— Здорово: такая громадная, — говорила Эмма. — Я бы здесь всю жизнь жила, хотя, конечно, наш новый дом мне тоже очень нравится. Я хорошо одета для ужина?

На ней было очень короткое красное шифоновое платье, юбка которого обвивала ноги во время ходьбы, и туфли с высоким каблуком. У нее были длинные, и стройные ноги, волосы сияли рыже-золотым цветом, а в ушах блестели хрустальные серьги-слезинки.

— Ты прекрасна, — сказала Клер. — Будешь звездой этого вечера.

Но когда они зашли вместе и метрдотель провел их к столу в центре зала, то внимание привлекали они обе.

— Разве не потрясающе, — зашептала Эмма, когда они двинулись мимо столов и головы сидящих поворачивались им вслед, — я чувствую себя королевой мира. И ты замечательно выглядишь. Просто здорово. Ты не думаешь, что мы отличная пара?

Клер ощутила прилив любви и признательности к ней. Как замечательно, когда тебя хвалит дочь. Эмма отдалилась от нее в последние несколько дней подготовки к плаванию, как будто, казалось Клер, она вдруг вообразила, что отправляется в свое первое путешествие сразу с двумя дуэньями. Но потом она снова повеселела и взахлеб принялась рассуждать, что они скоро смогут делать.

И теперь она казалась счастливой оттого, что сидит вместе с Клер в центре большой комнаты, и глядит на дам в сатиновых платьях и шелковых костюмах, на мужчин в тройках и с галстуками, на официантов в смокингах, которые наливали вино и разносили маленькие подносы с закусками. Звуки фортепьяно и флейты легко вплетались в беседу вместе со смехом и звоном посуды, а капитан корабля шел от столика к столику, приветствуя всех гостей.

Клер пыталась вместить в себя все это. Но не могла даже поверить в существование окружавшего ее мирка. С самого дня, когда она выиграла в лотерею, у нее было это ощущение: маленькой девочки, попавшей в чужой сказочный мир. Казалось, что она вдруг стала ровесницей Эммы, и они вместе ступили на берег страны чудес, переполненной такими вещами, которые она не могла вообразить себе даже в самых смелых фантазиях — ибо как она могла представить себе то, о существовании которого никогда не подозревала?

Даже теперь, через шесть недель после выигрыша, она не могла остановиться — все еще покупала и покупала вещи повсюду, накапливая сокровища, о которых раньше и не думала, как о чем-то ей нужном — но причем здесь это? — и громоздила их в шкафах и на полках, в ящичках и на столах, даже в гараже. И постоянно ходила по дому, следя, как прислуга все это чистит, и маникюрит газоны и устанавливает те покупки, которые в этом нуждались, и вечно гладила их, прижимала к себе — я владею этим, это мое — но даже и так почему-то не до конца верила в то, что все правда.

Увидев свое и Эммино отражение в овальном зеркале, она подивилась тому, как хорошо они вместе смотрятся — ее черное шелковое платье контрастировало с красным на Эмме, а их драгоценности ярко сверкали, улыбки были так же небрежны, а головы подняты столь же высоко, как и у всех в зале, как будто и они тоже принимают все как должное. Конечно, это было неправдой: все на корабле казалось им волшебством — их собственные просторные каюты, с отдельными гостиными и спальнями, и огромными иллюминаторами с роскошными шторками; широкая палуба полированного дерева, с рядами изящно изогнутых шезлонгов, чьи подлокотники соприкасались, как у старых друзей, пересказывающих свои секреты; звучное эхо в зале, выложенном кафелем, где от движения корабля рябило воду в бассейне; уютная библиотека, где на полках выстроились книги об Аляске. Клер внезапно вспомнила, как она сидела в Дэнбери Грэфикс за чертежным столом, и отчаянно трудилась над чужими, а не своими идеями, подавленная, но знающая, что никакой другой для нее работы нет и никогда не будет. Все это было меньше двух месяцев назад. Достаточно давно, чтобы успеть переделать жизнь.

