Литмир - Электронная Библиотека

— Наоборот, хорошие. Всадник, который любит свою лошадь, ищет способ избавить ее от лишнего веса. А арабы и турки до этого не додумались.

— Не понимаю.

— Я имею в виду вас.

— Так вы не араб?

— Нет.

— А кто же?

— Немче.

Тут он поклонился и сказал:

— Я видел в Стамбуле много людей из Алемании. Они продают полотно, ткани и лезвия ножей. Они пьют пиво и поют песни. Но верхом я никого из них не видел. А в Алемании много солдат?

— Больше, чем в османлы мемлекети.

— Но с кавалерией, должно быть, дело обстоит плохо,

— Они скачут так же, как и я.

— Правда?

— В самом деле.

— Как это грустно. — Он искренне расстроился и, верно, подумав, что зашел слишком далеко, спросил: — Вы здесь чужак. Можно спросить, куда вы направляетесь? Может быть, я окажусь вам полезен?

Мне не хотелось рассказывать ему свою историю, и я сказал лишь:

— В Енибашлы.

— Тогда мы еще четверть часа сможем ехать вместе, а потом я сверну направо в Кабач.

— Вы там живете?

— Вам интересно, кто я?

— Нет. Мне было только любопытно, как вы в таком молодом возрасте попали на службу к владыке Мекки и как вы от нее отказались.

— Вы уже знаете, почему это произошло. Раньше я был часовщиком, а теперь книготорговец.

— У вас свой магазин?

— Нет, все мое имущество со мной, в этой самой сумке. Я продаю эти вещи…

Он залез в сумку и вытащил бумажку. Там была фатиха, первая сура Корана, начерченная расщепленной тростниковой палочкой почерком «насх», украшенная позолотой. Похоже, у него было большое число этих листков.

— Это написано в Мекке?

— Да.

— Хранителями Каабы?

Он сделал хитрое лицо и пожал плечами.

— Понимаю. Ваши покупатели предполагают, что это именно так.

— Да. Ведь вы — немче, значит, христианин. Вам я скажу — я написал их сам, хотя и в Мекке. Заготовил их большое число и получил хорошую прибыль.

— А сколько стоит одна штука?

— Зависит от возможностей покупателя. Бедному — один пиастр, а с богатых людей я беру и по десять, и даже больше. На эти деньги я содержу еще и больного старого отца, и на детали для часов хватает.

— Ага, так, выходит, вы работаете и по старой специальности?

— Да, у меня есть часы, которые я намереваюсь предложить великому господину. Вторых таких во всем государстве нет. Если он их приобретет, я обеспечу себе жизнь надолго.

— Произведение искусства?

— Несомненно.

— А вы доведете их сами?

— Конечно, это моя забота, думаю, мне удастся. А потом, потом поговорю с этим Бошаком.

Последние слова он произнес дрожащим голосом. Названное имя заставило меня вздрогнуть. Так ведь звали пекаря, к которому я направлялся!

— Бошак? Кто это?

— Ее отец.

— А почему вам заранее не поговорить с ним?

— Он вышвырнет меня, если я сейчас к нему приду. Ядля него беден, слишком беден.

— А он что, богат?

— Нет, но она — самая красивая девушка в Румелии. Я прикрылся рукой от солнца и сказал:

— Однако сегодня жарковато!

— Да, здесь жарко, — ответил он, погрозив кулаком той стороне, где, как я предполагал, находилась деревня Енибашлы. — Я был недавно у ее отца, но он указал мне на дверь.

— А эта красавица тоже пренебрегает вами?

— Нет, мы видимся вечерами и беседуем.

— Тайно?

— Да, иначе не получается.

— А кто ее отец?

— Пекарь и красильщик. А ее зовут Икбала — Приносящая Счастье.

— Какое красивое имя! Мне очень хочется, чтобы ваше желание исполнилось.

— Это произойдет, ибо именно такова воля Аллаха. Ее мать — наша союзница.

— Слава Богу!

— Она оберегает наши свидания, пока пекарь спит. Да даст ей Аллах долгие годы жизни и много внуков. А старик пусть растит чеснок и глотает чернила, пока не решится стать моим тестем.

— Вот вы и используйте его в качестве чернильницы, когда кончатся ваши суры и понадобится писать новые. А где живет этот злобный отец очаровательной дочки?

— В Енибашлы.

— Это я знаю. А в каком доме?

— Если вы отсюда войдете в деревню, то будет пятый дом справа. У дверей висят деревянное яблочное пирожное, желтая перчатка и красный чулок. А зачем вам это знать?

