— Он теперь в присутствии, — отвечал очень вежливо этот чиновник. — Сейчас выйдет! Да не угодно ли вам отдохнуть? — продолжал он, подвигая ко мне порожний стул.
Я присел, мы с ним поразговорились; я рассказал ему мое дело, а от него узнал, что он служит пятый год канцеляристом и надеется скоро быть сенатским регистратором.
— Вот и его высокоблагородие господин секретарь, — сказал канцелярист, указывая мне на пожилого человека, который вышел из присутствия.
Секретарь принял от меня записку, прочел и, пожав плечами, объявил мне, что не может ничего для меня сделать.
— Это уж дело решенное, — сказал он, — указ подписан, сегодня сойдет в регистратуру, а завтра имеет быть отправлен в Курское губернское правление, которому строго предписывается приступить немедленно к продаже вашего имения.
— Нельзя ли как-нибудь приостановить ход этого дела? — промолвил я.
— Невозможно. Начальник у нас человек строгий, исполнительный и если что заберет себе в голову — так не прогневайтесь!
— Да неужели этого дела нельзя ничем поправить?
— Я думаю, что так. Оно, конечно, если б его превосходительство захотел, так можно бы… Да человек-то он не такой — барин знатный, богат, с ним, сударь, не сговоришь.
— Нельзя ли мне самому дойти до его превосходительства?
— Доложить о вас можно, я сейчас прикажу. Только из этого ничего не выйдет.
— Уж так и быть — позвольте!.. Попытка не шутка…
— Как вам угодно.
Обо мне доложили и этак через полчаса пригласили в присутствие. Фу, батюшки!.. Что за великолепие такое!.. Ну, это уж не наше Курское правление!.. Стены расписаны сусальным золотом, все кресла обиты бархатом, зеркала в узорчатых рамах… За красным сукном сидят, не нашим советникам чета, особы важные: у кого — в петлице, у кого — на шее… А главный-то начальник так уж подлинно барин, вельможа истинный! Человек рослый, дородный, лицо полное, с подбородком; высокие черные брови дугой, — в кавалерии!.. Сидит так важно — одна нога закинута на другую; в правой руке золотая табакерка с камнями, левая заткнута за камзол… Что греха таить, на первых порах я сробел немножко, да скоро оправился… Что, в самом деле, — мы и на штурмы ходили!.. Я поклонился всем присутствующим, подошел к начальнику и сказал:
— Честь имею явиться, ваше превосходительство, секунд-майор Кучумов.
— Что вам угодно, государь мой? — спросил начальник, ударив двумя пальцами по своей табакерке.
— Да милости приехал просить, ваше превосходительство, — и если вам угодно будет меня выслушать…
— Прошу покорно!
Вот я пошел — и так, и так, и так… Гляжу, его превосходительство то губы надует, то брови подымет кверху, то опустит их вниз, а слушает внимательно.
— Очень сожалею, государь мой, — промолвил он, когда я кончил мой рассказ, — но отсрочки вам дать нельзя: это дело решенное.
— Да известно ли вашему превосходительству, что я потерпел все эти убытки от моего усердия в казне?
Его превосходительство улыбнулся.
— Убытки! — повторил он. — То есть вместо рубля на рубль вы нажили только полтину? Нет, государь мой, — извольте это говорить другим, а я знаю, как у нас подрядчики-то разоряются и с каким усердием они обирают казну…
— Позвольте доложить, ваше превосходительство…
— Извините, я очень занят… не угодно ли! — промолвил он, кивнув головой и указывая рукой на дверь, сиречь: милости просим вон!..
Признаюсь, у меня краска выступила на лице! Обидно!.. Ведь я хоть лыком шит, а все-таки камзол-то у меня в позументах. Он генерал!.. Да и я не обер-офицерик какой-нибудь… А делать нечего, — ведь это не у нас в губернии, заедаться не станешь. Я вышел из присутствия, только никому не поклонился, — видит бог, никому! Прошел не останавливаясь всю канцелярию; гляжу, в прихожей разговаривает с моим человеком тот самый канцелярист, который так ласково со мной обошелся.
— Что с тобой говорил этот черномазый? — спросил я Ваньку, когда мы вышли в сени.
— Да все испытывал, сударь, где вы изволите жить.
— На что ему?
— А кто его знает?
Я приехал домой, спросил себе позавтракать; вдруг шасть ко мне в комнату все тот же канцелярист.
