Случай, о котором пойдет речь, относится году к 1914-15-му.   Г-жа Толстая, как и все сколько-нибудь грамотные люди в этой стране, много слышала о Блоке. А увидела его впервые в зале Консерватории на каком-то сборном концерте. Блок, как и она, сидел в зале. Чуть впереди и наискосок. Естественно, молоденькая обожательница взялась разглядывать живую легенду.

«Было неприятно, - пишет она, - что цвет волос казался вылинявшим наряду с цветом лица - волосы его кудрявые, но как будто жесткие.   а лицо - ровно кирпичного оттенка. челюсть безвольно отвалившаяся, зато глаза в морщинистых мешках - ужасные глаза, так много знающие и вместе с тем беспокойные - «цвели и пели». Руки его прекрасные были красны, как отмороженные. Вообще, производило впечатление, что кровь этого человека не может сконцентрироваться около сердца, а бродит ровным, бурным половодьем открыто, по всему телу». Не правда ли, насколько великолепно точно? - про неконцентрирующуюся возле сердца кровь. Но вернемся к интриге.

На сцене Дельмас - «вульгарно полная блондинка в зеленом платье». Начала петь Блоковские «Свечечки и вербочки». Тот моментально встрепенулся, стал озираться. Обратил внимание на нашу рассказчицу и, видимо, остался доволен ее восторженным взглядом - улыбнулся опять и часто потом оборачивался. В антракте она пошла к выходу. Он подкараулил ее у прохода, наклонился «изящным, но чисто мужским движением» и пробормотал: «Темная весенняя ночь» (на девушке было черное шифоновое с золотыми точками платье). Такая «пошлость в устах Блока и манеры простых смертных шалопаев» ее до того «изумили, расстроили и испугали», что бедняжка кинулась в дамскую комнату, где и просидела весь антракт. Однако, возвращаясь в зал, снова увидела Блока. Он стоял и поигрывал не то цепью, не то длинным ожерельем Дельмас. Девушка пыталась пройти незаметно, но Блок снова вскинулся и что-то сказал. Чего именно - она якобы не разобрала, потому что бросилась в зал.

«Почему я испугалась Блока: цепь мысли - Блок прекраснее всех, кого знаю, могу ни в чем не отказать ему - я же девушка, он не женится - трагедия мамы, поэтому была упущена неоднократно возможность близости с Блоком. Конечно, я не спала ночей, мучаясь и чувствуя себя счасливицей. Казалось, что в будущем непременная близость с Блоком».

Потом она вспоминает, как видела Блока на поэзо-концерте Северянина. Александр Александрович был с матерью и всё возмущался «почему это зал восхищается такими в сущности скверными стихами». Чем заметно мешал соседям, но те молчали - из уважения.

А последняя их встреча случилась на Невском.

Танечка шла, любовалась Петербургом, и вдруг на углу Литейного - «чудеснейшие молодые синие цветущие глаза в старчески суровом мешке синяков засияли навстречу». Блок ехал навстречу ей на извозчике, заметил, коснулся рукой шляпы и улыбнулся. Конец истории.

Резюме. А не считал ли наш уважаемый ловелас каждое такое сверкание синими очами своей очередной любовной победой? Согласитесь: что бы вы на это ни ответили, вы будете правы ровно наполовину. И не возникает ли впечатления, что столетней выдержки миф о трехстах женщинах «петербургского Дон-Жуана» - нет, не рассыпается, конечно, но претерпевает серьезную трансформацию? Как-то слишком уж умозрительно образ самца-победителя, замещается образом этакого коллекционера, суммирующего своих пассий заради.   ну, отчетности заради, что ли! Надо же было Александру Александровичу крыть чем-то аналогичного свойства список Александра Сергеевича? В котором, правда, «трофеев» сильно поменьше, зато - наверняка.

