— Все хорошо. Иногда меня трясет немного, но через минуту это пройдет.

— Тогда поехали, — он тоже улыбнулся. — Ты отлично справишься. Как всегда.

Когда они выехали из Беркли, шел легкий дождь. Как и планировал Шеймус, они проскочили через Кастро Вэлли как раз впереди постоянной вечерней пробки на 580-м шоссе. Когда проезжали Даблин Каньон, уже почти стемнело. Показался поворот на Лас-Постас, Эннели посмотрела на часы.

— Мы укладываемся? — спросил Дэниел. За всю дорогу оба не сказали почти ни слова, но молчание было спокойным, не напряженным.

— Отлично укладываемся.

Проезжая бензоколонку «Тексако», Эннели показала сквозь залитое дождем стекло:

— Вон тот телефон-автомат, который нам нужен. Теперь совсем недалеко. Ищи указатель «4800».

Дэниел почти сразу заметил его, они свернули направо, проехали через жилой квартал. На мокрых улицах было мало машин и еще меньше прохожих.

— Нам повезло, что идет дождь, — сказал Дэниел. — Сейчас трудно что-нибудь увидеть в боковые стекла, все сосредоточены на дороге.

— Невелико везенье, — рассеянно откликнулась Эннели.

Остановились у входа в тупик между цехом и складом. Эннели потянулась выключить зажигание, но рука вдруг замерла.

— SOS! — захихикала она. — Я его сейчас выключаю или нет?

— Выключаешь, — сказал Дэниел, — вместе с фарами. Не забудь натянуть капюшон.

— Спасибо, — она улыбнулась и заглушила двигатель. Окинула взглядом улицу, посмотрела в зеркало заднего вида.

— Все отлично, — подтвердил Дэниел.

— Ну что ж, — Эннели потянулась за бумажным пакетом на заднем сиденье, — мы на месте.

— Я бибикну два раза, если что-то будет не так, — сказал Дэниел.

— Джеймс Бонд ты мой, — Эннели выскользнула из машины, закрыла коленкой дверь, поправила бумажный пакет и быстро пошла по проходу.

Сквозь залитое дождем окно Дэниел едва различал ее, и пришлось наполовину опустить стекло. В зеркале мелькнул свет, сзади, шурша, проехал автомобиль. Дождь усиливался. Дэниел проследил взглядом за машиной и снова повернулся к проходу как раз в тот момент, когда Эннели скрылась за углом. Он быстро проверил, нет ли поблизости прохожих. Ни души. Он снова повернулся туда, куда ушла Эннели, и услышал ее крик: «Дэниел! Беги!» Громыхнул взрыв, машину отбросило в сторону на пятнадцать футов, в правый висок Дэниела впилась острая металлическая заноза. Шатаясь, он выбрался из машины и упал на мокрый асфальт. Мотая головой, поднялся на четвереньки и пополз к проходу между складами, но снова упал. Глаза заливали дождь и кровь. Дэниел попробовал поморгать, но веки только закрылись.

Где-то далеко внизу он увидел светящуюся точку. И начал медленно плыть к ней, судорожно отталкиваясь руками. Свет постепенно разгорался, вскоре он сверкал так ярко, что уже слепил. Дэниел падал в огромное солнце. Оно почти поглотило его, когда он вдруг понял, что свет отражается в зеркале. Дэниел хотел поднять руки и заслониться, но они не слушались.

Когда его клали в машину скорой помощи, сердце остановилось. Два молодых санитара приложили дефибриллятор ему к груди, и на каждый электрический разряд из раненого виска хлестал фонтанчик крови, пачкавшей медицинскую униформу. Сердце неровно заколотилось, на секунду ослабло, потом вяло заработало.

Эннели похоронили на пятый день. Дэниел был в коме. Только «Случайные Всадники», ошарашенные происшествием, пришли на короткую церемонию. У выхода с кладбища их сфотографировали из неизвестной машины.

Той же ночью, рыдая, Шеймус выкопал глубокую ямку в еще рыхлой могильной земле. Рука в черной перчатке разжалась, и на ладони оказался большой золотой самородок, тускло блеснувший в лунном свете, прежде чем скрыться в земле.

Джессал Вольтрано был гений воздуха. В четырнадцать лет критики провозгласили его мастером трапеции и, возможно, лучшим воздушным гимнастом за всю историю цирка. Еще пять лет он восхищал толпы зрителей от Парижа до Будапешта, не пользуясь страховочной сеткой ни на представлении, ни на тренировках. Как он объяснил одному из репортеров, «сетка мешает сосредоточиться».

