, взглянул в глаза. В их тесной близости произошел прорыв, она наконец опрокинула плотину непонимания и предвзятости. Это было чистое чувство двух брошенных в водоворот событий людей, ищущих не столько близости, сколько человеческого тепла, надежды на будущее.
-- Я не знаю, что ты думаешь, -- прошептала она, -- но у меня такое впервые.
-- Я знаю, -- тихо молвил он, аромат свежего сена дурманил голову.
Она высвободилась из объятий, мягко потянулась.
-- Светает! Как хочется спать, -- она зевнула.
На востоке розовел восход. Тонкий светящийся нимб покрывал горизонт океана.
Глава 72
Подходило время сбора урожая, дожди выпадали все чаще и становились продолжительнее. Люди без понуканий, сами собирали выращенное и снашивали в свои убогие закрома. Воровство, в период, когда на полях было нечего взять, единичное и незаметное, теперь приобретало массовый характер. Молодежь войо в некоторой степени даже бравировала разбоем, выставляя свою безнаказанность напоказ. Люди нервничали, озлоблялись, и только чудо пока хранило от серьезных столкновений. Ведь стоит пролиться первой крови, и затухший конфликт вспыхнет вновь. Ярослав изо всех сил старался унять пострадавшие семьи, с пеной у рта доказывая необходимость хранить терпение и хладнокровие. Значительное влияние на разгул преступности оказала распыленность людских семей по окрестностям города, вызванная необходимостью карантина. После нескольких недель изоляции волей неволей образовался разрыв связей, и эпидемия мало-помалу стала стихать, получив жертву в виде полутора десятков людей.
За последние две недели ни кто не заболел, и Ярослав разрешил возвращаться в крепость. Только не все откликнулись на призыв, много народа так и осталось на участках, в поместьях, ближе к земле. Однако сам Ярослав и семья вернулись в крепость.
Неожиданно выяснилось назначение мощеной дороги, идущей к устью реки. Изначально земляне думали, что она предназначена для перевозки товаров с пристани в устье или связи с поместьями в тех краях. Оказалось, много проще и практичнее. На заболоченных островах росла особая трава, по виду напоминающая осот, в рост человека высотой, и не было в окрестностях лучшего удобрения, чем это растение. Как только закончился сбор урожая, ласу потребовали рубить просеку в гелеях, потому как им нужна трава, а таскать ее на себе через дебри, мягко говоря, неудобно. Организовав несколько авралов, освободили мостовую от растительности, и груженые травой повозки потянулись на опустевшие поля. Листья травы укладывали на землю и перекапывали. По рассказам ласу, она должна была сгнить к окончаню сезона дождей. Земляне, видя такое дело и сколько пользы оно принесет, не замедлили перенять опыт, и буквально в течение нескольких дней вся колония занималась сенокосом в болотистых заводях устья реки, порой находясь в воде по колено, а то и по пояс, потому как трава эта предпочитала заболоченные участки и росла прямо в воде.
По окончании осенних работ жизнь постепенно входила в привычное русло на старом месте в крепости. Охрану пришлось усиливать, потому как после уборки урожая поля опустели, и самые смелые из войо стали покушаться впрямую на имущество людей. Безнаказанность воодушевляла, и самые отчаянные делали попытки проникнуть в крепость. Их находили, отпугивали, но пойти на поимку и применить наказание не решались. И дело не только в страхе перед неизбежной большой войной, но и в том, что у людей, как говорится, рыльце тоже было в пушку. Несмотря на запрет, угрозу жесткого наказания, люди охотились к северу от гряды, в лесных угодьях войо. Некоторые даже хвастались, что доходили до самых поселков и даже спасались от погони. Ярослав строго наказывал за нарушение приказа, но люди охотились тайно и даже при поимке предпочитали быть выпоротыми, но с жареной кабанятиной в желудке. К сожалению,меры, принятые руководством колонии, не давали должного результата. Эгоизм людей продолжал балансировать на тонком лезвии между миром и войной. Когда грянет гром, было только делом времени.
Именно тогда на сторожевых вышках стали применять ночной прицел для контроля подступов к крепости. Прибор был всего один, но использовали его, по возможности, с максимальной пользой. К этому времени предполье представляло собой абсолютно голое место с выкошенной травой, выкорчеванными пнями и присыпанными ямами. Прятаться было абсолютно негде. Только дикари не знали, что за ними наблюдают в волшебную трубу и, пользуясь непроглядной темнотой, подкрадывались к самым стенам. При попытке их преодолеть, люди стучали копьями о щиты, и хитрые войо, отказываясь от попытки лезть дальше, спускались на землю. Однако и это не могло длиться вечно.
