Перебиваев. Да меня в городе не было.
Анна Ивановна. А где ж ты был?
Перебиваев. Все разъезжал по разным подмосковным; был у графа Яворского, у княгини Луцкой, у Дедюнина, ездил к Троице…
Анна Ивановна. Один?
Перебиваев. Нет; нас ездило четырнадцать человек, целое общество, — в аериэне…
Анна Ивановна. В чем, батюшка?
Перебиваев. В аериэне — это род большой крытой линеи на лежачих рессорах. По гладкой дороге спокойно, очень спокойно!.. Неловко только, что сидишь боком и ног нельзя протянуть да по сторонам ничего не видно, и если пойдет дождь, так, я вам скажу, нитки живой не останется!.. А впрочем, приятно, очень приятно! Прекрасная выдумка!.. О, французы на это мастера!
Анна Ивановна. Да полно, батюшка, хвалить этих французов!.. Меня выгнали из дому… Москву сожгли… разбойники этакие!.. Скажи-ка лучше, что новенького?
Перебиваев. Не спрашивайте! Я ничего не знаю. Я все ездил по деревням, иностранных газет в глаза не видел… Слышал я как-то мимоходом, что англичан поколотили в Индии да в Испании также дела плохо идут…
Анна Ивановна. И, батюшка, что нам до чужих! Ты мне скажи, что в Москве-то делается?…
Перебиваев. Да ровно ничего. Москва пуста; в театре никого, в Петровском парке очень мало, в воксале бывает человек по двадцати — тоска, да и только! А, кстати!.. Вы знаете Ивана Андреевича Хлынова?
Анна Ивановна. Как же, батюшка, с его покойной женой мы были большие приятельницы.
Перебиваев. Женился.
Анна Ивановна. На ком?
Перебиваев. На мадаме, которая была при его дочерях.
Анна Ивановна. Как? На этой немке Шарлотте Карловне?
Перебиваев. Да, да, я и на свадьбе был. Венчались у Николы в Звонарях.
Анна Ивановна. Скажите пожалуйста!.. Сын в службе, дочери — невесты!.. Ах он, старый дурак!..
Перебиваев. Посмотрите, они приедут к вам с визитом.
Анна Ивановна. Не приму, батюшка, не приму! (Входит Ольга Николаевна Влонская.)
Влонская. Здравствуйте, тетушка!
Анна Ивановна (вставая с дивана). А, Ольга Николаевна!.. Здравствуйте, матушка!.. Милости просим, прошу покорно садиться!
Влонская. Вы на меня сердитесь, тетушка?
Анна Ивановна. За что, Ольга Николаевна?… Что вы у меня не были три недели?… Помилуйте, да кто нынче за это сердится?… Вы же, матушка, женщина модная, живете в большом свете… Стыдно, племянница, стыдно!.. Ну, да бог с тобою!.. Здравствуй, мой друг! (Целуется с Влонской и сажает ее подле себя.)
Перебиваев. Как ваше здоровье, Ольга Николаевна?…
Влонская. Слава богу, Андрей Сергеевич! Да с вами что делается?… Я вас нигде не встречаю.
Перебиваев. Меня не было в Москве.
Влонская. Ведь это ваши дрожки стоят на дворе?
Перебиваев. Мои, Ольга Николаевна.
Влонская. А чья ж карета?…
Анна Ивановна. Это, матушка, какая-то барыня приехала к моему жильцу…
Влонская. К вашему жильцу?…
Анна Ивановна. Да, портретный живописец…
Влонская. Вот что! Так у вас в дому atelier?… А что, этот живописец старик?
Анна Ивановна. Нет, человек молодой.
Влонская. Хорош собою?
Анна Ивановна. Так себе!.. Однако ж довольно приятной наружности. Ну что, племянница, что в вашем свете новенького?
Влонская. Ничего, ma tante; одно только, да я думаю, вы слышали: Зоринские выдали старшую дочь свою за какого-то французского графа.
Перебиваев. А, кстати! Хотите ли, я расскажу вам об этой свадьбе престранную историю!
Влонская. Ах, сделайте милость!
Анна Ивановна (покачивая головой). Выдали свою дочь за француза!.. Ох, напрасно!
