Ночь пролетела быстро. Бригада моя вернулась на смену. Я им прочла свои стихи, составитель Воротилкин сказал: этого не может быть, что меня оставят за бортом. Наша станция особая.

Пробежали месяцы один за одним. Отдел кадров попросил мой паспорт. И вот пришла тридцатого мая тысяча девятьсот семьдесят седьмого года, меня сменила Танечка Недвигина, вот, она и говорит: «Может, еще поработаешь?» Но я покачала головой, ничего сказать я не могла, ком застрял в горле и, чтоб не расплакаться, я ушла.

Приехала на Бутовку, чтоб снять с сберегательной книжки сто рублей. И что-то у меня в глазах потемнело. Я пошла в поликлинику, больных было мало, я быстро вошла к врачу. Она меня прослушала, смерила давление. «Вам нужно сейчас же в стационар». Позвонила сестре и меня положили на две недели. Хорошо, что медсестра стационара соседка. Я написала записку и с ней послала.

В день рождения второго июня ко мне пришли с работы: Гужевникова Мария Николаевна и Грищенко Мария Ефимовна. Я даже заплакала от радости. Обцеловала я их. Они поздравили меня с днем рождения, просили не волноваться.

После выписки сделали вечер в красном уголке станции Северная. Там же и готовили. Приехали из управления начальник движения и председатель местного комитета. И когда все собрались, меня наш начальник Мария Дмитриевна Воротынцева и Гужевникова позвали в кабинет. Там раздели до плавочек и заставили надеть их подарки. А купили они мне кремпленовое платье голубое, красивую комбинацию и красивый платок. И еще блузку с зелеными горошками. Премировали также ста рублями и даже почетную грамоту как ветерану труда дали.

Вечер прошел замечательно. Была гармонь, мы плясали и танцевали, пели все. Степан держался, чтоб не показать себя с плохой стороны. Ему не запрещала я пить, только просила не напиваться. Он ходил с полотенцем, как официант. Мы пели песню про мороз.

Тут вошла Зоя Ротова, стрелочница. Говорит, Степан пошел на остановку. Я отдала Зое ключи от красного уголка, попросила угостить дневную смену после дежурства и пошла за ним. Дома позвала соседей, чтоб не скучно было Степану. Он рассказывал соседям за столом, как меня провожали. Мне было и приятно и как-то грустно. Я стала понимать, что ушла с работы навсегда. Соседи посидели, ушли. Степан лег спать. Я навела порядок, тоже легла. Только сон ко мне не шел. Я видела снова прошедший день. Назавтра поехала на станцию. Там Зоя уже навела порядок. Воротынцева спросила, как вел себя Степан дома и осталась очень довольна моим ответом. Она очень жалела меня.

Лето пролетело быстро. Огород, ухаживание за мужем. Только он не хотел это видеть и не ценил мой труд. Картошку я копала одна. Носили вместе. Приводил друзей, я угощала. Трезвого просила не делать этого. Он обещал, но обещанное не выполнял.

Вот уже зима и Новый год подходит. Я написала своим северянам поздравление. Они мне тоже прислали открытку, и мне показалось, что она была такой теплой. Нет слов, чтоб объяснить, какая радость у меня появилась в сердце. Села и думаю, что не забыли меня.

Прошла зима. Весной я поехала на могилу Толика в г. Борзя. Не сразу я нашла могилку, ведь прошло уже десять лет. Я посылала портрет небьющийся на его часть. Искала могилку по этому портрету. Но когда нашла, на могилке портрета не оказалось.

Я вернулась в Кемерово, написала в Борзя в горком комсомола, чтоб школьников попросили ухаживать за могилой Толи. И надо сказать сердечное спасибо: мне пришло письмо от учеников средней школы № 15 шестого «Б» класса. Я выслала им портрет, цветы, они украсили могилу моего сына. Сейчас они уже в 7-м и пишут, что у них есть угол, где висит портрет Толи. Весной я им вышлю снова цветы, они унесут их на могилку. Очень хочется чтоб его могила не была забыта.

Так и живем. Отец все думает, как бы напиться, я беспокоюсь о Володе. Написала несколько писем, ответа нет. Зал и спальню обелила, назавтра кухню Степан начал белить. Смотрю, побелка его темная. Я попросила не белить, он психанул, но и сам увидел, что налил подсиньки больше, чем надо.

А тут мой сыночка заходит. Кинулась я к нему: «Что же ты молчал так долго?» Обцеловала все лицо. Как же я по нему соскучилась! Радость он моя единственная.

