Справа и слева к Синдэ мчались уйгуры, накатывали приливной волной. Все они побросали поводья, привстали в седле, сжимая коленями бока коней, и одну за другой выпускали стрелы из лука.
Как и прежде, Синдэ прижался к шее своего скакуна и принялся расстреливать врагов камнями из ручницы. Вокруг него жужжали арбалетные болты, гремели яростные крики, жалобно ржали раненые лошади, все заволокло клубами пыли. Под градом стрел и ядер всадники сталкивались, кони ломали ноги, падали на землю, расплющивая седоков – живых и мертвых. Синдэ решительно пробивался вперед, но одна и та же сцена кровавой битвы преследовала его повсюду.
Внезапно он заметил, что вокруг посветлело, как будто незримая сила вынесла его из угольно-черного мрака пещеры на яркий солнечный свет. Синдэ оглянулся – Чжу Ванли, с налитыми кровью глазами, с кровожадным оскалом, летел за ним по пятам на огромном вороном жеребце и рубил мечом направо и налево.
Ханьские конные сотни прорезали линию уйгурского авангарда, затем, словно огромное сито, просеяли сквозь себя центральные и замыкающие ряды противника и вырвались на простор. Все происходящее на оставшемся за спиной поле боя стало казаться Синдэ мимолетным видением. Всадники во главе с Чжу Ванли собрались большим полумесяцем на обозначенной холмами кромке поля боя, где по-прежнему сражались две армии. Синдэ загнал своего коня повыше на склон и замер от изумления – вдалеке передовой отряд вражеской конницы, пробивший ряды тангутов, построился таким же полумесяцем, люди и лошади замерли и внезапно, в едином порыве, опять устремились в самое пекло. И вновь авангарды обоих полчищ понеслись друг к другу, словно притягиваемые огромным магнитом, расстояние между ними стало стремительно уменьшаться. Мгновение, еще одно – и они сошлись в схватке. Синдэ оказался в центре ревущего, качающегося, кровавого лабиринта. На этот раз вокруг кипел жестокий рукопашный бой, раздавались свирепые вопли, сверкали мечи. Потоки всадников слились, перемешались. Отбросив ручницу, Синдэ выкрикнул что-то неразборчивое, выхватил меч и, пришпорив коня, ринулся на бесконечные ряды уйгуров. А потом он, как и прежде, перенесся из кровавой тьмы в умиротворяющее море света. Сияло солнце, Синдэ был на склоне холма, ввысь поднимались клубы пыли, в лазурном небе плыли облака. Рядом были люди, тангутские и ханьские воины, но их строй значительно поредел, осталась лишь небольшая горстка уцелевших в битве, и среди них – всего десяток знакомых лиц… Синдэ пытался найти Чжу Ванли, но нигде не видел его. Внизу, в долине, шеренги всадников скакали в разных направлениях, пересекаясь друг с другом, словно шелковые нити, которые прядильщицы тянут из коконов. Казалось, поле битвы и всадники живут своей жизнью, не замирая ни на минуту.
Отряд Синдэ вновь был на некотором удалении от поля боя и строился огромным полумесяцем. Выжившие в третий раз искали врага, но его уже не было видно – уйгуры больше не осмеливались атаковать.
Оставив позади место, где продолжался рукопашный бой, и первое поле брани, где еще кипели смертельные схватки, отряд Синдэ направился на запад. Отъехав на изрядное расстояние, всадники укоротили поводья. Когда лошадь встала как вкопанная, Синдэ, которого оставили последние силы, начал валиться на землю. Голубое небо и широкая белая пустыня поменялись местами, он повис вниз головой, чувствуя, что вот-вот сознание померкнет, и вдруг краем глаза заметил, что к нему приближается огромный воин с забрызганным кровью лицом. Великан заговорил с Синдэ, глядя на него сверху вниз:
– Значит, ты уцелел!
Голос показался странно знакомым. Это был Чжу Ванли.
– И вы, как вижу, ваше превосходительство, – прохрипел Синдэ.
Чжу Ванли усмехнулся:
– На кого ты похож! – и помог ему вернуться в седло.
– Я рад, что вы живы, – признался Синдэ, с искренней радостью глядя на своего командира.
– Я тоже. Но это ненадолго. Соберем отряд смертников и войдем в Ганьчжоу. Я буду в этом отряде и позволяю тебе присоединиться к нам.
