Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Потом я увидела дымок. Не удивительно, что я не заметила его раньше. Он был почти незаметен – светло-серый на бледном сереющем небе, больше движение воздуха, нежели очертания. На вид дымка пробудил меня к жизни. Здесь кто-то был. Огонь не разжигают, чтобы отогреть норы кроликов или согреть ледяные камни.

Пустой проем, ведущий к подвалам, был пугающе темен. Я увидела, что паутина, обычно закрывающая вход, исчезла. Это означало, что кто-то входил сюда. Кто? Интересно, пауки умирают зимой? Нелепая мысль, но она меня немного подбодрила, и я вступила в темноту без колебаний. Внутри все же проникал слабый свет, он проходил долгий путь, слабея постепенно – через толстые решетки на окнах, через пустые помещения, через полу открытые двери. Я постояла, пока глаза не привыкли к полумраку. Никого не было в коридоре справа от меня. Двери подвальных комнат выглядели точно такими же, как в последний раз. Теперь надо было просмотреть каждую келью, все до одной.

Я начала с левого коридора и прошла не более десяти футов, как наткнулась на густой слой паутины, ее мягкая масса окутала лицо. Раньше я бы закричала от испуга и отвращения, сейчас же просто машинально смела ее с лица, думая только о том, что эта паутина означает, – уже очень давно никто не проходил здесь. Теперь моей целью стал коридор с правой стороны. Первые несколько подвалов были пусты. Дверей или не было вовсе, или они болтались на полусгнивших петлях.

Пятая келья отличалась от остальных. Я сразу поняла, что нашла то, что искала. Дверь прочно сидела на месте, более того – была закрыта засовом и цепью, поблескивала свежим металлом, ее прочно запирали снаружи. Наверху, над дверью, было небольшое зарешеченное окошко. Я встала на цыпочки, пытаясь заглянуть внутрь.

В комнате было темно в этот предзакатный час. Маленькое единственное оконце пропускало солнечный луч, но он настолько терял свою силу, проходя через толстый слой грязи, паутины и толстые решетки, что умирал, не добравшись до углов тесного каменного подвала. Мое внимание приковал один угол, всматриваясь в него до рези в глазах, я увидела низкую кровать. На кровати кто-то лежал, накрытый с головой одеялом, очертания фигуры были бесформенны.

Мои руки тряслись, когда я отодвигала засов. Ада лежит здесь одна, больная, без сознания, может быть, умирающая... Я забыла, что Фрэнсис может находиться поблизости. Засов скользнул в сторону без усилий, я распахнула дверь и вошла. Издали невозможно было разглядеть, кто лежит, одеял было несколько, они накрывали лежавшего с головой, но на подушке я заметила прядь золотых волос. Я отогнула одеяла, дернула вниз... На кровати лежала не Ада. Это был Фрэнсис. Лицо покрыто коркой грязи и засохшей крови, длинные глубокие царапины на щеках и на лбу, как будто его проволокли лицом вниз по кустам ежевики. Искалеченная рука подвязана к телу грязными полосками материи. Щеки и подбородок в щетине, глаза закрыты, дыхание вырывалось неровными толчками.

Я охватила все с одного-единственного взгляда, но мой мозг отказывался верить. Я смотрела с отстраненным интересом на собственные руки – вот они отвели спутанные волосы с его лба и глаз, поправили одеяла, обернув их вокруг его плеч, потрогали щеки. Мое тело знало лучше, что нужно делать, но в это отказывалось верить мое упрямое сознание. Открытие потрясло меня и вытеснило все остальное из головы. Ады не было, как будто она не существовала совсем, даже злоба и угрозы Вольфсона отступили и были забыты. Я ни о чем больше не думала, только много позже мне пришло в голову, что я могла найти тогда другие объяснения состоянию Фрэнсиса. Царапины могли сделать ногти Ады. Если не было другого оружия, она защищалась голыми руками, а может быть, нашла железный прут и сломала ему руку – как это похоже на нее! А потом наложила повязки, перед тем как бежать на болота, куда угодно только не обратно в дом.

Словом, я ни о чем не думала. Я только видела его здесь – раненого и больного, и только это имело значение в тот момент. Я произнесла его имя и, наклонившись, коснулась губами его губ. Он пошевелился, а я отпрянула назад, пораженная лихорадочным жаром, исходившим от него. Глаза его открылись, но он не видел меня. Его неповрежденная рука потянулась ко мне, и я взяла ее в свои руки.

