— Ты видела человека по имени Пимоза родом из Лопатиц?

Она удивилась:

— А где мне его видеть?

— Здесь, в вашем доме.

— Ты что-то путаешь.

— Ладно, пусть я ошибаюсь, но тебе от этого лучше не будет.

— А в чем дело, господин?

— Если бы ты знала, кто такой этот Пимоза и чем занимается, то отец твой, без сомнений, отдал бы тебя за Али.

— А как это сделать?

— Должен сказать тебе, что я специально прибыл сюда, чтобы встретиться с тобой. Если бы ты мне понравилась, я бы отправился к Али и доставил его сюда в качестве зятя твоего отца.

— Но это же невозможно!

— О нет, еще как возможно!

— А с чего же ты хочешь начать?

— Этого я пока тебе не могу сказать. Я хочу убедить твоего отца согласиться на этот вариант. Убедить сегодня, поняла?

— И ты полагаешь, он согласится?

— Надеюсь. Но ты ведь мне не веришь, и потому я отбываю.

Я хотел уже подняться, как она загородила мне дорогу.

— Сиди! Господин! Кто ты такой, раз считаешь, что у тебя есть власть над моим отцом?

— Я эфенди из полуденной страны, нахожусь под защитой падишаха и могу заставить твоего отца принять нужное решение. Но у меня уже нет времени. Мне пора ехать.

— Останься, я тебе уже верю.

— Вот это хорошо. Тебе же на пользу. Расскажи-ка мне про этого Пимозу.

— Да, я его знаю, прости, что сразу не призналась в этом.

— Прощаю. Знаю, что ты так сказала, желая выгородить отца.

— Но ты обещаешь мне, что не опозоришь его?

— Да, обещаю.

— Дай мне руку.

— Вот она. Если я что-то обещаю, то держу слово. Говори, кто такой Пимоза.

— Его зовут не Пимоза, это он так себя иногда называет. Настоящее его имя — Москлан, и я должна стать его женой.

— Это я уже знаю. Чем он занимается еще кроме торговли лошадьми?

— Он пашер21 и еще посланник жута.

— Жут направил его к твоему отцу?

— Да.

— За какой надобностью?

— Это мне не ведомо.

— А твой отец пашер?

— Нет.

— Говори правду.

— Он не пашер. Но контрабандисты приезжаютк нему и тогда…

Она замолчала.

— И что тогда?

— Тогда у него появляется много товаров.

— Где? Здесь, в доме?

— Нет, снаружи, со стороны поля.

— Где точнее?

— Не могу сказать, мы поклялись молчать.

— В этом нет нужды, я знаю это место не хуже тебя.

— Не может быть — ты ведь здесь чужак.

— И тем не менее. Это яма там, в кустарнике.

— О Аллах, откуда ты знаешь?

— Вот видишь! И там хранится очень много разного товара.

— Ты видел?

— Да, это одни ковры.

— Но кто выдал тебе это место?

— Никто. Откуда эти ковры?

— Они прибыли на корабле из-за моря, их выгрузили в Макри, и оттуда носильщики доставили их в Гюмюрджину и дальше к нам.

— Кому они предназначены?

— Они будут отправлены в Софию, а оттуда еще дальше, не знаю даже куда.

— Отец задействован в этой контрабанде?

— Нет. Главный предводитель — силаджи22 в Измилане.

— Ах так! У него тоже есть кавехане?23

— Да.

— Он живет на улочке, что ведет к деревне Чатак?

— Эфенди, ты что, знаешь его?

— Я слышал о нем. Тебе знакомо его имя?

— Его звать Дезелим.

— Он бывал у вас?

— И даже очень часто. Он может приехать не сегодня-завтра.

— За коврами?

— Да, ведь их надо везти дальше.

— С ним будут носильщики?

— Несколько. Остальные живут здесь поблизости.

— В Енибашлы?

— Здесь и в соседних деревнях.

— Кто их созовет?

— Отец.

— Сам, лично?

— Нет, он обычно посылает нашего подмастерья, который знает их всех.

— Это тот самый человек, который помогал матери слезать с осла?

— Да. На его лице все краски. Он одновременно очень хитер и мужествен. Тише, кто-то идет.