— Как мило, — сказала Ханна, занимая свободный стул у стола Клер и Эммы, — обнаружить себя в таком месте, когда еще совсем недавно я думала, что скоро буду жить в чистом поле, а не в квартире. — Она улыбнулась Клер, а та ей, подумав, почему она не может так рассуждать о своих чувствах, как Ханна, Но она никогда не была способна говорить о себе; ей всегда казалось, что это никому не интересно, и боялась выпячивать свою персону, потому что другим могло стать скучно. Она всегда полагала, что лучше всего вести себя спокойней и с достоинством.

— Превосходно, — Ханна вздохнула, когда официант поставил перед ней стакан водки со льдом. Она увидела, как Эмма смотрит куда-то через весь зал и проследила за ее взглядом.

— А, правда, он красив? И он сам, кажется, заметил тебя.

Эмма отвернулась и покраснела:

— Я заметила их только потому, что они одни, как и мы. Все остальные сидят в компании.

— Я полагаю, люди обычно путешествуют с друзьями, — сказала Клер. — А куда ты смотрела?

— На тех двух мужчин, — сказала Ханна, — рядом с фортепиано.

Клер нашла их. Один, Помоложе, не отрываясь глядел на Эмму. Ханна была права: он был необыкновенно красив, лицо смуглое и мрачноватое, почти задумчивое, волосы пышные и черные, с челкой на лбу. У него были полные губы и густые брови, он нетерпеливо ерзал на стуле, как будто тот был слишком мал для него. Мужчина с ним рядом был, определенно, его отцом, с такими же толстыми губами и черными бровями, которые почти срослись, хотя его волосы были серого стального цвета, а глаза чуть прикрыты веками, что придавало ему более отстраненный и таинственный вид, чем тот, что был у его сына. Он поймал взгляд Клер, улыбнулся и приветливо кивнул.

— Они оба весьма красивы, — заметила Ханна задумчиво. — Как занятно видеть отца и сына, путешествующих вместе. Интересно, они американцы? Выглядят, как иностранцы — вероятно, из Италии.

— Не знаю, не заметила, — сказала Эмма и они втроем рассмеялись.

Подошел официант, чтобы принять заказ, потом принесли их ужин, и когда корабль оставил огни Ванкувера позади, и плавно двинулся на север по синей ледяной воде, они неторопливо ели, едва ощущая, что плывут, но уже как-то почувствовали, что стали отрезанными от земли.

— Немного жутковато, да? — спросила Эмма, когда они приступили к кофе. Столовая зала пустела, люди перемещались понемногу в ночной клуб или в казино, или в комнату для коктейлей, и становилось все легче уловить музыку и различить голоса немногих оставшихся.

— Разве не жутко? — сказала она снова. — Я хочу сказать, ведь мы сидим и едим где-то в Нигде, и движемся непонятно куда с пятью или шестью сотнями незнакомых людей.

— В Нигде, — улыбнулась Ханна, — с факсами и телефонами, телевизорами и кино и…

— Да, но все равно странно, — настаивала Эмма. — Мы не на земле; мы даже не так близко к ней. Я хочу сказать, что это похоже на то, что мы потеряли нечто, что делает нас нами. Мы же не можем жить здесь: если корабль потонет или мы упадем за борт, то в воде не выживем: мы в злом месте. То же самое было на самолете, когда мы летели в Ванкувер: разве вы не почувствовали? Мы были отсоединены, просто плыли, вы понимаете, отрезаны, где-то, где все бесконечно и так… таинственно; как будто ничего нет, что может нас защитить, если что-то случится. Я не знаю, но мне немного жутко.

— Это романтическая мысль — мне она нравится, — сказал кто-то низким голосом. Они быстро поглядели наверх, на тех двоих мужчин, которых рассматривали чуть раньше. — Извините за то, что вмешались, — сказал старший, который только что говорил, — но мы были бы очень рады, если вы присоединитесь к нам и мы выпили немного вместе. Я Квентин Эйгер, — он протянул руку Клер, — и она пожала ее. — А это — мой сын, Брикс.

— Необычное имя, — заметила Ханна, — семейное прозвище?

— Имя матери, — сказал юноша таким же низким голосом, как и его отец, — от Брикстон.

— Что ж, — сказала Ханна, — наши имена не так экзотичны. Я Ханна Годдар, а это Клер и Эмма Год-дар. — Она поглядела на Клер, ее брови поднялись.

— Да, — сказала Клер в тишине, — мы будем рады к вам присоединиться.