— И вы сразу согласились? — спросил Карвасаров.

— Да.

— Интересно. Вы не знали, что поступаете противузаконно?

— Разумеется, знала.

— И все же решились?

— Решилась. Но прибытка мне с того не было почти никакого. Одна докука.

— А для чего ж тогда?

Мадам вздохнула.

— Потому, что эта пакость в моду вошла. Средь гостей, — пояснила она. — Говорили мне множество раз. Обиняком, а в последнее время так и прямо. Да только не хотелось самой искать. А когда Володя предложил — согласилась.

— Понятно.

— Не думаю, что вам действительно все понятно, полковник, — сказала мадам Дорис. — Я ведь предвидела ваше здесь появление. С того самого дня, как ротмистр мне стал опийный порошок возить. Знала, что непременно все выйдет наружу. И, как видите, не ошиблась.

— Похвальная прозорливость, — заметил Карвасаров. — А откуда ваш ротмистр брал свой товар, не знаете?

— Отчего же не знаю? Он не скрывал. Из Петрограда возили.

— Кто?

— А вот этого сказать не могу. Знаю лишь, что — дамы. Возили транссибирским экспрессом, в пульманах, в тайниках. Деньгам эти особы счета не знают, моралью не обременены, и потому ничего невозможного для них нет.

Полицейские переглянулись. Грач подумал, что рассуждения насчет морали в этих стенах слушать довольно забавно. И даже подумал: сейчас полковник укажет хозяйке. Но у Карвасарова имелось, видать, особое мнение. Он произнес:

— Отчего это ротмистр после пожара сразу к вам прикатил?

Дорис удивилась:

— А куда ж еще? Здесь у него почти дом. Он, кстати, очень раздраженный приехал.

— Так вы его все-таки видели?

— Верно.

— И что он сказал?

— Володя был взволнован. Сообщил, будто на него готовили покушение. И что подозревает он будто своих спутников. А потому просил подержать их пока под замком.

— Пока?..

— Да. Хотел собственное следствие провести. Сказал — сутки потребуются. Ну а потом…

— Понятно. После происшествия сделалось очевидным, что спутники его ни при чем. Кстати, кто они?

— Постояльцы из «Метрополя». Со сгоревшего этажа.

— Вот оно что… — сказал полковник. — Может, у вас тут опять на него покушались?

— Кто?

«Ох! — мысленно вскричал Грач. — Ай да Мирон Михайлович! Вот уж в точку попал. Кто-то в заведении Дорис хотел докончить начатое в „Метрополе“. Верно! А Лулу, должно, подвернулась случайно. Блеск!»

— Кто? — переспросил Карвасаров. — Вот это я и хочу выяснить.

— Очень на это надеюсь, — сказала мадам Дорис. — Если я ответила на ваши вопросы, не будет ли мне позволено заняться делами?

— Не будет, — ответил полковник. — Ввиду известных обстоятельств ваше заведение с сего часу закрыто.

— Как угодно, — вымолвила мадам. — Только прошу вас обязать ваших людей соблюсти здесь надлежащий порядок. И чтоб никаких самочинных шагов!

— Вы, Дарья Михайловна, несколько увлекаетесь. Я вам не подчинен.

— Как сказать. Я полагаю, что очень скоро вам ваш собственный запрет отменить придется. Сверху на это непременно укажут. Поверьте, я знаю, что говорю. И учтите: все сказанное мною было доверено вам приватно. По дружбе. А в суде я от всего откажусь. Да и не будет его, суда-то…

На это Карвасаров ничего не успел ответить.

Раздался стук, дверь распахнулась, и на пороге показался Вердарский. Вид у него был потрясенный.

— Что такое? — спросил полковник.

Вместо ответа Вердарский развернул бумажный сверток, который держал двумя пальцами, и показал странного вида деревянную коробочку с парой заостренных шипов по бокам.

Глава двенадцатая

КРАСНЫЙ СЕЗОН

Павел Романович Дохтуров вращал связанными за спиной кистями. Двадцать раз левой, потом столько же правой. Он раз за разом повторял эти упражнения, надеясь, что запястья вспотеют и тогда можно будет освободиться от пут. Но ничего не вышло: кисти затекли, болели, а веревка держала по-прежнему крепко.

Ни есть, ни пить не хотелось. И даже естественные надобности оказались как бы позабыты на время.