Перебиваев. Подлинно напрасно, Анна Ивановна! Да вот изволите видеть: этот француз обещался остаться навсегда в России; малый ловкий, прекрасный собою — ослепил!.. Третьего дня была свадьба, а сегодня поутру я приехал их поздравить. Вслед за мной приезжает Иван Иванович Тумаков. Ну, вот этот старик, — вы знаете, Анна Ивановна, у которого жена такая вертлявая, хорошенькая!.. Он еще возил ее лечить прошлого года в Карлсбад — ну, знаете!.. Зоринский, как следует, подвел к Ивану Ивановичу молодого — гляжу, мой Тумаков смешался, покраснел; а когда хозяин назвал своего зятя по имени, так он совсем растерялся: прошептал что-то сквозь зубы, присел на минуту да и вон. Я думаю: «Что такое? Тут что-нибудь да есть!» Вот я вслед за Тумаковым; он домой, я к нему. «Иван Иваныч, — спросил я, — что это вы были так сконфужены?… Вы как будто бы испугались этого француза?» — «Ох, батюшка, — сказал Тумаков, — бедные Зоринские! Ведь они дочь-то свою погубили!» — «Как так!» — «Да так: этот француз вор!» — «Вор! Что вы говорите, Иван Иванович?» — «Да, батюшка, вор! Вы знаете, мы прошлого года ездили в Карлсбад; на водах обыкновенно бывает всякий сброд. Вот и этот француз там был. Мне он с первого взгляда показался что-то подозрительным. Граф!.. Какой граф? Не графские вовсе ухватки. А делать нечего — на водах зала общая. Вот этот француз танцует с той, с другой, танцует и с моей женой и этак, знаете ли, куртизанит. Да это мне ничего! Я знаю мою Катеньку: у нее, батюшка, не много выторгуешь! Вот однажды пригласил нас к себе на вечер князь Дунаев: он также со всем семейством приехал на все лето в Карлсбад; меня посадили играть в вист, а Катенька, которая с утра еще жаловалась на мигрень, отправилась домой; мы сели играть этак часу в десятом. На втором роберте с хозяином сделалось дурно; во всем доме поднялась такая суматоха: жена плачет, дети в тревоге; послали за доктором. Ну, разумеется, какой уж тут вист! Все гости по домам; отправился и я. Мы нанимали домик у самого выезда. Вот я подошел к дверям, начал звонить в колокольчик; вдруг вижу — прыг кто-то из окна! Я закричал: «Воры, воры!..» Бросился за мошенником, поймал его за фалду; он обернулся — глядь: французский граф!.. У меня так руки и опустились!.. Слышу, и в доме кричит Катенька: «Воры, воры!..» Я совсем потерял голову… Меж тем этот самозванец граф вырвался да и давай бог ноги… Я кричу: «Держи, держи!» Кому держать: на улице пусто. Вот наконец выбежали из моего дома люди, а я скорей к жене; вхожу в спальню — бедная Катенька лежит без чувств!.. Представьте себе: только что хотела она раздеваться, вдруг слышит, что окно потихоньку растворилось и какой-то человек шмыг прямо в комнату. В эту самую минуту я позвонил у дверей, а вор и назад тою же дорогою. Катенька говорит, что видела у него в руке нож и так испугалась, что не могла никак рассмотреть его в лицо. Видно, этот разбойник не успел путем оглядеться: на бюро стоял ящик с ее бриллиантами, лежал кошелек с деньгами — все осталось цело. Пропало только любимое ее колечко с бриллиантиком, которое она только что сияла с пальца и положила на туалетный столик… Разумеется, батюшка, — прибавил Тумаков, — этот подложный граф в ту же ночь ускакал из Карлсбада. Только бедная моя жена так перепугалась, что после этого недели три была в беспрерывной истерике с утра до вечера, — плачет, да и только!»
Анна Ивановна. Ну, батюшка, какая, в самом доле, странная история!
Влонская (смеется). Да, очень странная!.. И Тумаков точно уверен, что этот француз вор?
Перебиваев. Да хоть зарежь его: стоит в том, да и только.
Влонская. Бедняжка!..
Перебиваев. А что всего-то забавнее: он это дело так не оставил и жаловался на другой день тамошнему правительству.
Влонская. Нет, шутите?
Перебиваев. Право! «Представьте себе, — говорит, — судья не хотел меня и слушать! «Вы, дескать, как-нибудь осмотрелись; этот граф человек известный; ну, может ли он быть вором?» — «Да помилуйте, — закричал я, — как же он не вор? Катенька видела у него в руке нож, он вылез из окна ее спальни; я сам это видел своими глазами!» И что ж вы думаете? Судья так и помер со смеху! Вот оно, батюшка, — прибавил Тумаков, — славны бубны за горами. Вот оно, правосудие-то, в чужих краях — ищи его!»
Анна Ивановна. Да, батюшка, да! Конечно, лучше бы сидеть дома; и мужья-то бы меньше ветреничали, и жены-то были бы вернее.
Влонская. Ну, этого, тетушка, не говорите! Кто не бережет своей репутации, тот будет вести себя дурно и в Париже, и в Карлсбаде, и в Москве…
