Пока они беседовали, гаучо отловили еще одну телочку и выволокли ее своими лассо на открытое место. В стаде телочка все время держалась около старого быка, который первым зашел в корраль. До сих пор он был совершенно равнодушен ко всему происходящему, но когда ремни болас, нацеленных на телочку, просвистели совсем рядом с его ухом, бык воспринял это как нападение на себя самого, выскочил из стада и понесся прямо на огонь. Гаучо, стоявшие рядом с костром, замахали руками и гортанно закричали. Очевидно, это были сигналы, которые должны были заставить быка повернуть обратно. И он остановился — совсем недалеко от людей у костра, не сводя с них налитых кровью глаз. Один из гаучо быстро выхватил из костра горящую головешку и метнул ее так, что она пролетела над самыми рогами быка. Тот повернулся, собираясь, казалось, ретироваться с поля сражения, но неожиданно сделал еще пол-оборота вокруг собственной оси и злобно заревел.
Причиной этой перемены его намерений было появление Моргенштерна, подошедшего уже достаточно близко к животному.
Бык подбежал к ученому и на секунду приостановился, чтобы поточнее нацелить на него свои острые рога.
— На место! На место! — закричали гаучо.
Еще мгновение, и рога быка пронзили бы насквозь тщедушное тело ученого, но, видимо, эти крики возбудили в мозгу разъяренного животного определенный рефлекс, и сила, которая была выше и могущественнее его ярости — воля человека, заставила быка повернуться… Рога прошли в нескольких сантиметрах от ребер приват-доцента. Сделав несколько шагов по направлению к гаучо, бык опять остановился — оказывается, он еще не окончательно оставил свои намерения относительно человека-коротышки в красном.
— Назад! Назад! — снова закричали гаучо, обращаясь на этот раз уже к ученому, и несколько человек вскочили на лошадей, чтобы отвлечь на себя внимание быка.
Это им удалось, и ученый со всех ног бросился бежать, сохраняя при этом, как ни странно, счастливое выражение лица. А бык, снова поискав глазами противника, неожиданно обнаружил его позади себя. Бык резко развернулся, но и ученый успел снова перебежать за заднюю часть его тела. Этот синхронно совершавшийся противниками маневр повторился еще несколько раз, но так быстро, что гаучо не решались применять ни лассо, ни болас, опасаясь задеть человека.
Доктор чувствовал, что у него сбивается дыхание. Еще немного, и силы окончательно оставят его. Где же спасение? Где? И тут его осенило — обеими руками он ухватился за хвост быка.
Бык застыл на месте. Он испытывал совершенно новое для себя, дотоле неведомое и странное до жути ощущение. Что-то, угрожающее большой бедой, повисло у него на хвосте. Бык попытался стряхнуть с хвоста это что-то, взбрыкнув сначала задними, а потом передними ногами. Не получилось. О! Что за рев издал он, уже вконец обезумев. Такого, наверное, даже гаучо никогда прежде не слышали. Во весь опор, как будто за ним гналась компания чертей, бык помчался назад, к своему стаду, а тело доктора неслось, волочась по песку, за ним.
Если бы жизни человека не угрожала при этом прямая опасность, гаучо, конечно, от души похохотали бы над этой картиной. Бороздя ногами песок, приват-доцент тормозил движение животного. Бык, злясь от этого еще больше, время от времени упрямо повторял попытки сбросить груз со своего хвоста, и тогда тело ученого взлетало в воздух, как тряпичный лоскут. Но доктор так крепко держался за хвост, словно сросся с ним. И все же постепенно сила в его руках иссякала, наконец наступил момент, когда он выпустил хвост, напоминавший теперь растрепанную мочалку. Бык ошалело понесся дальше.
Но теперь-то уж гаучо могли отвести душу и нахохотаться до колик в животе, что с огромным удовольствием тут же и сделали. Быка же этот смех вверг в паническое состояние. Если бы он обладал способностью размышлять, то, несомненно, дал бы сейчас самому себе торжественный обет никогда в жизни, ни под каким предлогом не поддаваться на провокации доктора Моргенштерна, зоолога из немецкого города Ютербогка.
