– Собираешься на войну?

– А что делать? Жить с этим я не могу.

Дрюня глубоко задумался.

– «Винторез» у меня есть. Есть ПМ и ПСС. Но это дорого, Пуля.

Я бросил на стол пачку долларов. Дрюня присвистнул.

– Откуда дровишки?

– На квартиру копил. Возьми, сколько надо. И еще: моих надо похоронить. Там еще труп парня лежит неопознанный. Это буду я. Сделаешь?

– Сделаю. Пересидишь пока у нас на даче. Мы там не показываемся, времени нет. Мать тем более все равно сейчас в отпуск собралась в деревню к своим. Так что живи, не бойся, но на улице лишний раз не светись, мало ли. Вдруг соседи появятся.

– Не учи, знаю. Ключи давай.

Дрюня ушел за ключами. Вернувшись, он бросил их мне.

– Держи. Когда тебе стволы подогнать.

– Через пару недель. Я должен отлежаться. Они мне по башке дали, сотрясение, наверное, я себе заработал. На дачу не приезжай, сам приеду и вообще, поаккуратнее будь. Если узнать об этих скотах будет тяжело – не рискуй, и не светись. Мало ли… Самое главное – я умер для всех. Меня никто не видел, кроме тебя. Эту политику и веди. Если спросят для кого стволы…

– Я скажу, для заезжих гастролеров, – закончил Дрюня за меня.

– Молоток. Я пойду, пока еще не слишком поздно. А то народ начнет ходить, еще увидит кто-нибудь.

Дрюня проводил меня до дверей. Я уже был на лестничной клетке, когда Дрюня догнал меня.

– Деньги забыл, – сказал он.

– Не забыл, тебе оставил.

– Да я взял уже сколько надо, и на пушки, и на похороны. Остальные забери.

Я сунул деньги в карман и пошел вниз.

– Пуля, ты это… Ты береги себя, – сказал Дрюня мне вслед. Я обернулся и посмотрел на него.

– Постараюсь, – ответил я.

Дрюня приехал через неделю, когда я спал. Спал я днем и ночью, поскольку состояние мое было далеко от совершенства. Часто меня тошнило, голова болела и кружилась. Я плохо ел и много спал, так как спать хотелось постоянно. Я проснулся поздно вечером, и спустился вниз, дабы сходить в туалет. Дача у Дрюни была замечательная – недостроенный двухэтажный домик и практически полное отсутствие людей. Соседние дома были уже почти все разобраны злостными мародерами, а вот дом Дрюни они почему-то не трогали. Дрюня рассказывал, что однажды он установил на огороде растяжку. Какому-то бомжу оторвало ногу, с тех пор на даче было тихо. Менты к Дрюне не цеплялись, поскольку про происшествие на даче по какой-то причине вообще не узнали, что подтвердило мое негативное мнение об их работе.

Дрюня сидел на первом этаже, привалившись к стене и слушая мой плэйер. На его лице было выражение полного блаженства. Я подкрался к нему и щелкнул по носу. Дрюня подскочил и вытаращил глаза. Я усмехнулся.

– На посту спишь, боец?

– Господи, Пуля! Меня чуть кондратий не обнял! Я же с балластом!

– Что слушал?

– «Арию». Не возражаешь?

– Нет. Плющило и таращило?

– Ага.

– Принес?

– А как же.

Дрюня подтащил ко мне объемную сумку. Я вынул из нее разобранную винтовку, завернутую в промасленную тряпку. Вслед за винтовкой я извлек из сумки завернутый в такую же тряпку пистолет и объемную коробку с патронами. Дрюня молча смотрел, как я собираю «Винторез» и проверяю пистолет.

– Пристреляй, – посоветовал он.

– Не учи отца стебаться, – ответил я, заглядывая в ствол винтовки. – Жрать будешь?

– Буду.

Я разобрал винтовку и сложил ее обратно в сумку, а затем собрал на стол нехитрую еду. Дрюня молча пододвинулся поближе к еде и начала есть. Мы молча жевали. О чем думал Дрюня, мне было неизвестно, но лицо его было мрачным. Мои же мысли были невеселыми.

– Ты узнал, то, что я просил?

Дрюня отодвинул в сторону банку тушенки и тяжело вздохнул.

– Такое дело, Пуля. Не получилось у меня. Задал я пару вопросов, а дальше не рискнул. Интерес нехороший появился. На меня косо смотреть стали. А парень, у какого я спрашивал, мне потом сказал: «Не суйся, мол, пока тебя не закопали самого». Извини.

