— Ну, конечно. Впрочем, прошу вас, только не пытайтесь все это описать; уверен, воспоминания не пойдут вам на пользу.

— Что вы, для меня было бы облегчением поделиться с человеком вроде вас: возможно, вы сумеете объяснить, в чем тут дело. Это произошло, когда я направлялся отдел, где находилась ваша книга…

— И все же я настаиваю, мистер Гаррет, да и потом часы показывают, что у меня осталось совсем мало времени, чтобы взять вещи и успеть на поезд. Нет, больше ни слова, это может оказаться опаснее, чем вы думаете. Добавлю только одно. Поскольку я косвенно виноват в вашей болезни, то обязан возместить убытки, которые она принесла, верно?

Его предложение было решительно отвергнуто. Мистер Элдред не стал настаивать и почти тотчас же удалился; впрочем, нет, мистер Гаррет успел всучить ему карточку с шифром трактата Миддуфа, который, по его словам, мистер Элдред спокойно может взять сам. Но мистер Элдред в библиотеке больше не появился.

У Вильяма Гаррета в тот день побывал еще один посетитель в лице Джорджа Ирла, его сверстника и коллеги по библиотеке. Ирл вместе с другими служащими обнаружил Гаррета лежащим без чувств на полу в зале (или отделе), где хранились книги по иудаизму, — оттуда можно было попасть в центральный коридор просторной галереи; естественно, состояние друга встревожило Ирла. И как только библиотека закрылась, он появился на пороге.

— Что ж, — произнес он после того, как они успели обсудить происшедшее, — уж не знаю, что тебя подкосило, но, по-моему, в самом библиотечном климате что-то не так. Понимаешь, как раз перед тем, как тебя нашли, мы с Дэвисом шли по галерее, и я спросил его: «Чувствуешь, какой здесь затхлый воздух? Наверняка им вредно дышать». Согласись, что если долго находиться среди таких ароматов (честное слово, запах показался мне еще более отвратительным, чем обычно), то они проникают в организм, и тогда не мудрено упасть в обморок.

Гаррет кивнул.

— Ты верно говоришь, но только этот запах чувствовался там не всегда; кажется, я заметил его день или два назад — эдакий неестественно сильный запах пыли. Впрочем, нет, причина не в нем. Это было нечто

зримое.

Сейчас расскажу. Я зашел в отдел иудаизма взять книгу для джентльмена, который заказал ее и ждал внизу. Это была та самая книга, из-за которой накануне я допустил оплошность. Тогда я пошел, чтобы ее принести, и представляешь, увидел, как ее берет с полки пожилой священник. Я сказал посетителю, что книгу взяли; он ушел, сказав, что заглянет на следующий день. Я вернулся, чтобы выяснить, не сможет ли священник вернуть издание, но его и в помине не было, а книга стояла на полке. Ну вот, а вчера, как я уже сказал, я снова пошел за ней. В этот час — если ты помнишь, было десять утра, — отдел, как обычно, был залит светом, и представь себе, я снова увидел того священника; он стоял, повернувшись ко мне спиной, и рассматривал книги на полке, к которой я направлялся. Его шляпа лежала на столе, голова у него была лысая. Я помедлил пару секунд, чтобы разглядеть его повнимательнее. Знаешь, у него была отвратительная лысая голова, обтянутая сухой, словно покрытой пылью кожей, а редкие волосы скорее напоминали паутину. Я намеренно предупредил о своем присутствии — кашлянул и шаркнул ногой. Он обернулся, и я увидел его лицо — раньше этот человек мне не встречался. Я точно уверен, что не ошибся. Впрочем, уж не знаю почему, я не обратил внимание на нижнюю часть лица и заметил только верхнюю; лоб у него был совершенно иссохший, глаза глубоко посажены, а над ними от бровей к скулам тянулись толстые нити паутины. Потом я, как говорится, лишился чувств и больше ничего сказать не могу.

Какое объяснение Ирл дал этому происшествию, нас особенно не интересует; во всяком случае, оно не убедило Гаррета в том, что увиденное было лишь миражом.