У Кончаловского есть чудный фильм «Любовники Марии» с очаровательной Настасьей Кински. Фабула (Андрон Сергеевич ее из платоновской «Реки Потудани» утащил) проста: молодой красивый здоровый парень возвращается из Вьетнамского плена и женится на заждавшейся его молодой же, еще более красивой и тоже совершенно здоровой невесте. Но что-то не получается у него - ни в первую их ночь, ни во вторую, ни потом. И даже не что-то - ничего у него не получается. А любит парень девушку до умопомрачений. И однажды - в полнейшем отчаянии врывается к пожилой соседке и валит ее на пол. Та - в восторге, а наш молодожен тут же уезжает вон из городка и.   И неважно, чего там дальше. А только в финале он возвращается к жене, у которой уже ребенок от первой и единственной ее случайной (нарочной) связи. И они любят друг друга со слезами на глазах. И титры. Про то, в общем, история, что любить изо всех сил тоже бывает непредсказуемо опасно.

Из дневника Блока. Датировано 7 ноября 1911: «... получил первый том Толстого. Маленькая Люба получила свое удовольствие.».

Отвратительная на наш взгляд запись. Такая же жалкая и жуткая, как и вся их так называемая любовь. Блок не сжег этого дневника. Любовь Дмитриевна также решила возможным передать его потомкам. Не это ли одно - уже достаточное оправдание всей данной главы? Тем более что, напрягши память, мы сообразим: Люба «получила свое удовольствие» в день девятилетия их первого поцелуя. В, так сказать, подарок.

1912-13: Териоки - Житомир.

Итак, всю зиму Блок старательно отмахивается от докучливой Скворцовой. В январе Чулков пишет жене, что Блок мрачен и пьет горькую. От себя добавим: не принимает посетителей, отказывается от встречи с приехавшим из Москвы Белым.

Затянувшееся тяжелое физическое недомогание и творческий кризис поэта подтверждаются и его дневником той поры: «Разговоры, болтовня. С Любой играем в дураки и Акульки. Тоска смертная, к ночи, скверный сон. .   Слабость, тоска».

Акульки прекращаются весной, когда при самом деятельнейшем участии Л. Д. образуется театральное предприятие под названием «Товарищество актеров, художников, писателей и музыкантов». Режиссером приглашен, естественно, Мейерхольд. Ангажирован театр-казино в финском курортном местечке Териоки (ныне -Зеленогорск). Поблизости снята большая дача, где и поселилась вместе со всей богемной компанией Любовь Дмитриевна.

Блок отнесся к новому начинанию настороженно, но смиренно. Во всяком случае, отъезду жены не препятствовал. Проводил маму в Шахматово. Слонялся с Пястом по Старому Петергофу, снова катался с Женей Ивановым на велосипеде.   Съездил и в Териоки. Посидел на той самой даче, которая «пахнет, как старый помещичий дом». Поудивлялся тому, как столько людей умудряются жить вместе. Вместе едят, вместе пьют чай, вместе гуляют по парку - фантастика! Блоку не дискомфортно - к нему тут относятся «хорошо и почтительно». Подъехал и Пяст, и они даже поприсутствовали на репетиции, где Люба танцевала испанку в «Двух болтунах» Сервантеса. Блок решил, что танцует она свободно и легко, хотя и «по-ученически». Но куда больше нового театра Блоку понравились дети Мейерхольда и его такс. Инспекция, в общем, прошла удачно, и поэт вернулся в Петербург.

Присутствовал он и на открытии - «ничего не понравилось». Идти на воспоследовавшее коллективное чаепитие отказался, немного прошлись с Любой вдоль красивого туманного моря, и Блок уехал. Утром, правда, побежал за газетами - искать рецензии. И сейчас же отписал: «а тебя два раза хвалили».

Любовь Дмитриевна была задействована в репертуаре довольно активно. И играла много и с удовольствием. И Блок, между прочим, совершенно искренне хотел разглядеть в супруге актрису. Она, например, весьма понравилась ему в «Виновны - не виновны». Правда, значительную часть его симпатий следует отнести на счет драматурга - горячо обожаемого Стринберга (пьесу, собственно, и поставили-то по совету Блока). «В моей жене есть задатки здоровой работы, - записывает он, после спектакля, - Несколько неприятных черт в голосе, неумение держаться на сцене, натруженность, иногда хватание за искусство, судорожность, когда искусство требует, чтобы к нему подходили плавно и смело, бесстрашно обжигались его огнем.».