— Но, повторяю, — настойчиво заметил профессор Хензен, — общество здоровых обязано переносить те опасности и нагрузки, которые связаны с близким соседством больного.

— Значит, я просто-напросто «несу нагрузку»? — довольно кисло заметила Светлова. — Во имя торжества идей новой «открытой психиатрии»! Ну что ж…

Можно сказать, вы меня успокоили. Одно дело: погибнуть ни за что, просто так, ни за понюшку табаку… И совсем другое: отправиться на тот свет ради победы прогрессивных научных взглядов профессора Хензена на лечение шизофрении! Мерси, профессор!

— Анна! — перебил ее Ганс Хензен. — Что вы все-таки решили?

— Решила?

— Да… насчет полиции? — осторожно поинтересовался профессор Хензен.

— Я должна подумать.

— Ну что ж… Более убедительных аргументов у меня нет. Думайте. И прощайте. Я должен возвращаться.

— Я провожу вас, — предложила Светлова.

— Не откажусь.

Анна проводила профессора до пристани, где покачивалась его лодка, до боли, кстати сказать, напоминавшая ту, что проплывала тогда мимо грота, чуть не утопив там ее.

Вы к себе? — осведомилась она.

— Да. На остров…

— Святого Андрея?

— Верно.

— А он?

— Он ждет меня там.

Некоторое время Светлова еще смотрела вслед лодке профессора Хензена, удаляющейся в направлении одинокого, затерянного в море островка, на котором находился его безумный пациент. Довольно необычно населенного островка.

Перечень его обитателей напоминал список действующих лиц в театре абсурда:

Смотритель маяка, Сумасшедший и Профессор.

Жизнь вообще странно устроена — с чем только не приходится мириться: например, с тем, что тебя чуть не отправили на тот свет!

"Ладно… Пусть как хотят. Как знают! Все равно скоро улетать в Москву.

Обойдусь без полиции", — решила Анна.

Опустив плечи, Светлова шла к отелю по дорожке, усаженной цветущими олеандрами. И эту цветущую дорожку ей неожиданно заступила женская фигура в длинном платье. Погребижская! Собственной персоной…

— Добрый вечер.

— А он добрый? — Светлова пожала плечами.

— Да ладно вам тоску нагонять! Молодая еще предаваться таким настроениям. Не знаю, что у вас там случилось, но взбодритесь, голубушка. Хочу вам кое-что сообщить.

— Вот как?

— В общем, мне не хочется больше темнить, неожиданно призналась Погребижская, — вы угадали. То интервью с Максимом Селиверстовым действительно состоялось.

— Почему вы решили сейчас мне это сказать?

— Наверное… пожалела вас. У вас такой вид.

— Какой?

— Как будто вы ищете гвоздик.

— Гвоздик?

— Ну да, чтобы накинуть на него веревку и повеситься.

«Ну и юмор! Чисто писательский, наверное», — мельком подумала Светлова, передернув плечами.

— Пожалуйста, Мария Иннокентьевна, — попросила она. — Припомните, не упоминал ли Селиверстов при вас каких-то фамилий?

— Фамилий? — задумалась Погребижская. — Что-то было… Знаете, как у Гончарова… Кажется, Адуев!

— Может, Федуев?

— Пожалуй, вы опять правы, именно Федуев. Молодой человек признался мне, что ему не хватает профессионального роста, продвижения, и это задание, полученное в редакции и связанное с Федуевым, — шанс попробовать новое. Шанс продвинуться.

— И что же, именно в такой связи он упоминал имя Федуева?

— Ну, да, именно так… В этой связи. Насколько я помню, Селиверстов в конце беседы стал посматривать на часы и сказал: я тороплюсь.

— Спасибо, Мария Иннокентьевна…

— Только у меня к вам тоже просьба, — придержала Анну на прощанье за руку Погребижская.

— Слушаю?

— Вы Лидочке не проговоритесь, что я вам все это рассказала.

— А что, Лидия Евгеньевна против того, чтобы вы помогали расследованию? Возражает?

— Еще бы! Категорически! Она не хочет, чтобы я лезла в это дело.

Погребижскую Светлова видела в Дубровнике еще лишь однажды — правда, при весьма неожиданных, если не сказать, пикантных обстоятельствах.