Но за две недели до двадцатого дня рождения, на сольном выступлении в Праге, эта свободная сосредоточенность, необходимая для точнейшего расчета времени, на миг покинула его. Никогда ему не забыть тот миг беспомощной бесплотности, когда после серии кульбитов он летел, раскрывшись, к трапеции, никогда не забыть, как мягко она чиркнула по кончикам пальцев, а он продолжал падать.

Первым до него добежал один из клоунов. Джессал был еще в сознании.

— Я чувствую свой скелет, — изумленно прошептал он. — Представляешь, я его чувствую!

Еще бы. Кроме кистей рук, он переломал практически все кости. Пока он лежал, поправляясь на жидкой овсянке, молодой американский врач-интерн Честер Кейн познакомил его с искусством карточного фокусника. Джессал тренировался так же упорно и скрупулезно, как когда-то с трапецией, подмечая малейшие нюансы каждого способа тасования, захвата, подмены и открытия карт. Лечение, назначенное для разработки рук, стало его страстью, и когда девять месяцев спустя Джессал вышел из больницы, в карточных фокусах он далеко превзошел доктора Кейна.

Джессал вернулся на трапецию, но прежнее мастерство его покинуло. Тончайшая грация была утрачена навсегда из-за сломанных костей, поврежденных нервов. Джессал ушел из цирка и уже никогда не оглядывался.

Взяв новый псевдоним, Великий Вольта, он отправился странствовать по Европе, Африке и Индонезии — днем шел, куда вела дорога, ночью спал где придется, показывал фокусы, если были зрители, жил на монетки, брошенные в шляпу. Когда представлялась возможность, смотрел на работу других фокусников, советовался с ними, учился и учил, и в каждом городе переворачивал вверх дном библиотеку в поисках полезных книг. Через четыре года такой практики он стал совершеннейшим мастером карточных фокусов. Однако в душе росла какая-то смутная неудовлетворенность, как будто его ремесло и знание стали ловушкой.

Однажды в Афинах, показывая фокусы стайке пенсионеров и уличных оборванцев, Вольта ошибся в несложном трюке, вытянул вместо туза червонную королеву. Публика принялась улюлюкать и кричать, а Вольта вдруг понял: его фокусы — просто пустышка, набор приемов для отвлечения внимания, ловких подмен и механических манипуляций, которые никогда не дадут того, что он ищет. Вольта подбросил колоду карт в воздух и захохотал вместе с толпой, глядя, как цветные картинки кружатся и трепещут над мостовой. Это был его первый великий побег.

Второй случился через месяц, во время летнего солнцестояния 1955 года. Вольта плыл в Америку на греческом сухогрузе, наблюдая с верхней палубы восход луны. На корабле взорвался бензобак, и взрывная волна выбросила Вольту в море. Созерцание лунного пейзажа спасло ему жизнь, потому что минуту спустя взорвался второй бензобак, заполонив корабль огнем и криками. На воду плюхнулся спасательный плот, и Вольта поплыл к нему.

Вольта нашел только одного выжившего пассажира, и тот был сильно обожжен. Сделав для него все, что позволял скудный набор для первой помощи, он положил раненого на корму. Потом заглянул в ящик с провизией — консервы примерно на неделю, пять галлонов воды, компас, ракетница и стальное сигнальное зеркало. Вольта установил курс на запад и начал грести.

Спустя пять дней, когда обожженный умер у него в объятиях, беспрестанно зовя маму, Вольта едва нашел в себе силы сбросить его за борт. Спустя еще день он не смог грести. Измученный палящим солнцем и ледяной луной, он пустил плот в дрейф.

Сначала кончилась пища. Следующей ночью, еще впитывая горлом последний глоток воды, Вольта трижды выстрелил из ракетницы, окрасив море в кровавый цвет. Выкинул за борт компас, набор для первой помощи, потом и ракетницу. Зеркало должно было последовать за ними, но, взяв его в руки, Вольта поймал какое-то странное отражение. Это был не он. Чья-то опухшая физиономия со слезающей кожей. Измученный жаждой и голодом, в полубреду, Вольта решил — чтобы увидеть свое настоящее лицо, нужно слиться с отражением в зеркале, посмотреть на себя его воспаленными глазами. Он сосредоточился, насколько мог, и последним усилием туманящегося сознания устремился в зеркало, отдался ему. Когда он открыл глаза, плот был совершенно пуст. Никого. Он посмотрел в зеркало. И там пусто. Чувствуя, что начинает стремительно падать, Вольта услышал издалека отчаянный крик — свой собственный. Придя в себя, он бросил зеркало в море. Оно еще поблескивало и переливалось, уходя в глубину, когда Вольта услышал женское пение. Он слушал, слушал, потом открыл глаза.