Лейтенант на этот довод ничего не ответил. И тогда Отец-Ягуар продолжил:

— Пойдем далее. Вы говорите, что мы зажаты со всех сторон холмами, хотя вернее было бы сказать, окружены ими. Но вы, что же, полагаете, что, как только в долину вступит противник, эти холмы специально для него раздвинутся?

Лейтенант пожал плечами.

— Впрочем, — добавил к уже сказанному Отец-Ягуар, — у меня что-то пропало желание оспаривать у противника право расположиться в этой долине. Пожалуй, я даже поспособствовал бы ему в этом.

— Это еще с какой стати? — ошарашенно спросил лейтенант Берано.

— С такой, чтобы успокоить его, по-военному говоря, усыпить бдительность. А теперь я задам вам вопрос, но предупреждаю, что он на засыпку: скажите, у вас есть хотя бы приблизительное представление о том, когда сюда могут прибыть абипоны?

— Да кто это может знать заранее?

— Вы так считаете? А между тем не составляет особого труда это установить. Как нам известно, белые мятежники, объединившиеся с абипонами, послали своих солдат из разных гарнизонов к Пальмовому озеру. Штука в том, что и сами они должны прибыть туда не позже и не раньше, чем эти солдаты. Далее. Чтобы ввести нас в заблуждение, они возвращались назад, к Рио-Саладо. На это у них ушло два дня. Даже если дальше они двигались так же быстро, как мы, все равно два дня — это два дня. Но им непременно потребуется и еще один день остановки — надо же собрать индейцев из разных мест всех вместе, чтобы проинструктировать их. Кроме того, надо вот еще что учесть: не все абипоны ездят верхом, некоторые из них предпочитают всем другим способам передвижения хождение пешком. Но, по замыслу мятежников, все они должны быть на лошадях. Следовательно, им надо будет добыть еще и лошадей. На это уйдет четвертый день. Подведем предварительные итоги. Итак, мы опережаем противника, как минимум, на четыре дня. Значит, мы можем ожидать появления противника здесь на четвертый день, начиная с сегодняшнего, и успеем как следует подготовиться к его приему.

— Однако преимущество даже в четыре дня пути еще не гарантирует победы в сражении, — нашелся лейтенант Берано. — И вообще никакого значения не имеет, если мы позволяем противнику догнать себя.

— Но, сеньор, неужели вам не ясно, что это так или иначе, но произойдет неизбежно? И разве вы не видите того, какая прекрасная западня здесь создана самой природой?

— Западня? Смотря для кого. Для нас — да, здесь самая настоящая западня.

Отец-Ягуар уже открыл рот, чтобы в очередной раз возразить молодому человеку, но тут в их спор вмешался доктор Моргенштерн:

— Ради Бога, не поймите меня неправильно, сеньоры, но я чувствую себя обязанным вмешаться в вашу беседу. С вашей стороны, сеньор Берано, было бы огромной ошибкой не принять во внимание мнение Отца-Ягуара. Это означало бы, что вы не используете ту сторону деятельности вашего духа, которую называют работой ума. Западню, или ловушку, по-латыни «лагнеус», о которой говорит герр Хаммер, здесь очень легко устроить.

— Что? И вы тоже собираетесь устраивать западню?

— Разумеется.

— Тогда объясните мне, ради Бога, каким образом?

— С большой охотой, сеньор! Мы прячемся в лесу, впускаем противника в долину, а потом закрываем вход и выход из нее. Таким образом, противник попадает в окружение. Ну, а дальнейшее, как говорится, дело техники. Надеюсь, теперь вам все понятно, по-латыни «перспикуус»?

Лейтенант был взбешен. Какой-то коротышка, ученый недотепа вздумал поучать его! И он прокричал:

— Оставьте свое мнение при себе!

— Но вы же сами просили меня разъяснить вам, каким образом должна быть устроена западня.

— Я подразумевал нечто совершенно иное. У меня к вам есть просьба на будущее: увольте меня, ради Бога, от ваших разъяснений. Я сам знаю, что мне нужно делать.

