«А что, — подумал он, — похоже, и впрямь нашел я свое счастье. Вон какие перспективы намечаются! По всем, можно сказать, фронтам. А ведь мог бы и до сих пор в столе приключений брюки просиживать… Бр-р, страшно подумать…»

Уж как подгонял время — не передать. Наконец, солнце скользнуло по дальним крышам и завалилось за реку, в кронах тополей затрепетал вечерний зефир.

…К дому на Оранжерейной подкатили раньше на целую четверть часа. Вердарский вышел, оставив в коляске роскошный букет, прогулялся по тротуару. Он совершенно не представлял, чем бы себя занять. Задержался возле витрины, глянул на собственное отражение в зеркальном стекле. Увиденным остался вполне доволен и в сотый раз уже вынул из жилетного кармана часы.

Пожалуй, пора.

Парадная дверь особнячка, в котором проживала Елизавета Алексеевна, оказалась запертой. Рядом на стене обнаружилась бронзовая пуговка звонка — Вердарский нажал, прислушался. Подождал, подумал и надавил снова.

Дверь распахнулась, и полицейский чиновник увидел свою новую пассию. Была она еще не готова — в домашнем платье и туфлях, сверху легкий палантин наброшен. Увидев Вердарского, обрадованно улыбнулась (без вуалетки она оказалась такой красавицей, что и описать невозможно) и сказала:

— Ах, вы без опозданий! Как мило. Прошу.

Несколько сбитый с толку этими словами, а также тем обстоятельством, что хозяйка вынуждена сама отпирать парадную дверь, Вердарский переступил порог. Обстановка в прихожей была скромной: несколько гравюр на стенах, калошница и стойка для зонтиков. В дальнем углу — гардероб.

Из прихожей в дом вели две двери: прямо и справа. А слева начиналась лестница — очевидно в бельэтаж. Туда и направились.

Поднявшись, миновали две комнаты и вошли в третью, которая, судя по обстановке, служила хозяину кабинетом. Шли молча — Лизанька только улыбалась, поглядывая на гостя, а сам он не мог придумать ничего остроумного или, по крайности, занимательного. На всем пути не встретили ни души — похоже, хозяйка уже отпустила прислугу. Вердарский решил, что этим и объяснялась необходимость самолично отпирать дверь. Что ж, вполне извинительная предосторожность.

Но, оказавшись в кабинете, Вердарский снова пришел в смущение. Он не мог взять в толк — отчего их свидание происходит среди скучных книжных корешков и казенной кожаной мебели? Да и вообще, ведь уговорено ехать кататься на Пристань!

— Я думаю, вам будет лучше переодеться… Знаете, с реки вечерами тянет прохладой, — деликатно сказал он.

— Конечно, я сейчас, — ответила Лизанька. — Только прежде хочу вас кое с кем познакомить.

На это Вердарский ничего не успел ответить. В дальней стене раскрылась маленькая дверь, которою он сразу и не заметил, и в комнату вошел китаец. Невысокого роста, с непроницаемым лицом. Но внешность занимательная: у левого виска рубец, а левое же ухо вовсе отсутствует.

Китаец показался Вердарскому смутно знакомым — он уже видел его прежде, да только где?

Прерывая эти размышления, китаец шагнул ближе, поклонился и сказал на вполне правильном русском:

— Добро пожаловать, господин полицейский. Прошу садиться.

Вердарский недоуменно посмотрел на Лизаньку — что это, шутка? — но та, обворожительно улыбнувшись, сказала: «Я вас оставлю, чтоб не мешать», — и тут же упорхнула из комнаты.

Настроение испортилось. Вердарский стоял посреди кабинета, в лучшем своем сюртуке и с букетом в руках — точно незадачливый жених из какой-нибудь пиесы господина Островского. Поискал взглядом, куда поставить цветы, не нашел и просто положил на стол.

Китаец молча смотрел на него.

— Мы знакомы? — спросил Вердарский.

— Нет, — покачал головой китаец.

— А кто вы такой?

— Меня зовут Синг Ли Мин. — Китаец поклонился.

— Как? Синг Ли… Да, но позвольте!.. — вскричал Вердарский и тут же осекся. Он вспомнил! Это был тот самый ходя, коего искала вся харбинская полиция! Теперь — только бы не спугнуть. Может, удастся взять его и отвезти в департамент? Вот будет удача!