– Ладно. Я же сам тебе говорил, не рискуй. Я уж сам как-нибудь. Моих похоронил?

– Ага. И родителей, и сестру… и тебя. На кладбище пойдешь?

– Потом. Когда все кончится. Если доживу.

Дрюня с сожалением посмотрел на тушенку, но доедать не стал.

– Ладно, пойду я тогда. Ты здесь останешься?

– Нет, разве что на сегодня. Утром уеду, чтобы тебя не подставлять. Ты больше в это дело не суйся.

Дрюня тяжело вздохнул и потопал к дверям. Проводив его взглядом, я забрал сумку с оружием и отнес ее наверх. Там я лег на свою раскладушку и долго лежал без сна, потом не выдержал, собрал винтовку и положил ее с собой рядом. Теперь мне было спокойнее. Я уснул почти сразу, даже голова перестала болеть. Только снов в эту ночь не было никаких, ни плохих, ни хороших. Организм усиленно требовал войны…

Приблудная собачонка, которую бойцы окрестили Маджахедом, скулила, словно чуяла беду. Ни здоровенный кусок тушенки, ни ругань не помогали. Пес скулил и косил своим загадочным взглядом на Кузнецова. Недавний капитан, а теперь уже майор, недовольно посмотрел на пса, поминая недобрым словом его маму, и поднялся. Пес наверняка хотел по своим собачьим делам. Однако собака на улицу не пошла. Она продолжала сидеть у кровати Тулина и скулить.

– Ушел и тебя оставил? – спросил Кузнецов. – Так на задании он. Скоро придет.

Пес слабо вильнул хвостом и ненадолго заткнулся. Сева Тулин подобрал щенка на базаре, где тот почти подыхал от голода. Кроме Севы пес никого потом не слушал, полностью отдав свое сердце и преданность маленькому парнишке, который был ростиком едва больше своей снайперской винтовки. Иногда, входя в импровизированную казарму, а ранее школу, Кузнецов видел, как Тулин спит в обнимку с псом.

После той злополучной засады Тулина резко зауважали сослуживцы. Теперь никакой дискриминации по отношению к Пуле, не было. И хотя он отслужил всего чуть больше полгода, его выдержке могли позавидовать бывалые и искушенные в боях бойцы. Иногда Кузнецов задумывался о характере этого странного парня. Почитывая на досуге Канта и Фрейда, Кузнецов мнил себя великолепным психологом. Хотя здесь не было особого разброса в характерах. Парни были самыми обычными. Кто-то с гонором, кто-то напротив, веселый и благодушный, хотя даже на таких война наложила свой отпечаток. И только Пуля выбивался из общих рамок. Он мог молчать в течение дня, забившись в угол с книжкой, мог пить водку наравне со всеми, что выглядело несколько необычно. Водка лилась в него, как вода, он не морщился, не закусывал, предпочитая запивать огненный напиток соком, а если оного не было, то просто водой. Хмелел Тулин плохо, водка его не цепляла. Крепко выпив, Сева молчал, а потом уходил спать. Иногда он веселился, как ребенок, отпуская шуточки, которые отнюдь не отдавали казарменным юморком. Кузнецов с удивлением отмечал, что уровень интеллекта у парня на порядок выше, чем у многих офицеров, не говоря уже о солдатах.

И все-таки было в Пуле нечто странное. Какая-то отчужденность, холодность, временами перерастающая в звериную жестокость. Словно невидимый барьер стоял между ним и другими солдатами. Он не стремился с кем-то дружить, он выжидал. Именно выжидал, как затаившийся перед атакой зверь, как замерший хамелеон, невидимый в своей мимикрии.

После засады, Кузнецов подошел к Тулину, который, сидел в казарме, опершись на винтовку, словно на трость. Лицо его было отрешенным и безжизненным. В такие моменты люди частенько ломаются.

– Тулин, ты как? – спросил Кузнецов. Парень поднял голову и посмотрел на него с хорошо разыгранным удивлением.

– Нормально, – ответил он. Голос звучал ровно, без надрывов и не монотонно.

– Точно нормально? Ты все-таки в людей стрелял.

– Людей там не было, – отрубил Тулин. На этот раз интонации были другими.

Дав себе слово понаблюдать за бойцом, Кузнецов оставил его в покое. К его удивлению, Сева нисколько не изменился. Он не стал серьезнее, так же привычно балагуря, не начал пить сверх меры. Он остался прежним странным пареньком немного не от мира сего. Убедившись, что с Тулиным все в полном порядке, Кузнецов махнул на него рукой, не до того было…