– Ада, – произнес он еле слышно, и я нагнулась, чтобы слышать. – Ты еще здесь? Беги... Маленькая дурочка... Пока он не пришел...

Он сразу обессилел. Тяжелые веки закрылись. Я встала на колени рядом с кроватью, начала растирать его руку машинально, чувствуя, как зимняя стужа проникает мне в самое сердце. Он любит Аду. Он не смог удержать слова, вырвавшиеся в бреду, они оправдали его, но и выдали его чувства. Его раны получены, когда он ее защищал. Он пытался спасти ее, спасти от своего отца, от...

Мое озарение и его появление совпали идеально, но ведь он всегда любил драматические эффекты. Едва правда дошла до моего сознания, как раздалось мягкое деликатное покашливание от двери позади меня. Я обернулась, уже зная, кого там увижу. Ведь в одиночку, даже обладая своей страшной силой, Вольфсон никогда не смог бы похитить Аду и заточить ее в потайное место. Он говорил о своем сыне. И я, святая простота, сама назвала имя сына – Фрэнсис, что наверняка позабавило Вольфсона – о, еще как позабавило! Позволить мне думать, что речь идет о Фрэнсисе. Может быть, он даже вынашивал некий план, по которому на Фрэнсиса падет вся вина, а Джулиан предстанет благородным рыцарем-освободителем. Один Бог знает, что у опекуна было в планах, никому не дано проникнуть в глубину этого изощренного злодейского ума.

Потому что все время это был Джулиан, а не Фрэнсис. Сейчас он стоял, изящно прислонившись к косяку, и улыбался мне.

В следующие несколько секунд я перебрала три отчаянных варианта действий, отбрасывая их один за другим. Он стоял, загораживая единственный выход отсюда. Я, конечно, покрупнее Ады, но не сильнее ее. И уж никак мне не сравниться с Джулианом. Не было нужды умолять его, и нечем было пригрозить и напугать.

Разумеется, это Джулиан – с его любовью к роскоши, которая делает жизнь столь приятной, его «джентльменским» отвращением ко всякого рода труду, его страхом перед властным отцом и даже его симпатией к отвратительным сторожевым псам. Все указывало на него, как на злодея, а все, что я знала о Фрэнсисе, должно было исключать его из участников преступления. После случая с Дэвидом, когда я видела уверенные бережные руки хирурга за работой, я должна была поверить, что Фрэнсис никогда не откажет в помощи раненому. Джулиан и не был ранен, просто притворился, как он бы притворился и позже, явившись «спасать» Аду. Не удивительно, если он надеялся уговорить ее выйти за него, потому что это был бы для нее единственный путь избежать грязного цыганского плена.

Со своей приятной, ничего не значащей улыбочкой он протянул мне руку. Я поколебалась, но недолго. Бороться с ним бесполезно и унизительно. Я положила безвольную руку Фрэнсиса ему на грудь и поправила грязные одеяла. Это сделала бы любая женщина на моем месте из милосердия, но при этом улыбка Джулиана стала шире и многозначительнее. И тогда меня пронзил страх, я поняла, что совершила непоправимую ошибку. Как долго он стоял в дверях, наблюдая за моими действиями? Я не знала. Но кажется, он понял правду.

Но что сделано, то сделано, и я сказала:

– Позволь мне остаться, Джулиан. Ему нужна помощь. Он умрет, если...

– Да, здесь промерзаешь до костей, – весело согласился он, – здесь не место для тебя, кузина, с твоей ужасной головной болью.

Он смеялся. Я отступила назад, чтобы напасть на него. Увы, ему стали ясны мои намерения – тем более что я и не старалась особенно скрывать их. Он выпрямился. Потом вытянул правую руку, и я увидела в ней хлыст для верховой езды.

– Ну, кузина, неужели ты так плохо думаешь обо мне? – Увидев выражение моего лица, он показным жестом уронил хлыст на пол и показал пустые руки. – Я не причиню тебе вреда, Харриет, даже если ты набросишься на меня. Я просто заключу тебя в крепкие, но безобидные объятия. Ну же, иди сюда, кидайся на меня. Будет забавно.

27
{"b":"18414","o":1}