Старший библиотекарь потребовал, чтобы Вильям Гаррет неделю отдохнул и сменил обстановку, прежде чем вернется к работе. Поэтому через несколько дней он оказался на вокзале с дорожной сумкой и стал выискивать купе для курящих, в котором собирался совершить путешествие в Бамстоу, где раньше никогда не бывал. Только одно купе показалось ему подходящим. Но едва он приблизился к двери, как увидел фигуру, всколыхнувшую в нем отчетливые и неприятные воспоминания; на него нахлынул приступ дурноты, так что он, с трудом осознавая, что делает, распахнул дверь соседнего купе и ворвался в него так стремительно, словно за ним по пятам гналась смерть. Поезд тронулся; должно быть, Гаррет упал в обморок, поскольку следующее, что он запомнил, это флакон с нюхательной солью, который поднесли к его носу. Привести его в чувство пыталась приятная пожилая дама; они с дочерью были единственными пассажирками в вагоне.

Вряд ли он признался своим спутницам в причине происшедшего. Но все равно неизбежно последовали выражения благодарности, расспросы и общие разговоры; до наступления вечера Гаррет обнаружил, что у него есть не только лекарь, но также и квартирная хозяйка: миссис Симпсон сдавала в Бамстоу вполне устроившую его квартиру. В это время года в городке не было ни души, так что Гаррет большую часть времени проводил в обществе матери и дочери. Против их компании он нисколько не возражал. На третий вечер беседа приняла такой тон, словно он был постоянным гостем их частной гостиной.

За разговорами стало ясно, что Гаррет трудится в библиотеке.

— Библиотека — неплохое место, — заметила миссис Симпсон, со вздохом откладывая свое рукоделье. — Но при этом книги сослужили мне плохую службу, точнее сказать,

одна

книга.

— Книги дают мне средства к существованию, миссис Симпсон, и было бы нехорошо с моей стороны их ругать; мне обидно слышать, что у вас были из-за них неприятности.

— Может, мистер Гаррет поможет разгадать нашу загадку, матушка? — спросила мисс Симпсон.

— Я не хочу привлекать мистера Гаррета к поискам, которые отнимут у него много времени, а также докучать ему с нашими частными делами, милая.

— Если я все же могу быть хоть немного полезен, то умоляю вас, скажите, в чем эта загадка, миссис Симпсон. Если нужно что-нибудь разузнать о книге, то можете на меня рассчитывать.

— Да, именно это и нужно сделать, но хуже всего, что мы не знаем ее названия.

— О чем она, тоже не знаете?

— Heт, ничего не знаем.

— Кроме того, что вряд ли она на английском, матушка, но и это мало что дает.

— Что ж, мистер Гаррет, — произнесла миссис Симпсон, которая задумчиво смотрела на огонь, так и не вернувшись к своему рукоделью, — я расскажу вам эту историю. Только, пожалуйста, храните ее в тайне, хорошо? Благодарю вас. Итак, слушайте. Был у меня старый дядюшка, доктор Рэнт. Возможно, вы о нем наслышаны. Это был необычный человек, если судить хотя бы по тому, каким странным образом он велел себя похоронить.

— Кажется, я встречал это имя в каком-то путеводителе.

— Вполне вероятно, — подтвердила мисс Симпсон. — Он распорядился — до чего ужасный старик! — чтобы его похоронили в обычной одежде, сидящим за столом в выложенной кирпичом комнате, которую он устроил в подземелье на лугу рядом с домом. Неудивительно, что деревенские жители поговаривают, будто видели его неподалеку в своей старой черной мантии.