— Не прогневайтесь, Игнатий Федорович, — сказал он, — что я незваный к вам приехал.
— Ничего, батюшка! Милости просим! Садись-ка, любезный, да не прикажешь ли чего-нибудь?
Канцелярист присел, выпил рюмку водки, закусил и говорит мне:
— Я приехал, Игнатий Федорович, потолковать о вашем деле.
— Да что о нем говорить? — сказал я. — Напрасно только я исхарчился и к вам в Питер приезжал.
— Почему знать, Игнатий Федорович!.. Ведь вы деньги внести можете только не прежде двух месяцев?
— На шесть бы недель помирился, да и того не дают.
— Бог милостив, сударь! По мне, так дело-то ваше поправное.
— Поправное? Уж не ты ли его, голубчик, поправишь?
— А почему же нет, Игнатий Федорович?
— Что ты, что ты, любезный, перекрестись! Секретарь ничего не мог сделать, ваш генерал наотрез отказал, а ты, простой писец и канцелярист…
— И, сударь, да какое вам дело до моих чинов, лишь только бы отсрочку-то вы получили, — а вы ее наверно получите. Да что из пустого в порожнее переливать!.. Давайте-ка лучше начистоту… Что, Игнатий Федорович, дадите ли пятьсот рублей?…
Я так и помер со смеху:
— Вот с чем подъехал!.. Да что я за дурак такой? Дам я тебе пятьсот рублей, за что?
— Уж я вам докладывал: за то, чтоб иметь два месяца отсрочки!
— Да, да, как же — подставляй карман! За пятьсот рублей ты мне, пожалуй, золотые горы посулишь, а как приберешь денежки к рукам, так тебя и поминай как звали!
— А вот позвольте: вы мне пожалуйте пятьсот рублей, а я вам расписку дам, в которой будет сказано, что эти деньги я обязан вам возвратить по первому востребованию. Если я ваше дельце обработаю, так вы мне расписку отдадите, а если нет, то вам все-таки опасаться нечего, ведь я у вас в руках.
Что за пропасть такая!.. Говорит так утвердительно… Неужели в самом деле?… Да нет, быть не может!..
— Послушай, любезный, — сказал я, — если хочешь, чтоб я тебе поверил, так объясни мне прежде, как ты это сделаешь?
— Нельзя, Игнатий Федорович! Штука-то больно простая: коли я скажу, так вы, может быть, пятьсот рублей пожалеете. Да извольте быть благонадежны, что господь даст больше, а уж на два-то месяца я вам головой ручаюсь.
Вот я подумал-подумал: что, в самом деле, — ведь не разорят же меня пятьсот рублей?… Была не была — пущусь наудалую! Я отсчитал ему сполна все деньги, а он дал мне расписку и отправился. Моего хозяина целый день не было дома; когда он приехал, я рассказал ему обо всем.
— Что это, Игнатий Федорович, — закричал мой приятель, — тебе еще нет пятидесяти лет, а ты уж совсем из ума выжил! Кому ты дал пятьсот рублей?… Эка важность — канцелярист, последняя спица в колеснице!.. Ну, что он может для тебя сделать? Эх, любезный, — плакали твои денежки!
— Да у меня есть расписка.
— Куда ты с ней сунешься? Почему ты знаешь, свое ли он и имя-то подписал?
— Да разве я не знаю, где он служит?
— Да, ищи его теперь в присутствии! И что ты объявишь? «Я, дескать, дал ему пятьсот рублей». — «За что? Ну-ка скажи!..» Разве ты не знаешь, что взяточник и тот, кто взятку дал, под одним состоят указом? Его обвинят, да и тебя не помилуют.
Я всю ночь не мог заснуть: и денег жаль, и досадно, что дал себя так обмануть. На другой день часу в десятом я отправился опять в присутствие; вошел в канцелярию — так и есть, злодея моего нет, а прямо ко мне идет навстречу секретарь.
— Вы, сударь, — спросил он, — опять приехали по вашему делу?
— Да-с, — отвечал я, — мне нужно кой о чем справиться.
— Напрасно беспокоились: указ о продаже находящегося в залоге села вашего послан сегодня в Курское губернское правление, и я советовал бы вам отправиться скорее в Курск. Если уж нельзя никак спасти ваше имение, так постарайтесь, по крайней мере, чтоб оно за бесценок не пошло.
