Одним словом, детство нашего героя было нормальным детством нормального дворянского барчука и ректорского внука.
Лет около пяти знаменитая прабабушка Александра Николаевна Карелина (вдова известного путешественника и исследователя Средней Азии Г.С.Карелина) выучила малыша чтению. Вскоре Сашура самостоятельно освоил письмо. При этом, даже уже освоив чтение, он обожал, чтобы ему читали вслух. И ему читали, читали, читали...
Благо было кому. В бекетовском доме писателями числились буквально все. За исключением разве что нянь. И бабушка Елизавета Григорьевна, и три из четырех ее дочерей -Екатерина, Александра и, соответственно, Мария - были профессиональными литераторшами и переводчицами. Блестяще владея французским, испанским, английским, немецким и польским, они активнейшее переводили Бокля, Брэма, Дарвина, Гексли, Мура, Бичер-Стоу, Голдсмита, Стэнли, Теккерея, Диккенса, Вальтера Скотта, Брета Гарта, Жорж Санд, Бальзака, Гюго, Флобера, Мопассана, Руссо, Лесажа, Монтескье, Стивенсона, Хаггарта, Золя, Мюссе, Доде, Бодлера, Верлена, Жюль Верна, Андерсена... Знаменитые некогда «144 тома» издания Пантелеева - во многом результат переводов Е.Г.Бекетовой и ее дочерей. Не говоря уже о том, что Елизавета Григорьевна была лично знакома с Гоголем, Достоевским, Аполлоном Григорьевым, Майковым, Полонским, Львом Толстым, переписывалась с Чеховым. Вообще, было бы даже подозрительно, не прояви ребенок в таком окружении интереса к творчеству!
Отдавая же дань справедливости, заметим, что и Блоковская ветвь не была чужда письменному творчеству. Считавший себя учеником Флобера, изрядный музыкант, знаток изящной словесности и тонкий стилист Александр
Львович напечатал две (Блок в «Автобиографии»: «лишь две») небольшие книги. А последние двадцать лет трудился над сочинением, посвященным классификации наук. Литератором был и прапрадед поэта - макленбургский врач Иоганн фон Блок, прибывший в Россию в 1755-м. Было, то есть, в кого. И годам к семи маленький Саша тоже уже что-то сочинял - коротенькие рассказы, стишки, ребусы. Из них составлял альбомы и журналы. На одном -предназначавшемся маме, было выведено: «Цена 30 коп.»
Первые девять лет малыш прожил в маминой комнате. Там же ночевали и няни, которых меняли время от времени и которые в четком соответствии с хорошо известной традицией водили малыша гулять в тот самый Летний сад. И продолжалось это ровно до того дня, пока Александра Андреевна не выскочила замуж вторично. На сей раз избранником ее оказался «человек не изъявительный и довольно робкий, который долго вздыхал по ней» - поручик Кублицкий-Пиоттух.
Этот брак оказался еще более неудачным, нежели первый. Тихий, чуждый искусствам, а кроме прочего еще и удивительно слабый здоровьем новый супруг «не удовлетворял» жену (резюме ее сестры Марьи Андреевны). То есть, мало того, что Франц Феликсович не стал ей достойной опорой в жизни - он даже не предпринял попытки сколько-то заменить отца свету всей ее жизни - Сашуре. А поручик вообще не любил детей. Поручик любил солдат и службу. Поручик даже по-своему любил Александру Андреевну. Притом, что очень женственная и даже кокетливая по своей природе Александра Андреевна не могла не давать поводов к ревности. И первым, к кому довелось возревновать ее Кублицкому, оказался - вот кто бы сомневался! - маленький Саша. Едва ли не в первый вечер отчим не жестко, но по-армейски непреклонно попросил отправить мальчика играть к себе в комнату. С подчинившейся Александрой Андреевной приключилась истерика, а Саша навсегда заполучил дистанцию с Францем Феликсовичем. Которого, правда, именовал позже незлым именем «Францик», не питая к отчиму ни малейшей антипатии.