— Мне бы хотелось познакомиться с ним.

— Это несложно.

— А как?

— Попросите его что-нибудь вам покрасить.

— А что, можно перекрасить вороного в голубой цвет. Но долго ждать, пока высохнет.

— Тогда купите у него что-нибудь сладкое, например, голову сахара.

— А что, он еще и сахар изготовляет?

— Да, он печет все.

— Но не перчатки и чулки же! Стойте! Вы слышали? Я остановил лошадь и прислушался.

— Нет, — ответил он.

— Мне показалось, что кто-то вдали закричал. Он тоже замер — прислушался. Крик повторился.

— Так кричат люди, которых мучают.

— Да нет, — отозвался он. — Это лягушка.

— Никогда не слышал лягушки с таким голосом!

— Значит, жаба. Я слышал, так квакают жерлянки. Крик исходит из того кустарника, слева, это точно зверек. А мой путь лежит направо, надо расставаться.

— А можно перед этим узнать ваше имя?

— Меня везде зовут Али-книготорговец.

— Спасибо. А далеко от Енибашлы до вашего Кабача?

— Меньше часа пути. Хотите навестить?

— Вполне возможно.

— Приезжайте, посмотрите мою мастерскую. Может, тогда я спрошу вас о том, о чем сейчас не спросил…

— А почему не спросили?

— Это невежливо.

— Но я ведь же расспрашивал о ваших личных делах!

— Вы— другой, вам можно, ведь вы путешествуете почти инкогнито. — И он засмеялся так заразительно, что я тоже не удержался и расхохотался.

— О, вы ошибаетесь.

— Нет. Вы можете ехать, а можете не ехать. Вы — ученый или придворный императорского двора, хотя и христианин. Будь вы мусульманином, вы почли бы за честь поиметь записку с Фатихой. Мне известно, что у великого господина при дворе состоят и христиане, и ваш вороной может быть из конюшен падишаха. Я прав?

— Нет.

— Хорошо. Я молчу.

— И поступаете мудро. Можете описать ваше жилище?

— Охотно. Войдете в деревню и как раз пятый дом справа — мой. Это небольшое строение. Отец был бедным пастухом; мать была еще жива, когда я ушел в Мекку. Потом она вскоре умерла, и отца постиг удар. С тех пор он недвижим и только просит Аллаха забрать его к себе. Я же прошу Бога подольше сохранить его для меня.

Однажды, когда я был еще мальчишкой, к нам в дом пришел нищий и попросил милостыню. Ему дали кров и молоко с хлебом. Большего у нас самих не было. Я сделал что-то такое, что рассердило мать. Тогда гость вынул листок бумаги и карандаш. Это был католик, и он написал мне строку из Библии и наказал выучить ее наизусть. Я носил этот клочок при себе как амулет, пока тот не сгнил.

Я взял часовщика-книготорговца за руку и спросил:

— Вы любите своего отца?

— Господин, зачем спрашивать? Разве есть сыновья, не любящие отцов? Разве может ребенок забыть родителей, которые дали ему все, что у них было?

— Вы правы. Мой вопрос излишен. Может статься, мне удастся повидать вашего отца. Аллах джуселлимак! Да спасет вас Бог!

— Ди аман Алла! Да хранит вас Бог! — отвечал он, прижав мою ладонь себе ко лбу. Потом он взял поводья в правую руку и ускакал.

Я проследил взглядом, пока он не скроется за стеной сухого кустарника, и продолжил свой путь. Отъехав немного, я увидел на земле нечто, что совершенно не

ожидал встретить в этих краях, а именно настоящую, взаправдашнюю булку с аккуратно сделанными восемью нарезками. Такой тип выпечки был завезен в Турцию от нас и везде в мире называется французской булкой. Я слез с лошади и поднял хлеб, приятно пахнущее напоминание о далекой родине. Что с ним делать? Не знаю, что меня заставило отломить горбушку и дать вороному. Тому было абсолютно все равно, как называется сей продукт, подобного которому он никогда не видел, — «хае экмек» или «франджала» по-турецки, «земмель» по-немецки или «ролл» по-английски, «пэн блан» по-французски или «пикколи пани» по-итальянски, «булка пшен-на» по-польски или «плетеница» по-сербски, «пуни альбе» по-валахски или опять же «булка», но уже по-русски — вороному, повторяю, были неведомы сии лингвистические различия. Он повел носом, взял горбушку, а потом вытянул у меня и всю булку.

14
{"b":"18383","o":1}