Крики, доносившиеся с поля боя, становились все тише и слабее. Потом из числа уцелевших военачальники отобрали три тысячи всадников, приказав им немедленно идти на Ганьчжоу. Чжу Ванли встал во главе пяти конных сотен, и Синдэ оказался у него в подчинении. Когда войска тронулись в путь, он, словно во сне, покачивался в седле, к которому был по-прежнему пристегнут. Подходя к берегу ручья или реки, воины останавливались на короткий привал, и каждый раз во время отдыха Чжу Ванли приносил Синдэ воду. Войска шагали всю ночь, приказ разбить лагерь был дан, лишь когда они достигли оазиса. В серебристом свете луны простирались грушевые и сливовые сады. Спешившись, Синдэ упал на землю и заснул как убитый, а проснувшись утром, обнаружил, что их окружают многочисленные оросительные каналы и возделанные поля. Вдали виднелись высокие каменные стены. Это был Ганьчжоу.
В час, когда предрассветный воздух особенно прозрачен и свеж, тангутская конница подскакала к крепостным воротам, и лучники осыпали город мириадом стрел. В ответ – тишина. Атака повторилась – и вновь ни малейшего намека на сопротивление.
Чжу Ванли подошел к сидевшему на земле Синдэ. Лицо полководца, запачканное кровью, выглядело столь же зловеще, как и вчера, но было невозможно понять, его это кровь или убитых врагов.
– В город ворвется отряд из пятидесяти смертников. Ты тоже пойдешь со мной.
Добровольцы поползли к крепостной стене. Обнажив мечи, подкрались к воротам и беспрепятственно проникли в город. Взорам открылся пруд с чистой водой, две лошади стояли на берегу, и… ни уйгурских солдат, ни мирных жителей. Поблизости виднелось несколько домов за глинобитными стенами, каждый дом обступали деревья с густой листвой.
Захватчики углубились в город. Огибая углы оград и строений, они вытягивались в шеренгу. По приказу Чжу Ванли Синдэ возглавлял отряд. Домов становилось все больше, но по-прежнему нигде не было ни души. Только однажды в отряд полетела стрела и ранила лошадь – значит, в городе кто-то все же остался…
Каждый раз, подъезжая к развилке, Синдэ предоставлял лошади самой выбирать путь. Воины приподнимались в седле, заглядывали за ограды, входили в жилища, но так никого и не встретили.
Чжу Ванли велел Синдэ пришпорить коня. За ним по городу галопом неслись пятьдесят безудержных захватчиков. Незримые противники выпустили в них еще две стрелы, которые неуклюже вонзились в землю. Стреляли с большого расстояния. Похоже, все жители Ганьчжоу, за исключением горстки самых отчаянных, бежали, бросив добро и землю, которую возделывали много десятилетий.
– Надо подать дымовой сигнал. Полезай наверх, подожги волчий помет, – приказал Чжу Ванли.
Сообразив, что полководец обращается к нему, Синдэ спешился. Они стояли на площади у городской стены рядом с восточными воротами. К гребню стены вели выбитые в камне ступени, на самом верху возвышалось круглое строение, напоминающее маяк, – сторожевая башня с сигнальной вышкой. Синдэ, закинув за спину мешок с волчьим пометом, стал взбираться на стену. На высоте примерно двадцати сяку перед ним открылся панорамный вид на равнины, окружавшие Ганьчжоу.
– Пригнись! – крикнул снизу Чжу Ванли.
Но Синдэ не желал прятаться. Страх смерти совершенно исчез. Вначале сторожевая башня показалась ему совсем маленькой, но теперь, стоя на гребне стены, он понял, что ошибался: до сигнальной площадки под круглой крышей было около тридцати сяку. К тому же башня оказалась двухъярусной: внизу было небольшое помещение, в котором могли разместиться два или три человека; там находился огромный барабан. Шаткая бамбуковая лесенка вела на второй ярус. Взобравшись по ней, Синдэ замер. На сигнальной площадке сидела на корточках молодая девушка. Тонкое лицо, нос с изящной горбинкой, огромные, темные, глубоко посаженные испуганные глаза… Синдэ догадался, что в жилах незнакомки течет ханьская и уйгурская кровь. На ней было одеяние с узкими рукавами, открытым воротом и юбкой в складку. С первого взгляда становилось ясно, что это не простолюдинка.