Степан заругался: «Надо смеяться от радости, а ты плачешь». Убрала я известь в сторону, тогда спросила, где Мария? Он рассказал, что ему давали путевку к Черному морю на два сезона, а он Марию отправил с детьми. Во время обеда он попросил триста рублей. Отец промолчал, я моргнула, чтоб он не говорил с отцом на эту тему. Когда отец вышел на улицу, я спросила: «Зачем тебе деньги?» Он сказал: «Мария взяла пятьсот денег, ей будет мало с детьми». Я триста не пообещала, а двести пятьдесят, говорю, дам.

Он пошел на почту на второй день, а я давай скорей белить, чтоб управиться. Отец на работу ушел. Володя из почты пошел к Клеменовым. Пока он ходил, я кухню обелила и все перемыла. Он пришел и отец пришел, сели за стол. Я рада все поставить, лишь бы мой сынок ел. Была и водка. Володя налил отцу сто пятьдесят, себе сто, мне рюмочку маленькую. Отец еще просит, а он не дает, говорит: «Выпили для аппетита и ешь. Смотри, у тебя на столе, как у хорошего директора». Отец ответил: «Для этого работаю». Володя говорит: «Все мы работаем, но не у каждого такое питание».

Пока он у нас гостил, покрасил панели, кухонный стол, углярку. На углярке с натыльной стены написал: «Мария, Неля, плюс Володя в квадрате». Рассказал, что его сын любит рыбачить. Если скажет: завтра пойдем на рыбалку, то его будить не надо, сам встанет. И про дочь рассказывал, что учится на пятерки, и хорошо играет на пианино. Я поняла, что он тоскует о них.

Сестра принесла сапоги, чтоб замки пришить, он пришил. Часы-будильник принесла. Он их наладил. Хоть она ему тетка, а он ее называл Тамара Ефимовна, привык так называть в школе.

И что бы он ни делал, все говорил: «Это на память». Я забеспокоилась: «Ты почему так говоришь?» Он улыбнулся: «Просто я ничего доброго для вас не делал, вот и говорю». «Разве не тобой посажены деревья? А кто этот дом строил, вернее помогал? Погреб копал? Дите мое милое, добрых дел твоих много, но я тебя хорошо понимаю. У тебя не совсем ладно в семейной жизни. Ты ничего мне не говоришь, но я все понимаю. Умоляю тебя, что бы не случилось, береги себя. Ты можешь детей взять и приехать в свой дом. Места хватит и воспитаю я не хуже ее». — «Мама, — говорит он, — спасибо вам за вашу преданную любовь, но пока еще до этого не дошло».

Потом они поехали к Нине в Верхотомку с Тамарой. Он там шутил, как никогда, жарил картошку — его Нина попросила, мужа Нины Николая предупредил: «если ты обидишь сестренку, дело будешь иметь со мной».

Назавтра принесли телеграмму, что Мария шестого будет дома. Володя засобирался домой. Там, говорит, надо побелить и навести полный порядок. Я на этот день его не отпустила. Постирала с него белье, носки все пересушила, перегладила. А он сидит, смотрит на ходики и говорит: «Как все это родное! И как быстро пробежали две недели, будто во сне». — «Ты же, сыночка, теперь техникум закончил, можешь хоть письма писать почаще». Он обещал писать. Поехала я с ним на автовокзал. Проводила и не вижу дороги. Так лились мои слезы, сама себя ругаю, что нельзя так расстраиваться, а успокоиться не могу.

Встала в сторонку, постояла, вздохнула всей грудью и пошла на трамвай.

Отец с работы пришел пьяный. Я вроде не вижу, а ему поскандалить надо. Я ушла к Швековой Кате и сижу. Он взял дома нож и туда. Я спиной сидела к двери и не видела. У Кати в гостях был сват. Степан замахнулся ударить меня ножом в грудь, а сват его табуреткой по локтю от души ударил. У Степана нож выпал, и он вскрикнул. Тогда я обернулась, спрашиваю: «Чего ты?» Он зажал руку, пошел, и я за ним. А про нож мне рассказал этот сват Швековых потом, когда приезжал за своей дочерью. Они стояли на остановке и я подошла. У них чемодан и узел. Я спросила у Наташи: домой, что ли? Она говорит: да. Тут и рассказал ее отец, что я бы уже лежала в земле, если бы не он. «А почему сразу не сказали?» Он говорит: «Катя не велела».