– А что вы там делали? – спросил я.

– Отмечали удачно проведенную сделку, – невозмутимо ответил замдиректора.

– То есть выпивали, – уточнил я.

– Ну да, – в первый раз на лице Голубицына появилось что-то похожее на человеческие эмоции – он чуть заметно хмыкнул, и глаза его потеплели.

– Когда вы разошлись?

– Да мы все поврозь разошлись, – пожал он плечами.

– Кто ушел первым?

– Арцыхевич. Ей муж позвонил по мобильному, и она сказала, что уходит. Ну, и ушла. Это было, – Голубицын немного подумал, – около двенадцати часов.

– А вы остались здесь вместе со Скоробогатовым еще на час?

– Да, я уехал домой в час ноль пять.

– Вы так хорошо это помните?

– Да, у нас часы громко бьют. Я как раз в час и засобирался – подумал, что уже пора. Ну, там пять минут на сборы, вот и получается, что в час ноль пять.

– Понятно. А что же Скоробогатов с вами не поехал? – спросил я. – Он что, здесь ночевать собирался?

– Вообще-то нет. Он домой собирался. Но ему кто-то позвонил. Я еще удивился – кто в такое время звонить будет. Он поговорил с полминуты – мол, приезжай, я в офисе. И все. Он как будто даже обрадовался, что я собрался домой, – видать, разговор какой-то намечался у него важный. И, может быть, секретный… Ну, мало ли чего там. Я и спрашивать даже не стал.

– А у Скоробогатова было много секретных дел? – тут же спросил я, прицепившись к последним словам Голубицына.

– Да кто ж его знает, – снова пожал он широкими плечами.

– Ну как же так, ведь вы работаете вместе, Николай Александрович! – неожиданно каркнул Черновицкий из соседней комнаты со своими обычными язвительными интонациями.

– А я нелюбопытный человек, – невозмутимо покосился в его сторону Голубицын. – То, что нашей работы касается, Георгий от нас и не скрывал, а остальное – дело не мое. Мало ли какие у меня секреты могут быть.

– И какие же? – высунул любопытный нос Черновицкий.

– Ну, например, что у жены моей язва желудка! И я не хочу, чтобы всякий там посторонний об этом знал! – парировал Голубицын, уже с откровенной неприязнью глядя в пронзительные карие глаза эксперта.

– Все понятно, Николай Александрович, – вступил я, сделав знак неугомонному Черновицкому, чтобы он продолжал свою работу и не вмешивался в разговор.

В свою очередь Михаил Степанович одарил меня красноречивым взглядом. Из многолетнего опыта совместной работы я понял, что он раскопал что-то весьма интересное. Кивнув ему, я вновь обратился к Голубицыну:

– А насчет его спонсорской помощи одному из кандидатов в депутаты городской Думы вам что-нибудь известно?

– Нет, – отрезал Голубицын. – Я вообще не интересуюсь политикой! И мне все равно, кого он там спонсировал! Главное, что не из моего кармана!

– Угу, – кивнул я и задал следующий вопрос: – А вам такое имя – Игорь Кириллович Астахов – знакомо?

– Первый раз слышу, – не задумываясь, ответил Николай Александрович.

– Его супруга говорила, что это старинный приятель Георгия Анатольевича, – подсказал я, но Голубицын лишь повторил, что никогда раньше не слышал такого имени.

Я покивал и продолжил:

– Я вам дам лист бумаги, попробуйте подробно расписать, как развивались события в течение вчерашнего вечера… Какое у кого было настроение, о чем велся разговор, кто что делал – желательно прямо по минутам. Ну, насколько сможете, конечно.

И, оставив озадаченного, впавшего в угрюмое состояние заместителя директора наедине с его воспоминаниями, я поспешил к Черновицкому.

– Что тут у тебя? – спросил я, закрывая за собой дверь.

Черновицкий молча кивнул на одну из четырех рюмок, стоявших на подносе донышками вверх.

– Ну и что? – пожал я плечами.

Черновицкий окинул меня полным презрения взглядом, потом с помощью пинцета приподнял одну из рюмок и показал на свет. Я заметил едва различимые разводы на краях рюмки.

Теперь я уже ничего не говорил, только смотрел на Черновицкого. Тот сказал:

– Что это такое, я точно смогу определить только в лаборатории.

– Стоп! – неожиданно осенило меня. – А почему четыре рюмки? Их же трое было!