«Дурак, — произнес вдруг где-то внутри тонкий и отчего-то очень знакомый голос, — какой, к черту, департамент? Это ловушка! Это все подстроено, и ты сейчас в ужасной опасности!»

— Вы думаете понять, знакомы мы или нет? — спросил китаец и снова поклонился. — Нет, думать не надо. Мы с вами не быть знакомиться. Но я вас знать. Прошу садиться, — повторил он.

Вердарский послушно сел. Во рту пересохло.

— Я хочу, чтобы вы посмотрели один человек, — сказал Ли Мин. — И потом ответить на один вопрос. Пожалуйста.

— Хорошо… — пробормотал Вердарский. — Давайте. Но все это так странно…

Китаец наклонил голову, словно соглашаясь, потом прищелкнул пальцами, и из уже упомянутой двери выскользнул еще один человек. Он был очень маленького роста, почти карлик. Человек вышел из тени и подошел ближе, и Вердарский понял, что это ребенок, раскосенький мальчик лет десяти.

— Вы помнить этого маленького человека? — спросил Ли Мин. — Это такой мой вопрос. Ответьте, пожалуйста.

Вердарский покачал головой.

— Нет.

Ли Мин подал знак мальчику, и тот вдруг отколол номер: мигом скинул с себя куртку и просторные бумажные штаны, оставшись почти нагишом — в одной только повязочке на бедрах.

— А теперь? — спросил упрямый Ли Мин.

Вердарский хотел было вновь отрицательно покачать головой, но присмотрелся — и вдруг ахнул. Все тело мальчика было покрыто разноцветным узором — наподобие тех, какими любят украшать себя моряки да каторжники. Только эти были куда как занятней.

Ай да мальчик!

Впрочем, позвольте… Разве бывает у мальчиков такая мускулатура? А эти шрамы на груди? Да и сама кожа вовсе не так свежа и упруга, как бывает в детстве.

Нет, понял Вердарский, никакой это не ребенок, а взрослый человек, каким-то непостижимым образом сохранивший детские пропорции. Если присмотреться, станет ясно, что ему уже немало лет. Может быть, куда больше, чем самому Вердарскому. Не исключено, что это вообще старик…

И тут он вспомнил.

Это был тот самый человек, которого он видел третьего дня в Модягоу. Да, вне всяких сомнений. Его еще дети дразнили. А потом он убежал. Но… что все это значит?

Китаец Ли Мин, внимательно следивший за полицейским чиновником, угадал этот вопрос — должно быть, он отразился у Вердарского во взгляде.

— Вы вспомнить, — утвердительно сказал он. — Вы видеть этого человека раньше, а теперь вспоминать.

Отрицать Вердарский не стал. Да и к чему?

Навернулся вдруг на язык вопросец, который вообще-то следовало с самого начала задать: откуда этот ходя знает, что сам Вердарский служит в полиции? А потом и еще одна мыслишка на ум пришла — о небольшом черном пистолете со странным и непривычным японским названием «намбу».

Пистолет преспокойно лежал во внутреннем кармане сюртука.

«Ане достать ли его теперь?» — подумал полицейский чиновник.

Но не успел.

Потому что в этот момент разыскиваемый сыскной полицией Харбина китаец Синг Ли Мин произнес какое-то короткое и незнакомое слово.

Услышав его, коротышка выхватил из своей повязки тонкую трубочку и быстро поднес ко рту. Жест сей был очень знакомым — Вердарский и сам в не столь отдаленные гимназические времена баловался таким образом, обстреливая товарищей лущеным горохом из бумажной трубки.

Но коротышка не стал плеваться горохом. Он коротко дунул — и что-то кольнуло полицейского чиновника в шею. Вердарский хотел поднять руку, чтобы пощупать, — но отчего-то рука не послушалась. Внезапно накатила жуткая слабость. Он покачнулся, ступил назад, к кожаному дивану. Опустился на него, однако диван волшебным образом исчез. В глазах стало черно, и Вердарский вдруг ощутил, что летит, летит сквозь эту бесконечную черноту.

Спустя четверть часа парадная дверь особнячка распахнулась, и из нее вышла Елизавета Алексеевна. Огляделась, увидела экипаж, на котором прикатил полицейский чиновник, и торопливо подбежала к нему.