Жил себе человек возле кладбища[1]

Как известно, именно так начинается история о феях и гоблинах, которую Мамилий, самый славный ребенок в произведениях Шекспира, рассказывал королеве-матери и придворным дамам, когда вдруг приехал король со стражей и бросил королеву в темницу. Продолжения истории не последовало; Мамилий вскоре умер, так и не успев ее закончить. О чем же там могла идти речь? Шекспир, несомненно, знал, и я возьму на себя смелость предположить, что тоже об этом догадываюсь. Вряд ли это было что-то новенькое; скорее всего, что-нибудь подобное вы уже слышали, а возможно, даже рассказывали. Каждый может изложить эту историю так, как ему нравится. Вот моя версия.

Жил себе человек возле кладбища. Нижний этаж его дома был каменным, а верхний — деревянным. Окна фасада выходили на улицу, а с противоположной стороны — на кладбище. Раньше дом принадлежал приходскому священнику, но (дело происходило во времена королевы Елизаветы) священник был женат, и ему требовалось более просторное жилье; кроме того, его жене совсем не нравилось смотреть ночью через окно своей спальни на кладбище. Она утверждала, что видит там… Впрочем, не важно, что она утверждала; так или иначе, она не оставляла мужа в покое до тех пор, пока он не согласился переехать в большой дом на деревенской улице, а старый отдал Джону Пулу, одинокому вдовцу. Вдовец был человеком не слишком общительным, и люди поговаривали, что он изрядный скупец.

Скорее всего, они не ошибались; во всяком случае, симпатий вдовец определенно не вызывал — было в нем что-то неприятное. В те времена покойников было принято хоронить ночью при свете факелов, и многие заметили, что всякий раз, когда проходили похороны, Джон Пул торчал у окна либо на первом, либо на втором этаже — в зависимости от того, откуда открывался лучший вид.

И вот однажды ночью должны были хоронить старушку. Она жила тихо и мирно, но в деревне ее не любили. Ходили слухи, что она не христианка и ночами в канун дня летнего солнцестояния или Дня всех святых дома ее застать невозможно. Старушка была красноглаза, страшна как смертный грех, и ни один нищий даже не пытался стучать в двери ее дома. Тем не менее после смерти она оставила церкви кошелек, набитый деньгами.

В ночь ее похорон буря не разыгралась; все было тихо и чинно. Правда, не так-то просто оказалось найти носильщиков и факельщиков, хотя покойная оставила приличную сумму тем, кто выполняет такие работы. Гроба не было, и старушку похоронили, завернув в шерстяную ткань. Кроме должностных лиц — и Джона Пула, наблюдавшего из окна, — на церемонии никто не присутствовал. Перед тем как могила была засыпана, пастор наклонился, положил на тело усопшей какой-то звякнувший предмет и произнес что-то вроде: «Да пропадут эти деньги вместе с тобой». Затем он и все прочие быстро отступили назад, оставив у ямы лишь факельщика, который светил могильщику и его помощнику, пока они забрасывали могилу землей. Работу свою они выполнили наспех, и на следующий день — а было тогда воскресенье — посетители кладбища не слишком лестно отозвались о могильщике, сойдясь во мнении, что до сих пор не видели на кладбище могилы безобразнее. Да и сам могильщик, придя взглянуть на дело рук своих, подумал, что это худшее из его творений.

Вскоре Джон Пул стал появляться то там то сям, и лицо его было весьма странным — наполовину ликующим, наполовину озабоченным. Он провел пару вечеров в таверне, что шло вразрез с его привычками, и намекнул тем, кому случилось с ним заговорить, что мало-мальски разжился деньжатами и теперь подыскивает себе домишко получше.

— Что ж, неудивительно, — сказал ему кузнец в один из вечеров. — Я бы на ваш дом не польстился. Там по ночам творятся непонятные вещи.

Домовладелец тут же стал расспрашивать, какие именно.

— Ну, к примеру, мне чудится, что кто-то лезет в окно гостиной или что-то в этом роде, — ответил кузнец. — Не знаю, может, это старушка Уилкинс, которую похоронили неделю назад, а?

— Слушайте, а вам не кажется, что вы должны считаться с чувствами жильца? — заметил домовладелец. — Господину Пулу это может быть неприятно, верно?

— Господин Пул не возражает, — сказал кузнец. — Он здесь уже давно и все понимает. Я лишь говорю, что мне бы этот дом не подошел. Похоронные звоны, факелы во время погребений, и эта могильная тишина, когда нет посетителей… Вот разве что огни… Разве вы их никогда не видите, господин Пул?

— Нет, никогда не вижу никаких огней, — надувшись, ответил господин Пул и заказал новую порцию выпивки — так что домой ушел поздно.

В ту ночь он улегся в свою постель наверху, но не смог заснуть, так как воющий ветер затеял с домом веселую игру. Пул поднялся и, пройдя через комнату, подошел к маленькому шкафчику, встроенному в стену; он вынул оттуда отчетливо звякнувший предмет и сунул за пазуху своей ночной рубашки. Затем направился к окну и стал смотреть на кладбище.

Доводилось вам когда-нибудь видеть в церкви тускло мерцающую фигуру в саване? Она странным образом вдруг возникает прямо над головой. Вот такая фигура и поднялась из земли в том месте кладбища, которое прекрасно знал Джон Пул. Он тут же нырнул обратно в постель и притих как мышь.

Через несколько секунд что-то почти неслышно стукнуло в оконную створку. Джон Пул помимо воли перевел взгляд на оконный проем. О, ужас! Перед ним на фоне лунного света смутно виднелись черные очертания странно закутанной головы… В комнате кто-то был. Сухая земля со стуком осыпалась на пол.

— Где он? — спросил низкий надтреснутый голос, и затем то там, то тут стали раздаваться шаги — спотыкающиеся и неуверенные, словно посетителю было трудно передвигаться. Ночной гость бродил по комнате, шарил в углах, нагибался, чтобы заглянуть под кресла; наконец, он нащупал дверцы стенного шкафчика и распахнул их. Длинные ногти скребли по пустым полкам. После этого фигура быстро повернулась, на мгновение замерла у края кровати, вскинула руки над головой и сипло заревела:

— ЭТО ТЫ ЕГО ВЗЯЛ!

Думаю, в этот момент Его Королевское Высочество принц Мамилий (который, как мне кажется, изложил бы эту историю гораздо быстрее меня) с громким воплем подскочил бы к самой юной из присутствующих придворных дам, каковая пронзительно заорала бы ему в ответ. Ее Величество королева Гермиона немедленно осадила бы принца и, подавив смешок, встряхнула его и хорошенько шлепнула. Зардевшегося и готового расплакаться принца едва не отправили в постель, но благодаря заступничеству его жертвы, оправившейся от шока, в конце концов позволили остаться до тех пор, пока не придет пора ложиться спать; а к тому времени принц пришел в себя и, пожелав собравшимся спокойной ночи, присовокупил, что знает еще одну историю, в три раза страшнее предыдущей, и не преминет рассказать ее при первой же возможности.