А наш зоолог, как ни странно, вышел из этой переделки совершенно целым и невредимым. Он поднялся с земли, отряхнул свою одежду и медленно — все-таки у него довольно ощутимо кружилась голова — побрел к тому самому месту, где стоял перед началом своего научного эксперимента… Подъехали гаучо и, продолжая хохотать, поздравили его с победой над грозным противником. А старший гаучо сказал совершенно серьезно:
— Вы были очень неосторожны, сеньор! Теперь, я надеюсь, вы на собственном опыте убедились, что с быками шутки плохи? Не понимаю только, почему вы так старались привлечь к себе внимание быка и коровы, да еще и не один, а на пару со своим другом?
— Мы пытались найти ответ на одну зоопсихологическую загадку.
— Простите, я что-то не понял — какой загадки?
— Зоопсихологической. То есть я хотел экспериментальным путем установить, действительно ли красный цвет, как утверждают некоторые, раздражает представителей этого семейства данного вида жвачных парнокопытных.
— Боже мой! И из-за такого пустяка вы подвергали свою жизнь смертельной опасности! Да вы спросили бы меня об этом. И я бы вам объяснил все как есть.
— Вы тоже зоолог?
— Нет. Но я — гаучо. — Последнее слово он произнес с гордостью. Так обедневший аристократ произносит: «Я — граф», подразумевая, что этим все сказано.
— Это я понял, но в науке принимается во внимание мнение только признанных авторитетов.
— Сеньор, хотя меня и нельзя причислить к научным авторитетам, но я все же кабальеро [37], и прошу вас иметь это в виду! Неужели вы думаете, что кабальеро способен лгать?
— Нет, что вы, мне такое и в голову не придет. Я знаю, что все гаучо привыкли говорить то, что думают Но, что касается действия красного цвета на быка, согласитесь, вы не можете привести в защиту своей точки зрения убедительных аргументов. А неаргументированное мнение нельзя считать доказательным с научной точки зрения.
— Да, я не ученый, ну и что? Позвольте мне напомнить вам, что хотя вы и ученый, но, кроме этого, наш гость в данный момент, и мне непонятно, почему вы хотите меня оскорбить! Кстати, я очень рад, что вы как специалист наконец-то смогли понять то, что мы, простые пастухи, знаем очень хорошо. Но вообще-то я хотел поговорить с вами о другом: своим неосторожным поступком вы подвергли собственную жизнь большой опасности. Этот вывод можно посчитать за научный?
— О какой опасности вы говорите?
— Неужели вам неизвестно, что такое эстампеда?
— Нет.
— Тогда запомните на всю свою жизнь, эстампеда — это лошадиный табун или коровье стадо, возбужденное чем-то и сметающее все живое на своем пути. Поверьте мне, для человека нет ничего более страшного, чем оказаться на пути у эстампеды. А с вами это чуть было не произошло, причем по вашей собственной вине, я повторяю, и вследствие вашего легкомыслия, сеньор ученый. Надеюсь, хоть на этот раз вы примете во внимание мое мнение, чтобы никогда больше не попадать в такое положение ради какого-то пустого экспериментирования с красными тряпками.
И он резко отвернулся от приват-доцента, давая понять, что продолжение разговора считает бессмысленным. Остальные гаучо молча последовали примеру своего вожака. Немцы все поняли и тоже молча, понуро опустив головы, вышли из корраля. Уже за изгородью Фриц, тяжело вздохнув, сказал своему хозяину:
— Этот финал нашего родео напоминает мне утреннее происшествие в крепости Санта-Фе. А у вас, герр доктор, нет такого же ощущения?
— Что ты имеешь в виду, Фриц?
— Мы снова изгнаны. Во второй раз за один и тот же день. Грустно… Здесь, на эстансии, это было сделано, в общем-то, в рамках приличий, но зато господин офицер из крепости и его подчиненные вели себя просто по-хамски. Забавно, что оба эти приключения имеют одинаково печальный результат: лошадей мы до сих пор не приобрели. Если наши дела и дальше пойдет так же, то не исключено, что нас вышвырнут из Гран-Чако, выгонят из Перу и выдворят из Южной Америки навсегда. И будем мы, несчастные, сидеть на каком-нибудь необитаемом острове посреди Тихого и одновременно Великого океана и лить горькие слезы, пока нас, бедолаг, не подберет случайно оказавшееся рядом судно… Мне уже сейчас хочется плакать. Одно у нас утешение — установлена научная истина: красный цвет раздражает не только индюка!
