— Какое там «полагаю»! Определенно. Это их основные силы.

«А ведь и верно, — подумал Павел Романович. — Двоим с ялика с нами не справиться, будь у них хоть батарея на барже. Да и не стали бы те стрелять по своим».

— Господин хорунжий! Принудите капитана немедленно дать ход!

Адъютант кинулся выполнять, но матросы сами, не дожидаясь команды, встали у шпиля и принялись выбирать цепь. Хорунжий тем временем одним махом взлетел по короткому трапу к рубке.

В этот момент раздался дробный грохочущий звук — словно десяток ковалей зачастили молотками по стальному листу. На рубке вдруг появилась цепочка круглых черных отверстий. Хорунжий, который стоял уже на последней ступеньке, вдруг надломился в спине — и навзничь полетел вниз. Тут же Дохтуров различил сухой треск, доносившийся со стороны катера. Глубоко сидевший в воде, он был уже в прямой видимости и шел прямо на «Самсона».

— Полундра! — завопили матросы. — Красные из пулемета стригут!

Все кинулись прочь. Впереди мелко семенила старуха в лиловом платье, с меловым лицом. За ней — господин в белом костюме. Он поравнялся с Дохтуровым, и в этот момент голова у господина внезапно будто взорвалась. Павел Романович ощутил на губах солоноватые брызги. Машинально провел рукой по лицу, глянул — ладонь была в красном.

— Лечь! — Ротмистр сбил Павла Романовича с ног и сам упал.

Несмотря на расстояние, пулемет работал уверенно. Чувствовалась опытная рука. За несколько секунд рубка «Самсона» совершенно преобразилась. Трудно даже представить, что кто-то мог в ней уцелеть.

— Кончено, — сказал Агранцев, не поднимая головы. — Вы, доктор, плавать умеете?

— Умею.

— Ну, тогда валяйте за борт.

— А вы?

— Я в каюту.

Раздался орудийный выстрел, и над пароходом пропел снаряд.

Дохтуров вскочил.

Всего в тридцати шагах был коридор, который вел к каютам. Дверь закрыта. Открыть ее — лишняя пара секунд.

Он бежал по палубе и мысленным взором будто со стороны видел свою незащищенную спину. Прекраснейшая мишень. Попасть в нее для хорошего пулеметчика — никакой сложности.

Сзади послышался топот. Ротмистр? А пулемет на катере пока молчит. Отчего он бездействует?

Дверь приближалась. Уж совсем рядом! И вдруг она начала раскрываться. Выглянуло чье-то лицо. Некий господин с кошачьими усиками надумал полюбопытничать — в самый неподходящий момент.

«Заслонил путь! Ни раньше, ни позже…» — успел подумать Дохтуров.

В этот момент раздался тяжкий удар, палуба под ногами выгнулась, и Павел Романович с размаху полетел куда-то вниз, в жаркую темноту.

Глава шестая

ПОЛИЦЕЙСКАЯ АТТЕСТАЦИЯ

С уверенностью можно сказать: сыскное управление полицейского департамента в Харбине немало приобрело в лице Мирона Михайловича Карвасарова. А начинал он в Санкт-Петербурге, еще при несравненном Путилине. Карьера складывалась неровно: в чине поручика из армии перевелся в полицию ввиду полной неперспективности дальнейшей службы в пехоте. Мыкался прикомандированным офицером, но вскоре в 1-й Адмиралтейской части открылась вакансия младшего помощника квартального надзирателя. А спустя всего два года улыбнулась фортуна, да как! — получил Мирон Михайлович место помощника пристава. И это недавний пехотный поручик! Теперь, казалось, дорога прямая — в приставы или, чем черт не шутит, даже и в полицмейстеры.

Карьеру можно считать удавшейся, думал Мирон Михайлович.

Но у судьбы имелись на Карвасарова свои виды.

Год спустя он получил неожиданное назначение в сыскную часть, старшим помощником делопроизводителя. В год жалованья семьсот пятьдесят рублей, да столовых четыреста, да еще двести пятьдесят квартирных. Худо ли? И чин по должности восьмого класса — коллежский асессор, сиречь капитан. Судьба-то судьба, да только на тот момент Мирон Михайлович считал, что и сам немало к своему повышению трудов приложил. (Справедливости ради надо отметить: рекомендацию Карвасарову дал пристав, и рекомендация эта послужила главной причиной быстрого продвижения недавнего армейского офицера. У пристава на то имелись собственные резоны — немолодой полицейский чиновник страшился соперничества со стороны помощника, не в меру ретивого. Вот и решил сплавить подальше.)