— А у меня другое впечатление относительно вас, — сказал Отец-Ягуар. — Я, знаете ли, небольшой любитель споров, особенно когда в них нет необходимости. К тому же, как я понял, вас не переубедишь, поэтому я предлагаю ехать дальше. Мы успеем еще о многом переговорить по пути к Ясному ручью.

Эти слова прекратили наконец бесплодный и бессмысленный спор. Лейтенант, естественно, остался при своем мнении и стал держаться, как нахохлившаяся, настороженная птица. Его угнетало то, что он, порученец самого генерала Митре, вынужден терпеть такое обращение со стороны каких-то жалких дилетантов в военном деле.

Гора, на которую они поднялись, издалека казавшаяся похожей на кеглю, оказалась при ближайшем рассмотрении весьма вытянутой, в общем, она сильно походила на запятую, длинный хвост которой заканчивался ручьем. Ручей, падая с высоты маленьким водопадом, устремлялся на равнину.

Лес тоже постепенно как бы сползал с гор на равнину, становясь все более редким. Наконец началась пампа, и наши путешественники, дав сначала своим лошадям вволю попастись на траве, пустили их галопом.

В ловком маленьком наезднике, который ехал рядом с Фрицем Кизеветтером, теперь никто бы не узнал того неуклюжего, страшно напряженного от испуга человечка, каким выглядел доктор Моргенштерн в первые дни пути по пампе.

— Фриц, — обратился он к слуге, — мне кажется, твоя одежда еще сырая, и ты легко можешь простудиться от переохлаждения.

— Вы ошибаетесь, герр доктор, — ответил тот, — моя одежда уже совершенно сухая, а знаете, что ее высушило? — радость от того, как вы здорово поставили на место этого фанфарона лейтенанта.

— Значит, ты думаешь, что я был прав? — обрадовался ученый.

— Безусловно! Человек, который, как этот аргентинский офицер, уж слишком погружен в свою профессию, не видит ничего дальше собственного носа.

— Но очень неприятно то, что он так разозлился на меня.

— Еще бы! Я видел это, но счел за лучшее не вмешиваться. Мы ничего не сможем противопоставить его злости. Да и нужно ли это? Те, кто преследует такую высокую цель, как поиски останков гигантских доисторических животных, не должны придавать значения подобным мелочам.

— Фриц, я, кажется, допустил ошибку, — выдавил из себя приват-доцент, опустив голову и тяжело вздохнув.

— Не стоит так расстраиваться из-за этого лейтенанта!

— Я вовсе не из-за него переживаю, а из-за тех костей, которые оставил лежать в болоте вместо того, чтобы увезти их с собой.

— Но что с ними там страшного случится? Как лежали, так и будут себе полеживать.

— Но ты же слышал, что по нашим следам идут абипоны. Значит, они непременно пройдут через болото и еще неизвестно что после этого останется от костей. Боюсь, для науки они уже не будут представлять серьезной ценности.

— Маловероятно, чтобы этих дикарей заинтересовали какие-то кости. Что им делать с ними?

— Я имею в виду не самих абипонов, а белых, которые сейчас действуют заодно с ними.

— Хм! Вы думаете, эти заговорщики могут заинтересоваться костями? Да у них же совсем другое на уме!

— Могут. Они знают, что эти кости представляют огромную ценность для науки, и могут прихватить их с собой для того, чтобы потом с выгодой сбыть.

— Я вас утешу, если скажу, что этого не произойдет? А я думаю именно так. Потому что, если бы они занялись костями, во-первых, им пришлось бы еще дольше здесь задержаться, а во-вторых, вернуться назад, чтобы отвезти громадные кости туда, где им бы уже ничто не угрожало. Но ни то, ни другое, насколько мы знаем, отнюдь не входит в их планы. Значит, можно сделать вывод: до поры до времени они их трогать не будут, а вернутся за ними когда-нибудь позже.

— Но что это меняет для нас?

— Многое, потому что мы в результате окажемся победителями.

— Побежденными или победителями — не в этом суть, а в том, что эти люди, к сожалению, еще вернутся сюда за костями. В этом я абсолютно уверен.

— Раз вы так считаете, герр доктор, мне не остается ничего другого, как согласиться с вами. Но так это или не так на самом деле — какая разница, ведь все равно уже ничего не изменишь.

— Почему же не изменишь?