Прогуливаясь накануне дня отъезда по вечернему городу, Аня вдруг издалека углядела Марию Иннокентьевну и приветственно помахала ей рукой.

Но ей не ответили: очевидно, Погребижская ее не заметила.

А далее Светлова с некоторым изумлением наблюдала, как к Марии Иннокентьевне подошел красивый молодой мужчина и принялся о чем-то оживленно с ней толковать. И это, вне всякого сомнения, было самое настоящее ухаживание.

Более того… Светлова, как говорят в таких случаях завзятые сплетники, «своими собственными глазами» видела, как они потом, после недолгой беседы, удалялись по узкой улице Дубровника куда-то в сгущающиеся сумерки. И бархатная романтическая адриатическая ночь укутывала их все больше и больше, скрывая от глаз всяких дотошных сыщиков и просто любопытных.

«Ну, в общем, что ж… — подумала Светлова. — Пенсионерка-то она пенсионерка… Ну а если взглянуть на нее глазами мужчины? Синие очи, идеально правильный профиль, темные без седины волосы, еще очень стройная, легкая в движениях… А Малякин-то, похоже, прав, и этого уличного ловеласа можно понять!»

Марио Безич, мелкий предприниматель, крутился, как мог. «Летний бизнес»

— летом в Дубровнике, «зимний бизнес» — зимой в Загребе. Маленькая пиццерия в Дубровнике за один сезон приносила хороший доход, как, впрочем, и все в этом благословенном городе. Но курортные сезоны здесь не слишком длинные, и надо было крутиться вовсю. Следить за кухней, за официантами, за кассой. Не отлучишься ни на часок. При этом Марио был истинным сыном своей земли, чувственным и галантным, для которого мир хорош прежде всего потому, что в нем есть женщины, а потом уж, в порядке убывания, все остальное.

Такая напряженная жизнь в городе, наполненном фланирующими туристками со всего мира, в курортных, соблазнительных нарядах, выныривающих из ласковых вод Адриатики и покрытых свеженьким дорогим загаром, просто вынудила разрывающегося на части Марио выработать особую тактику блицроманов. Надолго он отлучиться из своей пиццерии никак не мог, а вот часок — уже было возможно!

Обычно Марио выуживал своим орлиным безошибочным глазом ловеласа из прогуливающейся толпы туристов какую-нибудь достаточно соблазнительную даму — тут уж он себе не отказывал: женщина должна была ему действительно понравиться… Соблазнительную, но уже глубоко бальзаковского возраста. Что бы еще все было «о'кей!», но уже «женщина в ожидании последнего шанса». И тогда Марио пикировал на нее со своим неизменным «до ю спик инглиш а литл?» — и просто сокрушал жертву потоком банальностей типа:

«Когда вас увидел, у меня просто земля ушла из-под ног. — Почему вы одна? — Не верю своим глазам: такая красивая женщина и в одиночестве! — Вы свободны и я свободен. — Не выпить ли нам по чашечке капуччино?..»

Уровень банальности вполне компенсировался напором. А главное — тем, что сам Марио был замечательно хорош собой и молод.

Для стареющей дамы в фазе грустного прощания с надеждами на любовь, казалось, что наяву происходит чудо из «любовных романов». Когда уже и не ждешь, и вдруг вот он, принц! Да какой!.. Просто кинематографический голливудский уровень мужской красоты. И оказывается, это не просто лживая ремесленная уловка, которую используют для утешения своих стареющих читательниц авторы любовных романов, — а вот он! Явился-таки..

В общем, дамы такого рода — в фазе грустного прощания с надеждами на любовь — более всего подходили для изобретенных Марио блицроманов. Сдавались они легко и быстро, что и было крайне важно, как именно фактор времени был для Марио решающим. Времени, как известно, у него было очень и очень мало.

После чашки капуччино Марио предлагал даме посидеть в уютном уголке, куда не добирается свет старинных фонарей, в густой тени старинных крепостных стен. Ну, а дальше… В общем, все без исключения мимолетные избранницы любвеобильного хозяина пиццерии хранили воспоминания о встрече с Марио долго-долго и нежно-нежно.