— Лично я ничего подобного не слышала, милая, — вмешалась миссис Симпсон, — но как бы то ни было, он умер больше двадцати лет назад. Он был священником, хотя я с трудом представляю его в этой роли: за последнюю часть своей жизни он не сделал ни одного доброго дела; у него было собственное хозяйство — весьма славное имение неподалеку отсюда. Ни женой, ни детьми он не обзавелся; у него была только племянница, то есть я, и племянник, но ни с кем из нас он не был особенно близок — да и с другими людьми не общался. Если уж на то пошло, то моего кузена он любил больше, чем меня, — Джон больше походил на него характером, и боюсь, сходство касалось самых гнусных черт. Все было бы иначе, если бы я не вышла замуж; но у меня появилась семья, и дядя по этому поводу крайне негодовал. Как бы то ни было, он владел имением и солидным состоянием, которым мог свободно распоряжаться; было понятно, что мы с кузеном поровну разделим все это после его смерти. В одну прекрасную зиму, около двадцати лет назад, как я уже сказала, он заболел, и меня вызвали за ним ухаживать. Мой муж был тогда еще жив, но старик и слышать не желал о том, чтобы

он

приехал. Подъезжая к дому, я увидела кузена Джона, который направлялся в противоположную сторону в открытом экипаже и, как я заметила, был в самом благоприятном расположении духа. Я стала ухаживать за дядей, как могла, но вскоре убедилась, что эта болезнь окажется для него последней; он тоже в этом не сомневался. Накануне своей смерти он заставил меня просидеть рядом с ним весь день, и было видно, что он собирается о чем-то мне сообщить, причем новость была неприятная, но покуда в нем оставались силы, он оттягивал момент разговора — боюсь, что специально, чтобы держать меня в напряжении. Но наконец все стало понятно. «Мэри, — сказал он, — Мэри, я написал завещание в пользу Джона: он получит все». Разумеется, для меня это явилось сильным ударом, ведь мы с супругом были небогаты, и если бы жизнь моего мужа могла быть легче, чем та, которую ему приходилось вести, то думаю, он и прожил бы больше. Но я ничего не сказала дяде, или почти ничего, кроме того, что он имеет право поступать, как ему заблагорассудится, — отчасти потому, что не знала, что ответить, а отчасти потому, что не сомневалась, что это еще не все; так и вышло. «Видишь ли, Мэри, — продолжил он. — я не в восторге от Джона и составил еще одно завещание

в твою

пользу.

Ты тоже

можешь получить все. Но дело в том, что тебе надо будет отыскать это завещание, а я не скажу, где оно находится». Он тихонько хихикнул, а я ждала, так как снова была уверена, что и здесь последует продолжение. «Ты славная девочка, — произнес он после небольшого молчания, — ты умеешь ждать, поэтому я скажу тебе столько же, сколько сказал Джону. Только позволь напомнить, что ты не сможешь обратиться в суд, ссылаясь на мои слова,

поскольку ты

не можешь предъявить никаких сопутствующих доказательств, кроме собственных слов, а Джон такой человек, что, если понадобится, способен дать показания не в твою пользу. Что ж, оно и понятно. Итак, я решил не писать это завещание обычным образом; я внес его в книгу, Мэри, в печатное издание. В этом доме несколько тысяч книг. Но их можешь даже не трогать, поскольку ни об одном из этих изданий речь не идет. Эта книга надежно спрятана в другом месте; Джон может отправиться за ней в любой момент, как только выяснит, где она, а ты этого не можешь. Настоящее завещание там: подписанное и засвидетельствованное по всем правилам, но свидетелей тебе вряд ли удастся скоро найти». Я по-прежнему молчала; если бы я шевельнулась, то схватила бы старого негодяя и стала бы его трясти. Он лежал, ухмыляясь про себя, и наконец произнес: «Итак, ты все спокойно выслушала; я хочу, чтобы вы с Джоном начинали поиски в равных условиях, но у него есть преимущество, ведь он может попасть туда, где находится книга; поэтому я скажу тебе еще две вещи, которые утаил от него. Завещание написано на английском, но взглянув на него, ты этого сразу не поймешь. Это первое, а второе — когда меня не станет, ты найдешь на моем столе адресованный тебе конверт; в нем будет то, что поможет тебе в поисках, если только тебе хватит сообразительности, чтобы этим воспользоваться»… Через несколько часов он умер, и хотя я сообщила об этом Джону Элдреду…