Да, высоко вознесся Мирон Михайлович над армейскими своими знакомцами. А почему? В службе усерден и с начальством ладить умеет. Правда, последнее при Путилине было без надобности. За другое ценил тот своих подчиненных. Ну что ж, Карвасаров и здесь не подкачал: в канцелярии сыскной части умному человеку тоже было где применить способности.

Мирон Михайлович по службе ведал особым секретным журналом, в коем отмечались все происшествия в имперской столице, а также составлял по ним всеподданнейшие записки и рапорты. Делопроизводитель такой рутиной не занимался, передоверил все старшему помощнику, а сам лишь подписывал да отсылал на утверждение. Вот и получилось, что Карвасаров, можно сказать, вкушал от неиссякаемого источника.

Едва составив очередное донесение, Мирон Михайлович обретенные сведения (в отличие от коллег по департаменту) из памяти не выбрасывал, а записывал для себя в специальном блокнотике — на всякий случай. Что, конечно, было строжайше запрещено. Однако он разработал особенный шифр, коим успешно пользовался. Само собой, всякую мелочь — вроде горничных, наглотавшихся мышьяку по причине нечаянной беременности, или смертоубийства в пьяных драках — он в свой блокнотик не допускал. Записывал дела тонкие, нередко таинственные, в которых проявлял особую заинтересованность градоначальник или даже — при мысли об этом у Мирона Михайловича сладко замирало сердце — кто-то из августейших особ! Дома, в наемной квартирке, оставшись один после многотрудного дня, Карвасаров любил поразмышлять над своими записями. Иногда это приводило к самым поразительным результатам.

Вот, к примеру, дело о похищении из Государственного Банка вклада отставного генерал-майора Волонина. Труднейшее дело! Но — выявили виновных. На некоторых сыскных пролился золотой дождь, в том числе на Мирона Михайловича. И недаром: его соображения (в тот момент лишь скромного помощника делопроизводителя) пришлись весьма кстати.

А ограбление Исаакиевского собора?

С иконы Спасителя, которую некогда держал в руках самодержец Петр Алексеевич, неизвестный вор святотатственной рукой отломал венчик, усыпанный бесценнейшими диамантами! Грабитель проник в собор без затей — расколотил окно. К слову сказать, среди широкой публики сперва никто не поверил в такое кощунство. Позднее решили, что это не может быть делом рук православного.

«Петербургский листок» прямо писал:

«Злодеев не остановили ни благоговейный ужас перед народной святыней, ни страх перед наказанием. Не хочется верить, что это сделали христиане. Скорее всего, это работа гастролирующих интернациональных воров — немцев или жидов, от которых даже наши жулики отворачиваются. Наш жулик в Бога верует, а у этих нет ни креста на шее, ни совести».

А что выяснилось? Кражу совершил некий Константский, православного вероисповедания, сын священника и даже потомственный почетный гражданин. В свое время служил в хоре Исаакиевского собора певчим, но был изгнан из-за любви к винопитию. Последнее время бражничал, озорничал и бранился с женой. Вот супруга-то и донесла на него. Сперва дьякону собора, а после — в полицию.

На том, вернее всего, дело бы и закончилось, потому как подобных доносов поступает без счета. Но этот попался на глаза Мирону Михайловичу. И всего за пять дней сыскная полиция обнаружила преступника и довела до признательных показаний.

В итоге Константский был лишен всех прав состояния и шесть лет провел на каторге, а Мирон Михайлович — пожалован чином титулярного советника и орденом Святого Станислава.

Одним словом, жизнь складывалась самым удачным образом. Бывшие друзья бешено завидовали. Новые знакомцы, из тех, кто чином пониже, источали медовое почтение. А и как иначе? Высоко взлетел бывший пехотный поручик. К тридцати пяти годам вышел Мирон Михайлович аж в надворные советники. В армейской жизни неслыханный кульбит — к такому-то возрасту уже подполковник!