Снаружи послышалось сопение и кряхтенье. Бух! Бух! — застучали башмаки.

— Это отец. Не нужно, чтобы он знал о нашем разговоре. И в следующее мгновение она исчезла. Я остался один в комнате, если не считать кота, устроившегося в уголке. Мне такое положение было не по душе, но ничего сделать было уже нельзя. Шаги приближались, и он вошел.

Сначала я даже опешил. Он был толст в такой же степени, как высок, и вынужден был буквально втискиваться в дверной проем. Одет был по-болгарски: штаны, туника, короткая куртка — все из шерсти. В это время летом османы переодеваются в складчатые льняные одежды. Ноги обернуты опять же на болгарский манер, в некое подобие онуч. Старые болгары не признают иной обуви. Такая одежда увеличивала его габариты еще больше. Кроме того, он еще и брил голову. Только вверху, посередине, оставался клок волос, расчесанный надвое и заброшенный назад. Ни фески, ни какого-либо иного убора не было. В руке он держал смятую тряпку с несколькими ягодами тутовника.

Если бы меня спросили, какого цвета был у него костюм, я бы затруднился ответить. Поначалу, конечно, была одна краска, но на нее наложились другие, и первоначальной «грунтовки» уже не было видно. Он вытирал об одежду и пальцы, измазанные как в краске, так и в тесте.

А лицо! Его можно было назвать грандиозным. У него, видимо, были три привычки, которые никак не вязались с его профессией — он нюхал табак, любил тереть глаза и чесать за ушами — все соответствующие места цвели чернилами, сливовой, клубничной, шафрановой и вишневой красками.

Когда восточная женщина красит ресницы углем, это придает ей некий меланхоличный, загадочный вид. Пекарь, вероятно, полагал, что раскраска тоже придаст ему красоты. Поэтому он давно заказал воде дорогу к своей физиономии. Такое у нас в Европе вряд ли кто допустит. Наверняка бы вмешалась местная полиция, поскольку такой человек становится опасным для общества. Мне было весело наблюдать, с каким удивлением он рассматривал меня, спокойно сидящего возле дверей. Лоб у него наморщился, рот широко открылся, а уши, казалось, даже отошли назад.

— Черт подери!

Больше он ничего не произнес. Ему нужно было срочно нюхнуть табачку, наверное, от удивления, не

знаю.

— С добрым утром, — приветствовал я его, медленно

поднимаясь.

— Чего тебе здесь надо? Что ты ищешь?

— Тебя, — ответил я кратко.

— Меня?! — Он воззрился на мою персону с удвоенным удивлением.

— Да, тебя.

— Ты меня с кем-то спутал.

— Вряд ли. Тебя ни с кем не спутаешь.

Мою иронию он не уловил. Тряхнув головой, он сновапроговорил:

— Ты ошибся домом.

— Нет, я нахожусь в том самом доме.

— Но я тебя не знаю.

— Мы познакомимся.

— Кто же тебе нужен?

— Бояджи, он же экмекчи, он же Бошак.

— Это я и есть.

— Вот видишь, я не ошибся.

— Ты сказал, что сразу узнал меня. Разве ты меняраньше видел?

— Нигде и никогда.

— Но как же ты смог меня узнать?

— По твоему виду, который неотразим, статусу, который высок.

Смысл этой фразы также не дошел до него, но он широко улыбнулся и заявил:

— Ты очень учтив, и ты прав. Мой статус действительно высок. Без нас население голодало бы, и мы же красим любое платье. Какие будут твои пожелания?

— Мне хотелось бы обговорить с тобой одно дельце.

— А ты часом не торговец мукой?

— Нет.

— Значит, торгуешь красками?

— Тоже нет. У меня другое дело.

— Тогда говори.

— А ты садись поудобнее, снимай наряд…

— Да, пожалуй, я именно так и сделаю. Подожди меня здесь. — И он удалился в ту же дверь, где незадолго до этого исчезли его жена и дочь.

Видимо, там имелось три комнаты, и оттуда приглушенно доносились три голоса.

Вернувшись, он решительно встал передо мной.

— Вот он я. Ты голоден?

— Нет, — ответил я решительно, вспомнив, как он вытирал пальцы о штаны.