– Так этот ведь сказал, что кто-то позвонил и договорился о встрече, – напомнил мне Михаил.

– Выходит, он с ним выпивал, – задумчиво протянул я. – И что же, Скоробогатов после этого разговора принялся отмывать рюмки и наводить порядок? Будучи в довольно-таки сильном опьянении? Что-то это сомнительно… А эти рюмки все здесь стояли? – спросил я у Черновицкого.

Тот посмотрел на меня с выражением оскорбленного экспертного достоинства.

– Интересно, интересно, – продолжал бормотать я, а потом резко вышел в соседнюю комнату.

– Николай Александрович, а когда вы уезжали, на столе все по-прежнему оставалось? Ну, в смысле, порядок вы не наводили? – спросил я у заместителя директора.

– Зачем мне наводить? – недоуменно буркнул он.

– Ну, убрать там за собой со стола, рюмки помыть…

– У нас для этого секретарша есть, – совсем угрюмо сообщил Голубицын. – Она и помыла бы в понедельник с утра, она ведь за полчаса до открытия приходит.

– А Георгий Анатольевич не стал бы убирать и мыть посуду?

– Да вряд ли, – хмыкнул Голубицын. – Зачем ему? Да он уже уставший был, откровенно говоря. Зевал даже.

– Угу, – кивнул я. – А о чем шел вообще разговор между вами?

– Вот я тут все пишу, – мрачно ткнул рукой в поданный мной листок Голубицын. – Потом почитаете.

В этот момент дверь резко распахнулась, и в приемную буквально ворвалась женщина лет сорока, высокая, худая, с резкими чертами лица, с выдающимся хищным носом и глубоко посаженными черными глазами. Мне показалось даже в тот момент, что в комнату влетела какая-то птица.

– Здравствуйте, что у вас здесь происходит? – громко, резким голосом обратилась она к нам.

– Из полиции пришли, – все так же, без красок в голосе, сообщил Голубицын. – Георгий пропал.

– Как пропал? Куда пропал? Как такое может быть? – захлопала черными, густо накрашенными ресницами Арцыхевич.

– Вы успокойтесь, Серафима Яковлевна, – выступил я, поняв, что явилась бухгалтерша. – Присаживайтесь, постарайтесь вспомнить все, что было вчера. В каком настроении был Георгий Анатольевич…

– В нормальном, – отрубила Арцыхевич. – Мы выпили, посидели… Я уехала первой. А что у вас здесь произошло? – обратилась она к Голубицыну.

– Ничего, – пожал плечами Голубицын. – Я после тебя через час уехал.

– Вы успокойтесь, Серафима Яковлевна, – невозмутимо повторил я. – Вы садитесь, возьмите листок бумаги и займитесь тем, что сейчас делает Николай Александрович, то есть вспомните и подробно опишите все события вчерашнего вечера. Ваш разговор, ваши действия, настроение и тому подобное. А я потом сравню ваши показания…

– Вы как будто подозреваете уже нас! – нервно передергивая плечами, отреагировала Арцыхевич и порывисто взяла листок бумаги.

– Работа такая, – проскрипел из соседней комнаты Черновицкий.

– А там еще кто? – подскочила на стуле Серафима Яковлевна.

Черновицкий высунул свое сухое, обветренное остроносое лицо. Он язвительным, сверлящим взглядом посмотрел на Арцыхевич, по своему обыкновению сделал шумный выдох, свидетельствовавший о его скептическом и ироничном отношении к этой женщине, и опять исчез в кабинете.

– Подождите, ведь к нему кто-то приезжал! – воскликнула Арцыхевич, уже собравшаяся писать, но вдруг отложившая ручку. – Ему же позвонил кто-то и попросил о встрече! Помните, Николай Александрович?.. Ах, вы совсем ничего не помните! – с досадой махнула она рукой на Голубицына.

– Отчего же? Прекрасно помню, – невозмутимо отреагировал заместитель генерального директора. – Только что от этого толку? Мы же не знаем, кто это был.

– Подождите, подождите, – остановил я перепалку коллег. – Давайте по порядку. Скоробогатов что, ждал кого-то?

– Нет, – вылезла Арцыхевич. – Он очень удивился, когда услышал голос в трубке. Послушал немного, потом пожал плечами и говорит – ну хорошо, приезжай. А через некоторое время мы засобирались домой, а Жора остался – видимо, дожидаться этого человека.