То есть, к чему мы всё это ведем. А к тому, что подобное детство и отрочество не могли не наделить подсознания Саши тем, что один возлюбленный им впоследствии доктор именовал эдиповым комплексом. И если не вульгаризировать его учения, трепетные чувства к матери очень далеко не эквивалент буквального сексуального влечения. В конце концов, первым носителем этого сложнейшего комплекса внутренних противоречий после самого фивианского царя Фрейд называл небезызвестного принца датского, логично и последовательно объясняя загадки Гамлетова поведения самыми разнообразными формами неравнодушия к маме.
О Фрейде и его «пациентах» мы вспомнили не случайно. Недаром же точкой отсчета реальных отношений Саши и Любы считается вечер 1 августа 1898 года - вечер после спектакля в Боблово, где Блок блистал в роли Гамлета, а Люба выступала Офелией.
Гамлет и Офелия
На Шекспира бобловцев раскрутил Блок. Идея постановки «Гамлета» была воспринята на ура. Сошлись на том, что всей пьесы не одолеть, играться будут наиболее сценичные куски. И работа закипела. Под театр отвели просторный сенной сарай. Плотники мастерили подмостки, подобие рампы, скамейки для зрителей. Женщины кроили занавес. Студенты устанавливали лампы - аж 15 штук. В Шахматове и Боблове наперегонки шились костюмы.
Блок режиссировал и лично писал афишу. На первой же репетиции случилось недоразумение: Офелия пробубнила роль вполголоса и заявила, что играть будет лишь на спектакле. После чего ее не раз видели в дальнем углу сада - там она репетировала в гордом одиночестве. И вот долгожданный вечер. Сарай уж полон. Серьёзно! Зрителей набилось душ до двухсот. Тут были все - родные, знакомые, соседи. Даже крестьяне окрестных усадеб, не догадывающиеся еще, что искусство принадлежит им и только им.
К самодельной рампе выходит Гамлет в плаще из пледа с бахромой и рассказывает непосвященным сюжет пьесы, которой они не увидят. Из кулисы появляется Офелия - в длинном белом платье, с венком на голове и целым снопом полевых цветов в руках. «Распущенный напоказ всем плащ золотых волос, падающий ниже колен.». На сохранившейся фотографии, запечатлевшей ее в этот миг, юная Любочка -само очарование, сама прелесть.
Потом был шумный успех и не менее шумный ужин на открытой террасе. К молодежи вышел благодушный Дмитрий Иванович. Блок вернулся домой поздней ночью.
Однако произошло в тот вечер и нечто, чего не видели две сотни зрителей и о чем знали лишь главные действующие лица - спектакля и всей нашей истории.
«Мы сидели за кулисами в полутьме, пока готовили сцену, - вспоминала Л.Д. в «Былях-небылицах», - Помост обрывался. Блок сидел на нем, как на скамье, у моих ног. Мы говорили о чем-то более личном, чем всегда, мы были ближе, чем слова разговора. Этот, может быть, десятиминутный разговор и был нашим «романом» первых лет встречи... Как-то вышло, что мы ушли с Блоком вдвоем, в кутерьме после спектакля, и очутились вдвоем Офелией и Гамлетом в этой звездной ночи. Даже руки наши не встретились, и смотрели мы прямо перед собой».
НЕ ВСТРЕТИЛИСЬ ДАЖЕ РУКИ.
Вот честное благородное: нашелся ли бы среди нас хоть кто-то, кто осудил бы первый поцелуй, подаренный Гамлетом Офелии именно в этой августовской ночи? Вослед всему, пережитому ими друг подле друга в те последние дни. Вослед закулисному разговору «о чем-то более личном». Вослед, наконец, куда как объяснимому актерскому возбуждению от самих ролей и зрительской благодарности. Это ли не тот самый момент, когда позволено все, и упустить который просто преступно?
Да-да, преступно. Потому что - что это, если не предательство собственных чувств?..
Помните, у Шварца в «Обыкновенном чуде» влюбленный Медведь не решается поцеловать прекрасную Принцессу. Но у сказочного героя, по крайней мере, резон имеется: он боится превратиться в зверя и насмерть перепугать любимую. Во что же боялся превратиться рядом с откровенно нравящейся ему девушкой семнадцатилетний Блок? Александр Александрович, что понудило Вас не допустить в этот вечер даже встречи рук? Ведь и четырех дней не минуло после Вашего первого ей стихотворения. Помните ли Вы его? Мы - помним:
