— Что ты сидишь на траве, иди сюда, места хватит. Я придвинулся.
— Холодно?
— Н-нет, — сказал я.
Она обняла меня за плечо. Голова моя склонилась непроизвольно и оказалась у нее на коленях. Я перевернулся на спину и стал смотреть в небо. Сердце взволнованно билось. Под затылком ее теплое, упругое бедро. Тело охватила дрожь. Я стиснул зубы.
— Что ты? — прошептала она и положила ладонь на щеку. — Мой маленький Моцарт. Ты скоро вырастешь, все будет хорошо…
В ее руке удивительным образом соседствовали прохлада и глубокое внутреннее тепло. В небе над нами вспыхнула и пронеслась по дуге звезда. Небесный сад зрел для августовских звездопадов.
— Все будет хорошо, — повторила она.
Уголком губ я сумел коснуться ее ладони. И замер, впитывая ощущение кожи, неповторимый аромат, исходивший от нее.
— Кстати, Митя, — сказала она, — что это за история с книгой? Александр Николаевич уверяет, что ты передал ему от меня книгу про Моцарта и Сальери.
— Да нет, — пробормотал я, не в силах избавиться от истомы.
— Что «нет»?
— Он обознался…
— С его феноменальной памятью? Но кто передал книгу? Какая-то таинственная история.
— Станци, в мире так много таинственного…
— И ты, Митя, загадочный мальчик. Юля мне рассказала про твое бегство из дома. Но как же так можно? Тетя, наверное, с ума сходит. Тебя ищут.
— Ничего, ничего… — пробормотал я.
— Все-таки стоит подумать и о взрослых. Мы все эгоисты.
Но неужели бывает такое блаженство? Чувство покоя, давно забытое чувство охватило меня. Она подняла руки, щелкнула заколкой, поправила волосы. Гибко изогнулся стан, напряглось бедро под моей головой. Короткий воротничок платья обнажал шею, голова чуть склонилась, подставляя затылок рукам. Снова щелкнула заколка, опустились руки. Как грациозны эти простые движения!
— Ты Геката, — сказал я. — Богиня луны и ночи.
Она улыбнулась.
— Ты покровительствуешь покинутым влюбленным.
— А ты покинутый влюбленный? — спросила она.
Я молчал. Бернар сунул свой мокрый нос мне в ухо и шумно засопел.
— Митя… — Она коснулась моей головы.
— Что?
— Жалко, что у меня нет братика…
— Жалко… — пробормотал я.
Туман разъял формы, сжал пространство. Мы оказались в мутном, безмолвном коконе ночи.
— Туман… — сказала она. — Ты пойдешь домой?
— Посижу немного.
— Чаю хочется.
Издалека донеслись плавные звуки музыки.
— Играют, — сказала она. — Ты приходи быстрей, Митя.
Она высвободила колени и встала. Бернар тотчас пристроился сбоку. Звучала музыка, такая же туманим и, как ночь. И они пропали в водянистом молоке. Констанция Вебер, возлюбленная жена Моцарта, и венский аристократ ван Свитен…
ГЛЕКС. Да, без сомнения ГЛЕКС. Голубовский, Лупатоов, Евсеенко, Кротова и Суханов. Государство Любим, Единства, Красоты и Силы. Или так, Гармония, Любовь, Единство, Красота и Слава. Нет, нет, я не забыл о вас, ребята. Чем хороши мои друзья? Лупатов отважный и непримиримый. Голубовский остроумный и сообразительный. Кротова тихая, мечтательная. А Евсеенко дерзкая и красивая. И преподаватели у нас чудесные. Один Петр Васильевич чего стоит. В эти минуты я всех любил. Как мне повезло, что я оказался на даче Корнеевых! Какие добрые, приветливые люди. Роман настоящий вундеркинд, а Юля ласковая умная девочка.
Говорят, Лидия Васильевна строга. Но я не ощути этой строгости. Она даже предложила мне привезти и города нужные книги. Николай Гаврилович настоящий добряк, он угощает и развлекает всех, кому вздумается приехать к нему в гости. Маша, Маша! Какое счастье быть с тобой рядом! Я исчезну на несколько лет вырасту, добьюсь успехов, а потом разыщу тебя с букетом невиданных цветов. Возможно, я привезу их из Южной Америки, а может быть, из Австралии, но прямо самолета кинусь в концертный зал, где все билеты рас проданы, а на афише значится горделиво: «Лауреат конкурсов Мария Оленева». И я пошлю тебе цветы с визитной карточкой. Ты выйдешь на сцену и прежде, чем поднять скрипку, бросишь в зал долгий ищущий взор «Я люблю это нежное имя, Мария…» Ты хочешь, чтобы я стал твоим братом? Пусть так, но я жажду большего Я буду твоим рыцарем. Я напишу прекрасный роман который начнется строками: «Посвящается Марии Оленевой…»
Туман. Он не был вялым и безразличным. В нем чувствовалось какое-то беспокойство. Возникали призрачные фигуры, но, не успев довоплотиться, рассеивались и принимали другие формы.
Внезапно я снова увидел окно. Оно висело все так же само по себе и, как мне показалось, слегка покачивалось. Летающее окно. Что за притча? Я приподнялся с земли. Что-то зашуршало рядом, завозилось, раздались неясные звуки, хлюпанье, бормотанье.
Прямо передо мной появилась голова. Я отшатнулся. Это было свиное рыло. Маленькие глазки смотрели в упор, пятачок морщился, принюхиваясь. Рядом со свиньей появилась еще одна голова, козлиная. Длинная борода свешивалась до земли. Козел тоже смотрел на; меня пристально. Через мгновение возникли еще две морды, коровья и несуразная, похожая скорей на овечью, но слишком большая да к тому же с торчащим изо лба рогом.
Животные молча взирали на меня. Корова меланхолически пожевывала. Свинья повернулась к козлу и издала несколько неразборчивых звуков. Козел проблеял и ответ. В таинственный разговор вступила корова. Она не мычала, а проборматывала что-то глухое, тяжеловесное.
Животное с рогом открыло огромную пасть и внятно произнесло:
— Ахх-харра-ха!
— Ггы! — выговорил козел.
И снова они уставились на меня. Мной овладело странное оцепенение. Я не боялся, но и не мог встать, топнуть ногой, прикрикнуть. Окно, наблюдавшее за всем из тумана, внезапно погасло.
— Ox-хор! — произнес единорог.
Животные отодвинулись и растаяли в белесых пластах. Все в том же оцепенении я просидел еще несколько минут, не в силах понять, что за причудливое видение посетило меня.
Когда я подходил к даче, смолкла музыка. Хлопнула дверь машины, и зафырчал мотор. Мимо меня прополз белый «Москвич», за рулем сидел доцент Паша. Он метнул на меня горестный взор. «Пошла Стелла на базар и купила самовар» — пронеслось у меня в голове. «Москвич» провалился в тумане.
На веранде пили чай. Позвякивали ложечки. Молча сидели хозяева, два киношника, Роман, Юля и Маша. Я поднялся по ступеням. Никто не сказал: «Вот и Митя». Никто на меня не взглянул. Роман вжался в кресло. Я невольно остановился. В оранжевом пятне света на столе лежала моя тетрадка. Внутри все оборвалось. Николай Гаврилович отложил ложечку.
— Так, — сказал он. — Что же это получается?
Рядом с тетрадкой я с ужасом увидел разбросанные письма.
— Я не хотел, — прошипел Роман, — ты же сам сказал, что в тетрадке…
— Выходит, ты вовсе и не тот, за кого себя выдаешь, — сказал Николай Гаврилович. — Сбежал из интерната, прячешься.
— Нашел, где прятаться, — проговорила Лидия Васильевна. — Этого нам еще не хватало. Чтобы милиция пришла.
Краска мучительного стыда и отчаяния залила мое лицо.
— Какое вы имели право… — пробормотал я. — Это мои письма.
— А это тоже твое? — Николай Гаврилович приподнял конверт. — Мы и не собирались копаться в твоих вещах, Роман взял тетрадку, а оттуда посыпалось.
— Сам сказал… — прошипел Роман.
— Ну посыпались, — продолжал Николай Гаврилович. — Обратно стали совать. Но Маша увидела свое письмо. Что же ты не отправил? Да еще вскрыл… Тут мы и заинтересовались.
— Я не интересовалась, — отчетливо произнесла Маша.
— Какое имеет значение, кто? Важно, что Дмитрий Суханов интернатский беглец. Что же это получается?
— Это все ты, Роман, — сказала Лидия Васильевна. — Вечно твои причуды. Товарищ по лагерю. Сплошное вранье.
Внутри меня все билось, дрожало. Горький ком подступал к горлу, Я задыхался.
— Так, — сказал Николай Гаврилович. — Как нам быть?