«Страшно? Еще бы… Ух, как страшно!»

Дохтуров осторожно покосился.

Вон они, красные витязи, у костра расположились. Можно сказать, со всеми удобствами. Судя по наглому сивушному аромату — развлекаются самогонкой местного изготовления, лютой до нереальности.

А что Агранцев?

Тот сидел неподвижно, склонив голову. Лица в сумерках было не разобрать. Но, словно что-то почувствовав, ротмистр пошевелился.

Он посмотрел на Дохтурова, глаза их встретились. А потом наклонился к своему соседу и что-то шепнул на ухо. Тот (судя по наряду, стюард с парохода) — поглядел на ротмистра поначалу испуганно. Помедлил. Но затем склонился к своему соседу — а точнее, соседке, уже знакомой нам мадемуазель Дроздовой. Сказал ей несколько слов. Дохтуров видел, как шевелятся его губы.

Мадемуазель встрепенулась, подняла голову и метнула в ротмистра неприязненный взгляд. Но все ж передала эстафету: повернулась и зашептала на ухо инженеру, который сидел между нею и Павлом Романовичем.

Однако тут случилась заминка.

Инженер словно уснул. Или вовсе ничего не слышал. Он поглядел невидящим глазом и отвернулся.

Ничего удивительного, подумал Дохтуров. Не в себе человек. Может, и разума вовсе лишился. Павел Романович сам просвещал его давеча — так сказать, насчет специфики последнего жизненного коловращения. И вот результат: рассудок несчастного инженера не вынес таких перспектив.

Дохтуров искренне пожалел беднягу — но при имеющихся обстоятельствах ничего сделать было нельзя.

Однако у госпожи Дроздовой, видать, на сей счет имелось особое мнение. Она сердито поглядела на инженера — и вдруг с силой стукнула его по ноге каблучком.

Тот отшатнулся, зазвенела цепь.

Караульщики возле костра мигом насторожились.

— Чё, сидеть вам неловко? — крикнул кто-то. — Ща угомоню!

Колодники замерли.

Теперь и вздохнуть побоятся, подумал Павел Романович. Ему было очень досадно, что он так и не узнает недавних слов ротмистра.

Но мадемуазель, нимало не опасаясь, пошла дальше в своих экзерцициях и двинула инженера локтем. А когда тот повернулся — что-то быстро сказала.

Это не укрылось от «красных витязей».

— Ну все, — сказал один. — Допрыгались, гниды. Теперь кончилось для вас счастье.

Он поднялся и подошел, прихватив винтовку. Остановился напротив инженера. Павел Романович узнал утконосого рыжего парня.

— Ты, что ль, тут колготишься?

Инженер сжался и замотал головой.

— Чё мычишь? Ты, спрашиваю? Иль кто?

— Она… — Инженер кивнул на Дроздову. — Она говорила…

— А тебе чего не сидится? — Утконосый повернулся к Дроздовой. — Может, где засвербело?

— А ты почеши! — крикнули от костра.

— Не, не моего калибра, — лениво ответил утконосый. — Худосочна, и характеру, видать, змеенравного. Сам чесани, коли охота.

В ответ только расхохотались.

— Ты чё вертишься, белка дурная? — спросил утконосый, наклоняясь к Дроздовой. — Тебя спрашиваю.

— Неужели вам не понятно! — воскликнула та.

— До ветру, что ль?

— Нет! — Несмотря на сумерки, Павел Романович заметил, как покраснела мадемуазель.

— А чё тогда?

— Гнус! — крикнула Дроздова. — Гнус! Гнус!

От этих слов колодники ужаснулись, кто-то ахнул. Но утконосый караульщик нисколечко не обиделся.

— Ну так чё? — Он ухмыльнулся. — С веткой рядом встать, что ли? Тоже мне, цаца! Потерпишь. А еще рот откроешь, в амбар сволоку, к диду. Тогда не до мошки станет.

— Гнус… — тихонько повторила Дроздова. Она оглянулась, и на миг Павел Романович встретился с нею взглядом.

Миг этот стал открытием.

— Господин с винтовкой, постойте!

Рыжий, уже отвернувшийся, чтоб уходить, замер. Потом поворотился и с интересом посмотрел на Павла Романовича.

— Это ты меня господином обозвал?

— Я не обзывал. Просто не знаю вашего имени-отчества.